Лопатка - Пантелеев Леонид - Страница 4

- Идем, - сказал я, поднимаясь. - И в дальнейшем веди себя, пожалуйста, прилично. Из-за тебя и так опаздываем.

Самое удивительное в этой истории, пожалуй, то, каким образом я, пятилетний, очутившись первый раз в жизни без взрослых на улицах Петербурга, не растерялся, не заблудился и не только отыскал дорогу домой, но еще пошел - и повел за собой Васю - другим путем, по параллельным улицам: не по Английскому и Фонтанке, а по Садовой и Усачеву переулку к новому Египетскому мосту.

С этого деревянного Египетского моста уже хорошо виден был наш двухэтажный розовый дом с железным балкончиком над зелеными воротами с вывеской "Европейская прачечная" слева от ворот, а за домом высокий забор лесного двора, часовенка и другие здания Экспедиции.

Не успели мы сойти с моста, как услышали знакомый, зловещий и вместе с тем очень веселый голос:

- А-а-а, вот они где, такие-сякие-этакие!..

Пересекая наискось набережную, навстречу нам быстро шел, почти бежал приказчик лесного двора Балдин.

- Ну, сейчас будет вам распекай, голубчики, - сказал он скорее радостно, чем сердито. - Разве можно так поступать?! Вы имеете понятие, что сейчас с вашими папочкой и мамочкой делается?

Цепко взяв нас за руки, он повлек, потащил нас в сторону дома.

Почему-то мне совсем не запомнился распекай, какому мы с Васей тогда подверглись. А может быть, его вовсе и не было, этого распекая? Скорее всего, как это часто бывает, радость наших родителей оказалась сильнее гнева. Ведь нас уже успели похоронить, считали погибшими.

Когда мама и папа, одевшись, вышли во двор и не обнаружили нас ни там, ни в саду, ни на лесном дворе, ни на лестнице флигеля, ни в курятнике, ни в конюшне, ни в отхожем месте (которое у нас во дворе было), когда и родители наши, и горничная, и кухарка охрипли от криков "Леша! Вася!", было решено, что мы вышли за ворота. Кинулись туда. Но и на набережной нас не оказалось. Какая же мысль в этих обстоятельствах могла первой прийти в голову? Конечно: упали в Фонтанку.

Отец побежал наверх и, лихорадочно листая телефонную книгу, стал разыскивать номер телефона Нарвско-Петергофской полицейской части, а мама тем временем, рыдая и хватаясь за голову, кинулась в соседнюю часовню, упала на колени перед распятием и, обливаясь слезами, стала молиться. Она так громко рыдала, что старичок в сером подряснике вышел из-за своей конторки и спросил:

- О чем, милая барыня, слезы льешь?

Мама рассказала, что у нее пропали дети, мальчики, младенцы Алексей и Василий.

- Мальчики? Стриженые?

- Стриженые, - сказала мама.

- В серых польтах?

- Да. В серых.

- Не плачь, дочка, - сказал старичок. - Живы твои младенцы.

И он рассказал ей о том, как два мальчика заходили в часовню и молились.

Появилась надежда.

На наши поиски были отряжены горничная Варя, кухарка, имени которой я уже не помню, дворник, приказчик Балдин и какой-то работник из лаковой мастерской. Победителем в этом соревновании вышел, как известно, Балдин.

Нет, никакого распекая, конечно, не было. Помню себя в крепких объятиях мамы, помню милый запах ее духов и запах валерьяновых капель, помню теплые слезы ее на своих щеках. И помню нервические шаги отца и насмешливый его голос:

- Хороши огурчики! Путешественники кругосветные!

Если бы этот рассказ я сочинял, выдумывал, на этом, вероятно, нужно было бы поставить точку. Но жизнь, как известно, ставит точки не всегда там, где хочется. У истории, о которой я вспоминаю, имеется продолжение.

Нам приказали умыться, почиститься и снова послали во двор - ждать родителей. Да, как это ни удивительно, поездка не отменялась. Предстояло, как видно, и в самом деле что-то из ряда вон выходящее. Может быть, мы ехали на свадьбу?

На этот раз никаких лопаток или совков я, конечно, с собой не взял. Пока наша мама приводила в порядок нервы и припудривала заплаканное лицо, мы степенно прогуливались по садику и по двору. Гулять просто так было не только неинтересно, но совершенно нестерпимо. Глаза мои искали, чем бы заняться.

Прислоненная к стене, у ворот стояла длинная каменная тумба. Она была раза в полтора-два длиннее тех тумб, какие и до сих пор то тут, то там красуются у ворот городских домов. Отец мне как-то объяснил, что в старину к этим тумбам привязывали лошадей. Тумба, которая стояла в нашей подворотне, была зачем-то вырыта. Верхняя, короткая часть ее была серой, а нижняя рыжая, вся в земле и в песке.

Не успел я заметить тумбу, как фантазия моя лихорадочно заработала. Тумба была уже не тумба, из нее валил дым.

- Играть будешь? - сказал я Васе.

- А как? - опасливо спросил он.

- В пароход... в буксир. Я буду капитан, ты - матрос. А тумба будет труба.

- Ну и что?

- Ну и ничего. Когда я скомандую, ты ее нагибай.

Игра наша продолжалась очень недолго.

- Поехали. Отчаливай, - скомандовал я. И басом загудел:

- Ду-у-у-у-у!

Пароход закачался. Дым из трубы повалил еще гуще.

- Пыхти! - сказал я Васе.

- Пых-пых, пых-пых, пых-пых, - запыхтел Вася.

- Чу-чу, чу-чу, чу-чу, - подхватил я. - Матрос! Внимание! Впереди пешеходный мостик. Нагибай трубу!

Вася двумя руками обхватил каменную тумбу, навалился на нее, и я с радостью увидел, что тумба и в самом деле пришла в движение, наклоняется.

Счастье, что я успел отшатнуться, отвести в сторону голову. Правда, голову немного все-таки задело, тумба маковкой своей проехалась по щеке, несильно оцарапав ее, но вся ее огромная, многопудовая туша рухнула, зацепив мою левую ногу. Я услышал, как дико заорал Вася, почувствовал боль, хотел закричать тоже, но закричал или не успел - не знаю, потому что потерял сознание.

Очнулся я в спальне, на маминой постели. Щека у меня горит, ее невыносимо щиплет, к ноге моей прикладывают что-то холодное, мокрое. Чувствую рядом маму, опять слышу запах ее духов, ее пудры, потом к этому нежному запаху примешивается мужественный запах табака.

- Ну что там, как? - слышу я голос отца. - Перелома нет?

- Слава богу, кажется, перелома нет. Но ты посмотри - какой огромный синячище!

- Н-да. Ничего себе фонарик!

Отец посмеивается, хмыкает, но в голосе его я слышу тревогу и любовь. Его крепкая рука ложится на мой лоб. Приоткрыв чуть-чуть глаза, я вижу другую его руку. В этой отставленной далеко в сторону смуглой руке синевато дымится в маленьком янтарном мундштуке длинная желтоватая папироса.