Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич - Страница 29

Армия подковала его политически. Вместе с другими писарями штаба Ваня кое-как занимался и общим образованием: готовился в вуз.

Писарь — слово, которое вызывает в памяти этакую вертлявую, франтоватую, разбитную фигурку писаря царской армии, взяточника и доносчика, — у нас имеет совсем другой смысл.

Не подхалимы и не лодыри, не симулянты и не трусишки идут у нас в писари. Ответственная и нелегкая работа технического работника штаба, оперативная, боевая работа, полная опасностей и требующая умения, грамотности, смекалки, — все это требует иных качеств от писаря.

И в писари у нас берут грамотных рабочих ребят, по большей части из комсомольцев.

Ваня Барбар был прекрасным образцом вот такого именно писаря.

Был — потому что нет больше Вани Барбара.

Последний раз его видели во время ночного марша. Шли над Курой по узкому, извивающемуся шоссе. Горы подступали к самой дороге, стремительно падали на нее, загораживали путь.

Устал Барбар. Ноги гудели, дышать было тяжело. Уже ушли далеко вперед вьюки штаба, а он все отставал и отставал понемногу. Наконец не выдержал, присел на камень.

В четыре часа утра его видел Миронов, начальник фотобригады.

— Пошли, что ль, Ваня? — весело крикнул он отдыхающему Барбару.

— Нет, ты иди, а я еще посижу.

— Ну как хочешь!

Миронов ушел. Мимо Барбара прокатились последние остатки эшелона: кухня, хозвьюки.

Повар остановился около Барбара, потолковал немного, позвал с собою, но и ему ответил Барбар, что устал и немного посидит.

Он остался один. Между ушедшим эшелоном и идущим где-то сзади образовался интервал, пустота, и в ней погиб Барбар. Его больше не видели.

А когда прошел день и в палатке подива не оказалось секретаря, бросились его искать.

Скоро нашли: он лежал у берега Куры, широко раскинув руки; сапоги его были в глине, одежда и лицо мокрые. Он был мертв.

Врачи установили: тупым орудием, камнем, очевидно, был он сшиблен с ног. Упал, поднялся, пустился бежать. Бежал долго, за ним гнались. Набросили аркан на шею (след от аркана красной петлей на шее) и поволокли. Он умер в страшных мучениях, труп его бросили в Куру.

Вещей его не взяли. Даже полевая сумка, которая находилась при нем, нашлась неподалеку. Но, может быть, она и погубила Ваню: бандиты думали по ремню, что это оружие.

Так погиб Ваня Барбар, писарь подива, кандидат партии, мечтавший стать агрономом и нашедший свою смерть на учебном горном походе от вероломной руки потаенного убийцы.

Весть о его трагической гибели прошумела в полку и в дивизии, и странное дело: смерть бойца не вызывает у нас растерянности, паники, ужаса перед роковым концом, наоборот, вокруг мертвого тела как-то крепче смыкаются люди. И как имя китайского революционера Сан-Чу-Фа, замученного в далеком Китае, гремело в адмарских горах, повторенное нашими бойцами, и вело к победе над горными преградами, так и скромное имя Вани Барбара, бледного, худощавого писаря подива, разнеслось по грузинским дорогам, ведя за собой бойцов, которых ни пулей, ни арканом не испугаешь и не остановишь.

БОРЖОМ БЛИЗКО

Поход уже стал бытом.

Уже нет того нетерпеливого порыва, что был в первые дни, когда рвались в горы, царапались как кошки, и кричали хриплыми, простуженными глотками: «Даешь хребты!»

Но и отстающих уже нет. И хныканья нет. Втянулись.

И кажется, можем идти и идти сейчас месяцы напролет. Жить вот так: сегодня — здесь, завтра — там; спать не раздеваясь, на земле; переносить и дождь, и жару, и холод и со спокойным равнодушием думать о том, что завтра снова идти.

Ровное, спокойное, устойчивое настроение, крепкая спайка между бойцами и командирами.

Что это?

Это закалка.

Во время какого-то учения мы шли пешком за ротой — я и инструктор подива Нестеров. Коновод остался с лошадьми сзади. Когда кончилось ученье, Нестеров пошел за лошадьми, а я сел у обочины дороги. Прислонился к изгороди, ноги с наслаждением вытянул, потянулся, прищурился солнцу, опустил голову.

…Кто-то тряс мое плечо. Подымаю голову: передо мной удивленный пулеметчик.

— Вы что среди дороги спите? — спрашивает он меня.

— А я разве спал?

— Еще как!

— Фу ты черт!

Так идут дни похода. Все ближе и ближе финиш.

И чем он ближе, тем меньше о нем разговоров. Комиссар полка сегодня утром спросил меня:

— Какое сегодня число?

— Третье.

— Третье? — удивился он. — Фу, как время-то бежит…

Оно не бежит, время, оно напруженно шагает с нами. Утром рано оно подымается и идет с нами в бой, на стрельбу, в оборону.

Вечером оно вместе с нами отдыхает у костров, ест борщ из сухих овощей и слушает красноармейские побаски.

…Сидят где-нибудь у костра трое-четверо.

Сами костер сорганизовали, сами воду нагрели, сидят, чай пьют. Аппетитно грызут сахар, рукавом вытирают пот со лба.

— А еще вот отгадай: один читает, а другой слушать не хотит.

Молчание…

— Ну?

— Не знаю.

— То-то. Это, брат, поп и покойник. Поп читает, а покойник…

…Ночь стоит… которая уж?

На всем пути синие наворотили заграждения: завалили дорогу громадными елями, подложили фугасы, мины «заразили» газами.

Гром идет по всему великолепному хвойному лесу. Рвутся фугасы. Камни и земля взлетают высоко над деревьями.

Мы медленно подвигаемся вперед — неутомимые саперы и химики с приданными к ним стрелками пробивают полку путь.

Когда одна особо вредная «пробка» надолго задержала нас, мы расположились под деревьями на полянке.

Родилась мысль:

— А не закусить ли? — И мы садимся закусывать. Кони мирно жуют овес. Мы же достаем неприкосновенную банку консервов и хлеб. Десерт тут же: земляника.

Мне думается: а ведь так будет и в бою. Поедим, набьем рот душистой земляникой и пойдем под огонь. И все это будет не страшно.

Вот этому-то учил поход.

— Через час идти в тяжелый переход? Есть. Значит, надо подзаправиться!

Поход не только стал бытом, поход организовал наш быт: никакие лагеря не дадут этого.

И не даром сыпались в рационализаторскую комиссию предложения бойцов:

— Чаще устраивать подобные походы.

За большим греческим селением Цихис-Джвари, в лесу, останавливаемся на три дня.

Следующая остановка: Боржом. Конец.

В Цихис-Джвари — боевые стрельбы, подведение предварительных итогов.

Мы стоим в сосновом лесу, он в синей дымке. Большие поляны. На каждом дереве чашечки: сюда стекает сок деревьев. Пахнет смолой. Сыро. Ночи тут холодные, мокрые, росные…

Селение недалеко. Туда ведет дорога, и на ней коровьи следы, от которых теплый, домашний идет пар.

Еще один марш, и поход кончен.

И конец похода.

И не будет больше этих великолепных гор.

Не будет дружных костров.

Останется скрепленная трудностями спайка.

Соленая, потом политая…

В комиссию по сбору рационализаторских предложений к концу похода поступила следующая записка:

«Предложение товарища Гапиченко, бойца первой роты. Предлагаю командованию выбрать скалу сажня четыре и взять ее, а то какие мы трудности ни брали, все они не страшны. А в боевое время будут попадаться скалы, и мы их не знаем.

Поэтому надо найтить канат и узнать, сколько процентов бойцов возьмут это препятствие.

К сему Гапиченко».

«НИКТО ПУТИ ПРОЙДЕННОГО У НАС НЕ ОТБЕРЕТ»

Сводный отряд, участвовавший в горной экспедиции под командой комдива 1-й Кавк. С. Д. товарища Ковалева и военкомдива товарища Рабиновича, прибыл в Боржом.