Смертельный выстрел - Рид Томас Майн - Страница 2

Рабовладельческий период истории Соединенных Штатов изобилует множеством мрачных и грустных фактов: с одной стороны мы видим жестокий гнет, с другой — безмолвное страдание. Правда, большинство рабовладельцев были люди человечные, а некоторые из них преследовали даже до известной степени филантропические цели и старались придать беззаконию по возможности более патриархальный характер. В то же время нельзя отрицать и того факта, что среди американских плантаторов встречались люди не просто жестокие, но даже бесчеловечные.

Недалеко от города Натчеза, в штате Миссисипи, жили два плантатора, которые были характерными представителями этих двух противоположных типов. Полковник Арчибальд Армстронг, истый южанин, потомок древней аристократии Виргинии, был образцом доброго рабовладельца, тогда как Эфраим Дерк, уроженец Массачусетса, являлся представителем жестокого типа, и мы нисколько не преувеличим, если прямо обвиним его в бесчеловечности. Нигде, во всей долине Миссисипи, нельзя было встретить более бессердечного обращения с черными илотами, злой судьбой отданными ему в руки. С утра и до вечера раздавались в его дворах и на хлопковых полях удары бичей, ремни которых врезались в тела несчастных жертв. У него был сын, относившийся к рабам с такой же жестокостью. Оба они, а также надсмотрщик, никогда не выходили из дому без этой эмблемы дьявольской жестокости и никогда не возвращались домой, не испробовав ее на теле несчастных «черномазых».

Как резко отличался от них полковник Армстронг, рабы которого редко ложились спать, не закончив свою молитву словами: «Да хранит Бог нашего доброго массу!», тогда как рабы его соседа, спины которых болели от полученных ими ударов бича, не всегда могли заснуть и всю ночь изрыгали проклятия, связывая имя дьявола с именем Эфраима Дерка.

Известное всем правило, что одинаковые причины вызывают одинаковые последствия, оказалось здесь, увы, устаревшим. Человек-дьявол шел в гору, а Божий человек под гору. Армстронг, чистосердечный, щедрый, снисходительный, жил широко и тратил больше, чем получал с обработки своих хлопковых полей, так что в конце концов стал должником Дерка, который жил, не превышая своих доходов.

Несмотря на близкое соседство, между этими двумя людьми не существовало не только дружбы, но даже более или менее близкого знакомства. Виргинец, потомок древней шотландской фамилии, чувствовал нечто вроде презрения к соседу, предки которого были далеки от знатного происхождения. Но не это являлось основной причиной неприязненного отношения к нему Армстронга, были более веские — это жестокость и грубость Дерка, прославившегося по всему околотку этими качествами и, благодаря им, нажившего себе множество врагов. При таких обстоятельствах трудно было ожидать, чтобы между этими людьми завязались какие-либо сношения, а между тем они завязались: один из них стал должником, другой кредитором — сношения, исключающие, как известно, всякую дружбу. Несмотря на свое отвращение к Дерку, гордый южанин вынужден был сделать у него заем, на который тот не замедлил согласиться. Массачусетец давно уже втайне точил зубы на смежное с ним имение, на которое он смотрел, как на зрелую грушу, готовую упасть с дерева. С тайным чувством удовольствия следил он за безрассудной расточительностью соседа, а потому, с трудом скрывая свою радость, немедленно согласился на просьбу полковника Армстронга дать ему взаймы 20000 долларов.

Но если он радовался, давая деньги взаймы, то еще более радовался, рассматривая полученную им взамен денег закладную на имение. Он знал, что это лишь начало конца, и что в надлежащее время поместье перейдет к нему, ибо главным условием этого документа было обязательство: «без срока, по первому требованию уплатить». Собираясь спрятать документ в свой письменный стол, Дерк еще раз просмотрел его; глаза его сверкнули злобным торжеством, и он сказал:

— Документ этот увеличивает с сегодняшнего дня площадь моих владений и количество моих негров. Земля Армстронга, невольники его, дома… все, что у него есть, скоро перейдет ко мне.

Прошло два года с тех пор, как Эфраим Дерк сделался кредитором Армстронга, который давно уже растратил полученные им 20000 долларов и снова находился в затруднительном положении. Обращаться за новым займом было бесполезно, потому что у него не было больше ничего из недвижимости. Дерк каждую минуту мог наложить запрет на его поместье, выселить его оттуда и вступить во владение им. Почему, действительно, не сделал он этого до сих пор? Что удерживало его? Было ли это сострадание или дружеское расположение? Ни то, ни другое… в дело вмешалась любовь. Но любовь загорелась не в собственном сердце Дерка, где все давно уже было закрыто для нежных привязанностей, где свили себе прочное гнездо скупость, алчность и заботы о расходе и приходе. Чувство это коснулось его сына Ричарда, известного в той местности под кличкой Дик. Это был единственный его сын, выросший без матери, которая умерла задолго до того времени, когда массачусетец поселился в области Миссисипи. Сын был не лучше, а скорее хуже отца, потому что скупость и жажда наживы, характерные черты янки, смешивались у него с беспечностью и распущенностью, присущими почти всем южанам. Трудно было встретить более хитрого и изворотливого новоангличанина и более распущенного и бесчинного обитателя Миссисипи, чем он.

Как единственный сын, он был, следовательно, единственным наследником своего отца и знал также, что к нему могут перейти со временем невольники и плантация полковника Армстронга. Дик Дерк страстно любил деньги, но еще больше любил одну из двух дочерей полковника Армстронга. Елена и Джесси жили с отцом, мать умерла, когда они были еще совсем маленькими. Младшая, Джесси, светловолосая, цветущая, веселая до безумия, была олицетворением шаловливого эльфа в нравственном отношении и Гебы в физическом. Елена, напротив, была смугла, как цыганка или еврейка, стройна, как королева, и гордо величава, как Юнона. В обществе, среди других женщин, она казалась пальмой, гордо вздымающей свою верхушку над вершинами обыкновенных лесных деревьев. Она-то и покорила сердце Ричарда Дерка, который любил ее так, как только может любить себялюбивый человек. Отец если не поощрял, то и не противился этому; жестокий сын всегда одерживал верх над отцом, который воспитанием своим развил в нем жестокость, равносильную своей.