Ласковый обманщик - Деверо Джуд - Страница 85

Америка. Средний Запад

Мэри Эбигейл Декстер пыталась застрелить своего четвертого отчима, когда ей было четырнадцать лет. А спать с ним он заставил ее еще два года назад. Она очень переживала, что не убила его. Но она была в бешенстве, и плакала, да к тому же еще зачем-то целилась в его неправдоподобно маленькую голову, а не в громадное тело, — и в результате пуля лишь задела кончик волосатого плеча, а не влетела прямо в его мерзкий смеющийся рот.

Выстрел и вид собственной крови настолько напугали этого ублюдка, что Эбби наконец удалось то, что она давно и тщетно пыталась осуществить, — она сбежала из развалюхи, в которой они обитали.

Она шла без еды два дня. К голоду ей было не привыкать, так как ее мать обычно была слишком пьяной или слишком занятой своими мужиками, чтобы накормить единственную дочь. Уйдя достаточно далеко от своего «родного» городка (где она, судя по всему, несла наказание за грехи родителей), Эбби продала пистолет и купила билет «в одну сторону» до Нью-Йорка, где надеялась скрыться.

Первое, что она сделала, приехав в Нью-Йорк, — на мизерный остаток денег приобрела себе дешевое платье, туфли на высоком каблуке и помаду, чтобы выглядеть как можно старше. Потом нашла на лавочке в парке вчерашнюю газету и стала читать объявления, подыскивая, себе работу.

Единственным стремлением Эбби было жить так, чтобы не зависеть от мужской похоти.

В газете было не так много объявлений с предложениями о нормально оплачиваемой работе для женщин и, конечно же, не нашлось ни одного, где предлагалась бы работа для неквалифицированной четырнадцатилетней девочки, которая к тому же находилась в бегах. На четвертый день пребывания в Нью-Йорке Эбби собрала всю свою смелость, отправилась в бар в районе Гринвич Вилледж и спросила, нет ли для нее работы официантки. Хозяин лишь бросил на нее взгляд и коротко отрезал: «Нет!» Но Эбби, доведенная до отчаяния двухдневной голодовкой, ночами, проведенными на скамейках в парке, дешевыми туфлями, до крови стершими ноги, начала умолять. Ей еще никогда не приходилось о чем-то умолять, хотя она и хлебнула горя с мамашей, ее бесчисленными хахалями и кратковременными мужьями. Но сейчас Эбби умоляла.

— И сколько же тебе лет, малышка? — спросил хозяин.

— Двадцать один! — выпалила Эбби.

— Да-да! А я Папа Римский! — Вилли знал, что нарвется на неприятности, если возьмет на работу этого подростка, — девчонке, по его прикидкам, было не больше пятнадцати. Но он сумел разглядеть под этими давно не мытыми волосами и неумело намазанными губами, что у нее есть мозги и внешность! А главное — выражение глаз у нее было совсем не «безразлично-коровье», как у большинства официанток, которые сохраняют этот взгляд с 16 лет до глубокой старости, если, конечно, не умрут раньше от какого-нибудь венерического заболевания.

— Ладно, детка, считай, что ты получила работу, — сказал он, — но первая жалоба, — и ты на улице.

В ее взгляде было столько благодарности, что Вилли нервно заерзал в своем кресле. Он полез в карман и достал двадцатку.

— Вот… аванс. Достань себе приличную одежду и поешь…

Эбби, не в силах сказать ни слова, молча глядела на мужчину и на купюру в его руке.

— Ну, ступай, ступай. Приходи завтра вечером, в семь!

Увидев ее на следующий день, Вилли понял, что не прогадал — у девки был вкус. Она была одета строго и элегантно, как на картинках журналов мод. И еще он понял, что с этого момента жизнь его изменится.

За два года его низкопробная забегаловка с борделем превратилась в респектабельное заведение, куда приходили приличные «леди и джентльмены». Эбби, которая мечтала об уважении и ответственности, целиком взяла бар в свои руки. Она сменила обстановку и форму официанток, ввела строгие правила и сама следила за бухгалтерией. К концу третьего года Вилли уже ходил в сшитых на заказ костюмах, а в галстуке у него красовался бриллиант в три карата.

Шел 1924 год, когда семнадцатилетняя Эбби встретила молодого гангстера с короткой кличкой Док. Она тотчас почувствовала в нем такие же амбиции, как и у нее.

Док был небольшого роста и довольно хилый — явно недоедал в детстве. Через всю шею у него тянулся шрам от старой, некогда ужасной раны. Глазки его постоянно бегали. Он прихрамывал на одну ногу, но ходил быстро, то и дело оглядываясь, и все время вертел в руках пулю на цепочке, свисающую с жилета.

Его тенью был высокий, неуклюжий, глуповатого вида детина с наполовину оттяпанной левой рукой — откуда и его кличка. Однорукий Джо следовал за Доком повсюду, даже в туалет. А еще он пробовал еду Дока перед тем, как тот начинал есть.

Когда Док впервые посетил бар, Эбби сама его обслуживала, что делала крайне редко. Что-то в его бегающих глазах и неровной походке подсказало ей, что у них родственные души. С тех пор она обслуживала его только сама.

За шесть месяцев, которые Док посещал бар, он не сказал Эбби ни слова. А потом к ней вдруг подошел Однорукий и объявил, что Док желает с ней поговорить в своей машине.

Эбби не торопилась с ответом. Она догадывалась, что нужно от нее Доку — чтобы она стала его любовницей. В принципе, она бы не возражала: гангстер — это защита. Кроме того, они обычно делают дорогие подарки, которые можно продать и на эти деньги открыть свое собственное дело. И еще — гангстеры долго не живут, что, на ее взгляд, тоже было неплохо. Ей только не нравилось, что придется заниматься с ним любовью, а она не хотела иметь дело ни с каким мужчиной вообще. Судьба матери и ее многочисленные мужья навсегда отбили у Эбби охоту к сексу.

Однако она решила выслушать предложение Дока, вышла на улицу и села в его длинный черный лимузин. Туда же уселся и неизменный Однорукий. То, что предложил ей Док, страшно удивило Эбби: он действительно хотел, чтобы она была его любовницей, но только для вида.

Условия следующие — между ними нет интимных отношений, а у нее нет других мужчин. За это он берет ее на содержание; если захочет, она может бросить работу у Вилли и целыми днями делать себе прически и полировать ногти. Но Эбби была очень предана Вилли, хотя он и недоплачивал ей и ни разу не поблагодарил за все, что она для него сделала. Она хотела остаться у него — он так в ней нуждался. Доку было ровным счетом все равно, и Эбби облегченно вздохнула: слава Богу, этот оказался не из требовательных.

Сидя на заднем сиденье лимузина, она согласилась на условия Дока и получила от него первый из многочисленных подарков: бриллиантовое колье. За год к этому прибавились: полностью меблированная квартира на ее имя, меха, одежда, драгоценности. С ее стороны требовалось выходить с Доком, куда ему вздумается, и всегда блестяще выглядеть, так как это имело для него особое значение: весь мир должен был видеть, что у него самая классная женщина.

В 1926 году, когда ей было девятнадцать, Эбби бросила работу у Вилли. Незадолго до этого она наняла оркестр для его заведения. Однажды певец неожиданно сорвал голос. Эбби лихорадочно искала замену, но бесполезно. Тогда она решила попробовать развлечь публику сама.

И едва она вышла на сцену, как сразу же почувствовала, что это ее призвание. Все, включая Дока и Вилли, считали, что Эбби холодная, как лед. Никто даже не догадывался о тех чувствах, которые кипели у нее внутри и находили выход, только когда она пела. Эбби не умела сказать о том, что чувствует, но она могла это спеть. Каждое слово блюзов, которые она исполняла, было переполнено страданием.

После ее выступления слушатели громко аплодировали стоя, и Эбби поняла, что ей нужно от жизни.

Единственным человеком, который не хотел, чтобы она пела, был Вилли. Он смотрел в будущее, понимал, что теперь Эбби уйдет от него, а он был не в состоянии вести дела без нее. И поэтому сказал ей, что поет она плохо, что публика аплодировала исключительно ее внешности, а вовсе не таланту. С этой минуты он навеки потерял ее преданность. Эбби могла простить ему и жадность, и неблагодарность, и все что угодно, — но не эту ложь.