Бешеный волк (СИ) - Плотникова Александра - Страница 2

«Я страшнее!» — Бешеный Волк мысленно припугнул тварь, вкладывая в эти два слова образ чего-то большого, мохнатого и зубастого. Сучок булькнул и поспешно скрылся с глаз.

— То-то же, — хмыкнул ифенху и, морщась, потер виски. Опять начинала гудеть голова, на сей раз, от болотных испарений. Воняло так, что поневоле приходилось минуты по три не дышать, а бедная Мышка то и дело жалобно ржала, упрекая хозяина — за что, мол, издеваешься, погнал в этакую глухомань? Со всех сторон кто-то урчал, рычал, бухал и чавкал, орал, шипел и плевался. Кобыла то и дело шарахалась в стороны, рискуя оступиться и провалиться в зыбун или омут, затянутый ряской. Пришлось пару раз огреть ее промеж ушей и пройтись по сознанию несильным волевым ударом, чтобы затихла. Помогло — лошадь перестала брыкаться. Зато шла деревянно, как кукла, с опущенной головой.

Становилось все темнее, кругом заплясали болотные огни. По спине поползли мурашки от жути, но выдержки покуда хватало. Впереди замаячила угрожающая крылатая статуя, и от ее вида загривок встал дыбом. Неужели это и есть Страж? В провалах глазниц Волку почудился нехороший красноватый отблеск и он поспешил натянуть поводья. Вдруг это сойдет с места и кинется на него, если подойти поближе?

— Эй, кто-нибудь разумный меня слышит?! Неужели Старейшина так беспечен, что ему нет никакого дела до пришельца?

Сбоку глухо каркнул ворон:

— Зр-ря! Дур-рак!

И тут между деревьев вскипела черная вода пополам с грязью, забурлила топь, с виду казавшаяся проходимой. Там, внизу, двигалось что-то огромное и хищное.

Неожиданно для себя ифенху получил страшный удар чужой воли, так что закружилась голова, и потемнело в глазах. Чудище из глубины внушало такой страх, что руки-ноги мгновенно сделались ватными. Лошадь истерично завизжала и взвилась на дыбы, сбрасывая седока в воду.

Ифенху охватил ледяной огонь, влага немилосердно жгла кожу. Но боль прояснила разум и заставила тело изогнуться и вскочить на более-менее сухой пятачок земли. Дура-лошадь билась неподалеку, все-таки провалившись в трясину и утягивая за собой поклажу и оружие.

А вокруг, тускло отблескивая чешуей в зеленоватом свете болотных огней, закручивал толстые холодные кольца громадный водяной змей.

— Твою алденову мать… — потрясенно выдохнул Волк, глядя, как медленно вздымается над ним шипастая уродливая голова на толстой шее, украшенная то ли плавниками, то ли чересчур большими кожистыми ушами. В узких глазах светился отточенный незмеиный разум. Змей раззявил пасть, усеянную острющими иглами зубов, зашипел и ринулся вниз. Клац — и мощные челюсти захлопнулись на голове орущей лошади. Фонтаном брызнула кровь, змей сглотнул и ударил во второй раз — уже по Волку.

Тот едва успел отскочить. В голове промелькнула и вмиг исчезла мысль об утонувшем оружии — хороший был меч, и кистень жалко, в сумке остался. И надо ж было его сдуру из рукава куртки вытащить. Сейчас бы зверюге в глаз… Змей опять ударил, извернувшись, снизу и слева, чиркнул бугристой мордой по руке и боку. Спасла врожденная звериная прыть — успел отклониться и сам полоснуть когтями по скользкой шкуре, вцепиться в выросты пасти. Чудище обиженно взревело и мотнуло головой, шарахнув ифенху спиной о дерево. Резкая боль прострелила хребет, из легких вышибло весь воздух, но он лишь крепче сжал пальцы, стараясь не думать о том, что змей может уйти под воду. Тогда — все, конец, за считанные минуты останется от Вбешеного Волка хорошо, если голый скелет… Голова ухнула вниз, окатив новой порцией жгучих брызг. Пришлось отцепиться и кубарем откатиться куда-то в сторону — в почти полном мраке под давлением чужой воли было не разобрать. А противник все перекручивал, вытягивал из глубины новые толстые кольца.

«Что ты делаешь в моем лесу?»

Ифенху замер от удивления — чужая мысль отпечаталась в голове четким клеймом и отразилась низким шипящим голосом.

Удивление его и сгубило: одно из колец змеиного тела молниеносно метнулось к нему, захлестнуло поперек туловища и стало накручиваться, сжимаясь все сильнее.

«Что ты делаешь в моем лесу?» — настойчиво повторил змей, начиная казаться все больше. Его вид вызывал непреодолимое желание подчиниться, открыться, признать себя маленьким и слабым.

Не тут-то было. Волчьи глаза полыхнули оскорбленной гордостью и яростью. Еще немного — и затрещат кости, но Темный гневно прижал уши и почти зарычал, скаля клыки.

— Еще будет меня мокрая гадюка-переросток допрашивать перед тем, как сожрать! — прохрипел он, хоть и понял запоздало, с кем имеет дело. — Сюда имеет право приходить любой, кто ищет убежища!

Кажется, кости все-таки хрустнули. Хорошо, что ифенху способны не дышать гораздо дольше человека — вдохнуть никак не получалось.

«Вот как? Мокрая мышь смеет указывать удаву, съесть ему ее или нет?»

Показалось, или мысль прозвучала издевательски? Ифенху, как мог, снисходительно улыбнулся:

— А я не знал, что Старейшины практикуют каннибализм, — глаза при этом оставались совершенно честными. Даже невинными.

Тореайдр отшатнулся, будто его ударили. Все, решил про себя Волк. Раздавит.

«Тссс, каков наглец… Трехсот лет не стукнуло, а туда же, хамить».

«Мог бы и не попрекать возрастом. Триста лет мотаться по Ниерру куда полезнее, чем сидеть на болоте хоть десять тысяч».

Говорить уже не получалось, видеть — тоже. Только в голове все еще высвечивались два желтых глаза с узкими вертикальными зрачками. Темный перестал сопротивляться и обвис в кольцах змеиного тела.

«Однако, язык у тебя хорошо подвешен. Будет тебе, раз хочешь убежища… Спать!»

И сознание полузадушенного ифенху померкло, отступив перед волей Старейшины Тореайдра.

— Откуда он такой взялся, папа? — удивленно поинтересовалась высокая, фигуристая ифенхи. Она энергично и быстро раздевала безвольно обмякшего в руках слуг гостя. У нее самой руки были из предосторожности затянуты в перчатки из прочной кожи. — Тощий какой-то…

— С опушки леса, — ответил Тореайдр. — Я долго за ним следил. У парня крепкие нервы и сильный разум, спокойно прошел почти до первой линии Стражей, еще и живность местную распугивал. Лошадь дура. Была.

— Зачем было его вообще пугать, — фыркнула женщина, тряхнув шелково-смоляной гривой волос, и без зазрения совести расстегнула пряжку боевого пояса, стаскивая штаны. — На нем от воды живого места нет. К тому же, ты ему ребро сломал.

— Не преувеличивай, оклемается. Такие дички живучи, как мальгарские тхарги. Зато в следующий раз будет вести себя почтительнее.

Дело было в одной из гостевых спален поместья, под вечер. За высоким окном, затянутым тяжелыми бордовыми портьерами прятался серо-синий сумрак с проливным дождем, а в комнате гудел камин. Старейшина сидел в кресле в самом темном углу, щурил змеиные глаза и наблюдал за возней дочери, подперев рукой подбородок. Она была в Клане самой младшей и оттого ходила в любимицах Тореайдра — любовниц и без нее хватало, — «дочек» постарше и посильнее. Крепкая, поджарая и одновременно вся какая-то округлая, она кружила головы десяткам мужчин, то отталкивала их, то наоборот, завлекала в омут невозможных глаз — сине-фиолетовых, а иногда темных, как спелая ежевика, — чтобы потом насмешливо сказать «нет». Теперь вот ей было забавно возиться с бездомным бродягой. Стянув с него всю одежду, она велела слугам уложить его на постель, прикрытую тонкой простыней, с такой осторожностью, будто он ваза тончайшего фарфора. Люди подчинились и быстро выскользнули вон, прихватив промокшую и грязную одежду. Ифенхи плавно опустилась на край широкой кровати, стащила с рук перчатки и принялась с любопытством разглядывать гостя, не прикасаясь даже кончиком когтя.

— Да смотреть там не на что, — фыркнул Тореайдр из угла. — Кожа да кости, на одной крови живет, уверен.

Смотреть и правда было страшновато. Крепкий широкий костяк туго оплетали сухие мышцы и жилы, так что легко пересчитывались все ребра. Лицо, хоть и красивое, с правильными чертами и чувственными губами, сейчас больше напоминало череп в обрамлении слипшихся седых волос, обтянутый бледной до серости кожей. На остальных частях тела ее попросту разъело водой. Ифенху походил на свежую отбивную. Каждое движение, каждое прикосновение должно было причинять ему немалую боль, одно из ребер неестественно выпирало. Оставалось только удивляться той выдержке, с которой он вытерпел касания чужих рук, ни разу не издав ни звука. Он старательно изображал глубокое беспамятство, но веки подрагивали, глаза то и дело поблескивали из-под ресниц. Тореайдр не сомневался — явись гость в дом своими ногами, он не расставался бы с оружием и не поворачивался ни к кому спиной.