Невеста для Бессмертного (СИ) - Фрес Константин - Страница 9

— Да полыни надеру, всего-то делов! — сообразила находчивая Марьванна. — Да побольше.

Кот встретил эту идею яростным ором.

— Не нарушать! — верещал он. — Не нарушать мне рецептуру! Какая еще полынь, ты в своем уме?! Ты отвар от блох варишь или для красоты компот?! Где полынь — и где царский японский цветок! Деревня! Ты еще коровью лепешку для улучшения цвету лица сюда шлепни!

Но тут восьмиядерный комп Марьиванны, поднатужившись, начал проводить такие параллели, что у кота рот раскрылся и глаз нервно задергался.

— Вот смотри, кот, — страшным, плотоядным голосом проговорила Марьванна. — Например, есть у тебя рецепты с Ивашками всякими?

— Ну а как же, — на всякий случай осторожно подтвердил кот, не понимая, куда клонит Марьванна. — Классика. Ивашка пареный на лопате.

— Ну а если Ивашку этого заменить, — сверкая преступными глазами, продолжала гнуть свою линию Марьванна, — на кого-то из его семьи, скажем, на сестрицу его, Аленку, то кто лучше?

— Аленка, конечно, — недоумевал кот. — Она на лопате эстетичнее смотрится.

— Ну а магическая разница есть? — продолжала прошаренная Марьванна.

— Нет, конечно, — по-прежнему недоумевал кот.

— Вот и с полынью не будет! — ликуя, заключила Марьванна. — Они ж родственники!

— Кто?! — вытаращил глаза ничего не понимающий кот.

— Хризантема твоя и полынь, — ликуя крикнула Марьванна. — Из одного семейства, астровые!

— Ась? — переспросил подозрительный кот с уважением в голосе. — Ты ученая травница, чтоль?

— Ботанику в школе преподавала я, — сухо ответила Марьванна. — Ну, идем, что ли, пока не расцвело?

Она потрясла пустой банкой у кота перед носом. Кот задумчиво почесал ухо задней лапой.

— Ну, вообще, может ты и права, — после некоторых колебаний ответил он. — Может, и выйдет. Пошли.

***

В сером плаще с атласным подбоем, шаркающей нетвердой походкой, с видом убийцы сжимая в руке остро отточенный серп, обнаруженный в сундуке, Марьванна глухой ночью вывалилась из подъезда во двор вслед за юрким котом. Оглушительно трещали ночные насекомые, цикады и прочая мошкара. Пахло листьями и дымом — кто-то курил в ночной тишине на балконе.

— Да куда ты потопала, — ругнулся на Марьванну из темноты кот, которого обозначали в пространстве только желтые блестящие глаза. — Ты что, не знаешь, где цветы для зелий рвать надо?! Только на севере! Строго в луне под Водолеем!

— Ихма, — взгрустнула Марьванна, — где ж я тебе его возьму, Водолея-то? Я ж не астроном, а ботаник!

— В ведьминской профессии надо быть универсалом! А если нет, то я на что? — гордясь собой, ответил кот. Одним желтым оком он уставился на Луну, а второй его косящий глаз острым взглядом стрельнул в другую часть звездного неба. — Я — точный астрономический прибор! Вот он, Водолей, — промявкал довольный кот, у которого, казалось, разъехавшиеся в разные стороны глаза сейчас морду напополам разорвут. — Значит, север у нас там. Что, растет полынь в той стороне?

Полынь там росла; за трансформаторной будкой, возле стола под старым кленом, на котором доминошники забивали «козла» и пили пиво. И тропинка, по которой загулявший Петрович обычно возвращался от свой пассии, тоже лежала там же, мимо пышных, остро пахнущих зарослей полыни. Ею же, родимой и горькой, заедал он перегар, если случалось где-то причаститься. И ее же в качестве цветов дарил супруге.

Глава 5. Девушка с косой. Искушение Марьванны

Марьванна была нашим человеком, и привычная работа поглотила ее целиком. Остро отточенным серпом она кромсала заросли, сопя и фыркая в них, как жестокий носорог на берегу Нила, и так увлеклась, что все происходящее ей уже не казалось чем-то странным и необычным. Ну, полынь, ну отвар — что такого?

Где-то в темноте фыркал кот, обнюхивая местные кошачьи столбы объявлений, и в целом царила идиллия, пока в едко пахнущих горечью кущах не появился еще один, вражеский и жестокий, носорог, хрустящий сухостоем и крадущийся в темноте как армия Колчака по широкому полю в лунную ночь. Марьванна прекратила свои разрушительные сельхозработы и затаилась, словно Чапаев с пулеметом в засаде. В воздухе приторно запахло дешевыми духами «Незабудка», соперничающими своей ядреностью с забористым дихлофосом. Зловещий запах этот родил в сердце Марьванны тоску и жестокость, в приближающемся человеке она учуяла врага. Явно назревал бой.

Светила луна.

— Ты чего это, Маш, на ночь глядя, — раздался из темноты коварный и подлый, слащаво-приторный голос кривоногой Колесничихи, которая прокралась за Марьванной естественно шпионить. — Никак пустырь решила облагородить? Бурьян порубить, цветы посадить? Ну да, ну да… это верно, это правильно, это хорошо. Кавалер-то твой все цветы переломал… Тебе за него отвечать, огрехи его исправлять.

Колесничиха явно злорадствовала; в каждое слово она влила яду и нехорошего, снисходительного и высокомерного удовлетворения очень щедро, так щедро, будто собралась писать свою книгу «Преступление и наказание» с Марьванной в главной роли.

Марьванна, малодушно не вынеся первой же провокации, пылая от праведного гнева, с громким хрустом разогнулась, выдав место своей засады и испепеляя взглядом заросли, где по ее мнению, скрывалась Колесничиха, вещающая о правильности вещей сладким голосом крокодила-людоеда.

Марьванна Колесничиху не любила. И не только из-за извечного соперничества за сердце ловеласа-Андрюхи, но и за повышенную ядовитость соперницы, замаскированную под добродетель. Вот, вроде, говорит Колесничиха все верно и правильно, но отчего-то от ее слов всегда изжога возникает и нервы трещат, как канаты в шторм.

Еще интеллигентка-Колесничиха, словно тля, выделяющая сладкий сок для муравьев, любила лебезить передо всеми соседями, особенно почему-то перед зловредным Петровичем. Ему патоки ее речей перепадало больше всех. Некоторое время Петрович даже с интересом поглядывал на приветливо улыбающуюся Колесничиху, как мартышка на приманку в силке. За ним подуманная Колесничиха даже окурки подметала. И здоровалась с ним так вежливо-сладко, что одно время Марьванна подумала, что половой гигант Петрович купится на ее приветливость, бросит свою любовницу, переметнется на одинокую Колесничиху.

Вечерами, думая, что никто не слышит, они долго и интимно беседовали на всяческие отвлеченные темы, Петрович — снизу, растаптывая остатки георгинов и дымя своим отвратительным табаком, Колесничиха — сверху, с балкона, прижимая ручки к груди и дрожа от переполнивших ее чувств искусственными цветами на шляпе. Марьванна, на своем балконе затаившись в зарослях цветов, покатывалась со смеху. Их можно было слушать как оперу о любви двух тоскующих сердец. «Аида» и «Тоска» были в пролете.

Но отчего-то соития двух трепетных душ не произошло. Прелести кривых ног Петровича не завлекли, рецепты яблочных пирогов не возымели действия, а может, у Петровича кой-где слиплось от писклявого ласкового сладкого голоска. Да только однажды вместо очередной арии Дидо Петрович шарахнулся от своей подруги, как от прокаженной, и больше восторженных дифирамбов под окнами не выл.

И оттого речь Колесничихи стала еще слаще и еще ядовитее — примерно как мышьяк.

«Ему ни слова поперек не сказала! — зло подумала Марьванна, припоминая нежные ростки по весне, которые Петрович намеренно топтал грязными сапожищами. — А моему Коше стоило нечаянно разок упасть — все, я должна обществу больше, чем внешний долг Америки!»

Колесничиха же от несправедливости судьбы страдала. Она искренне не понимала, почему люди от нее шарахаются, это ее обижало. Андрюха, Петрович…

А вот с Марьванной у обоих стариков была химия. Это было заметно, ясно не только Колесничихе — всем. А теперь еще и молодой ухажер у Марьванны появился! Конечно, этак можно и от зависти помереть. Яд надо было срочно слить. Сцедить излишки в бурьян.

И Колесничиха, преисполненная древней, как мир, жаждой мести пошла в ночь, в дикие шумящие заросли, чтоб сжечь нафиг Марьванну своим злословием, как мстительный вьетнамец американскую армию напалмом. Сжечь насмерть, дотла, заставив ее корчиться в предсмертных муках. Словно убийца-ниндзя, ловкий как обезьяна, выступила она против Марьванны, и та встала, как бесстрашный самурай, ищущий смерти, против луны, зловеще опустив свое оружие и ожидая нападения врага.