Я не провидица (СИ) - Леола Кристина - Страница 9

Велесов хмыкает и проводит ладонью вниз по моей руке, ненадолго замирает у запястья, считывая явно ускорившийся пульс, а затем резко подхватывает меня под бедра, и через секунду я уже сижу на подоконнике, обхватив его ногами и вцепившись онемевшими пальцами в расстегнутый ворот рубахи. С трудом удерживаюсь, чтобы не посмотреть вниз. Нет, не на то самое, оно и так довольно очевидно и ощутимо, просто хочется проверить, не прорывается ли там на волю мое бешеное сердце. Кажется, оно сейчас должно как в мультиках натягивать ткань и пульсировать.

— Провидица, — шепчет Велесов, склоняясь ближе и невесомо касаясь губами моей шеи. — Этого ты не предвидела?

Я хочу в очередной раз сказать, что не провидица, но зачем тратить слова на ерунду. И я качаю головой:

— Я на это надеялась.

6. Выше только любовь

Всякий, кто не верит в будущую жизнь, мертв и для этой.

(с) Иоганн Вольфганг фон Гете

Лиса всегда плохо разбиралась в мужчинах. Ее муж, который стал бывшим незадолго до ее гибели, но все равно так и остался для нее единственным и неповторимым, мне никогда не нравился. Слишком мягкотелый, но при этом самоуверенный. Мелкий карасик, мнящий себя нарвалом. Почему-то сестру как раз на таких и тянуло. И я ни разу не спрашивала ее мнения о моих ухажерах — хотя что там, все и без слов было понятно, — но отчего-то сейчас задумалась, что бы она сказала о Велесове.

Наверное, велела бы мне бежать от него без оглядки. Настоящая сила ее пугала. А я бы привычно не послушалась и сделала все наоборот. Впрочем, и без сестринских советов никуда бежать я не собираюсь.

Я живу в лего-доме уже неделю и с каждым днем все меньше понимаю себя. Глеб, Никита, Яновна и приходящая прислуга воспринимают мой статус добровольной пленницы как должное; Велесов позволяет свободно передвигаться по дому и территории, периодически выгуливает в город и каждую ночь целует так страстно, что по утрам у меня дрожат коленки. Я давно не девочка, но, кажется, только с ним начинаю осознавать истинные возможности секса. Мы много говорим, но о каких-то отстраненных вещах. Я рассказываю о сестре, Велесов о своих родных, но все больше скупо, будто сам их толком не знает. И в гости к нему за это время никто не наведывается.

Один раз я спрашиваю его про брюнетку с зонтом и, полюбовавшись искренне недоумевающим лицом, успокаиваюсь. Велесов даже имя ее вспоминает не сразу, а на остальное мне плевать. Но ему мой интерес явно льстит. Никогда не понимала, что приятного в ревности.

Вообще, отношения у нас складываются странные. Да и никакие это не отношения. Я просто здесь. Рядом. Пытаюсь не врасти в этот дом, в этих людей, а главное, в Велесова, потому что выкорчевываться потом будет сложно. И треклятый красный блокнот я нарочно не убираю с прикроватной тумбочки, чтобы смотреть на него и помнить о дне, когда все закончится.

Вчера Велесов узнал, что я отнюдь не русая. Мне так и не хватает духу закрасить волосы намертво, перебиваюсь тониками, но долго они не держатся, и вот очередной сдался шампуню и воде, вскрыв истину.

— Рыжая! — почти обвиняюще воскликнул Велесов, когда я вышла из душа.

А потом полночи накручивал пряди на пальцы, нюхал и все норовил попробовать на вкус.

— Зачем? — спросил коротко, но я поняла, о чем речь.

— Не хочу видеть в зеркале сестру.

— Рыжина у вас тоже наследственная?

— Даю подсказку: хитрой и ловкой она не была, но звали ее Лисой.

Покупать новый тоник Велесов в итоге запретил. Ничего. Успею покраситься. Потом. После…

Думать об этом «после» не хочется. Особенно в свете нового открытия: когда он уходит, а уходит он часто и надолго, я скучаю.

Сегодня я предлагаю покататься в метро. Просто так, развлечения для и новых впечатлений ради. Я люблю иногда переходить из поезда в поезд и наблюдать за людьми. Порой даже кажется, что так я соприкасаюсь с чужими жизнями. А Велесову и вовсе полезно отдохнуть от кожаного автомобильного кресла.

— Думаешь, я ни разу не ездил на метро? У меня даже «Тройка» есть! — с гордостью сообщает он, будто не о проездном говорит, а минимум о докторской степени.

Еще и вытаскивает голубую карточку из нагрудного кармана — то ли готовился, то ли и впрямь всегда с собой таскает.

— Кататься, а потом ужинать? — уточняет.

— В «Эридан»?

— Можно и в «Эридан».

— И с хозяином нормально познакомишь?

Велесов замирает и глядит на меня с подозрением:

— С Даном?

— Не знаю, мы же еще не знакомы. А Дан — это сокращенно от?..

— Даниэл.

— Экзотика. В кого он такой уродился?

— В папу грузина и маму японку.

Я мечтательно вздыхаю:

— Красивый…

— Так, все! — не выдерживает Велесов. — Никакого «Эридана»! Едим дома, на кухне.

— Под простыней, — добавляю я и смеюсь. — Ну ты чего? А если б я про закат так сказала?

— В смысле? — Он все еще дуется и сопит, но слушает внимательно.

— Про закат над морем. Про орла в небе. Про цветок в волосах. Вот смотришь на что-то, и в груди ёкает: красиво. Так и с Даном…

— Ёкает, значит? — Велесов поджимает губы, кивает каким-то своим мыслям и хватает меня за руку. — Идем.

Я не спрашиваю, куда, хотя ужин, кажется, отменяется. И естественно, мы не идем, а едем. Пусть не на метро, как планировалось, зато только вдвоем, наплевав на истошные вопли Глеба нам вслед. Он все еще помнит свое взрывное фиаско и никак не может расслабиться — зачем нам на свидании суматошная наседка?

По дороге я умудряюсь задремать, а когда Велесов тихонько треплет меня по плечу и выводит из машины, понимаю, что мы у «Москва-Сити».

— Возьми зонтик, — прошу я, и он удивленно задирает голову.

— Ни облачка.

Я пожимаю плечами и послушно иду к одной из башен. До сих пор путаюсь в их названиях, но наша цель наверняка «Око». Просто именно там на крыше смотровая, а куда ж еще мог поволочь меня Велесов после подобного диалога…

В груди не ёкает, нет. Щемит. И чтобы не разрыдаться от умиления, я запрокидываю лицо к небу и любуюсь сверкающими в лучах заката гигантами. Я не говорю, что уже была здесь. Не говорю, что как-то очень долго стояла перед высокими перилами, оснащенными защитной решеткой, и думала, что преграда-то плевая…

Наверху людно, но в какой-то момент я просто перестаю замечать окружающих. Есть только руки Велесова на моих плечах, бесконечное апельсиново-алое небо над головой и высота, от которой внутри все переворачивается.

— Ёкает? — горячий шепот над ухом.

— Ёкает.

Велесов разворачивает меня к себе, и я жду жадного, жаркого поцелуя, но он касается моих губ так нежно, что к глазам снова подступают слезы. Я их смаргиваю, нарочно углубляя поцелуй. Пусть будет страстно, дико, больно, только не… так. Велесов поддается и вскоре уже прижимает меня к себе так крепко, что хрустят кости.

Мы не видим, как люди вокруг ходят от одного бинокуляра к другому; не видим, как за считанные секунды небо затягивает тучами; не видим, как отчаянно жестикулирует взволнованный гид. И когда сверху стеной обрушивается дождь, не размыкаем губ.

— Завтра поужинаем в Золотых мозгах, — говорит Велесов многим позже, когда мы лежим в его кровати, тесно прижавшись друг к другу. — Оттуда тоже вид отличный. И кухня неплохая.

— В каких-каких мозгах? — тихо спрашиваю я.

К горлу подкатывает тошнота. От нервов. От какого-то первобытного ужаса.

— В Золотых. Ты москвичка или где?

Москвичка. Родилась, выросла, живу. Вроде как. В последнее время я уже ни в чем не уверена, но вовсе не в том источник моих страхов.

— Это так ресторан называется?

Велесов смеется:

— Завтра увидишь и поймешь.

Не увижу, не пойму. Я вдруг осознаю это совершенно отчетливо. Не будет ни мозгов, ни ужинов. Ничего уже не будет. Но не в силах объяснить это свое предчувствие, я как всегда трусливо заталкиваю его поглубже, а сама еще сильнее вжимаюсь в Велесова.