52 Гц (СИ) - Фальк Макс - Страница 19

— Да, — согласился Джеймс. — Не кончилась.

— Ну, во. Значит, договорились.

Майкл сжал руку в кулак, чтобы не потянуться через стол. У Джеймса вдруг зазвонил телефон. Он вздрогнул, сунулся руками в карманы, зашарил в сумке, наконец нащупал мобильник.

— Oui, — ответил он. — Oui, mon cher.

Майкл изменился в лице. Винсент, кто же еще. «Мон шер». Ревность укусила его за сердце, он поднял плечи. Не мог решить, то ли рад, что не знает французского — то ли хотел полоснуть себя глубже, слушая, что они обсуждают. Нежности всякие? Бытовуху, типа, «купи молока на обратном пути и зубную пасту»? Или что там они могут обсуждать?

Его собственный телефон пиликнул сообщением, Майкл смахнул экран блокировки.

«Твоя лошадь сожрала белку» — писал Бран.

«Что не сожрала — закопала тебе в постель».

«Врача пришлось вызывать для горничной, которая это нашла».

Следом пришла фотография Брана и Бобби, которые одинаково широко лыбились в камеру. Майкл хмыкнул, непроизвольно улыбнувшись. Джеймс вдруг запнулся в своем монологе, но Майкл не заметил.

«Спасибо, что приехал к нему» — написал он.

«Я те говорил — он тя шантажирует».

Майкл отвечал, посмеиваясь. Не сразу услышал, что Джеймс замолчал и положил телефон на стол. Майкл поднял на него взгляд, по инерции еще улыбаясь. И осознание неотвратимости вдруг накрыло его с головой. Все эти десять лет надежда не умирала. Слабенькая, глупая, полумертвая, она была жива. Он ждал. Все еще ждал, даже не понимая, что ждет. Ждал, что случится чудо, и что-то изменится. Ждал, что Джеймс однажды объявится, объяснит, скажет… Неважно, что скажет, может даже ничего не говорить, пусть только придет и останется.

Так не будет. Он не придет. Никогда. Долгое никогда — до конца жизни. Джеймс будет с другим. Джеймс останется только в его памяти, там, в той жизни, в Чидеоке, Бирмингеме, в Хакни, в мастерской, которой больше нет. У них не будет совместного будущего. У них не будет общего дома. Джеймс не встретит его после сьемок, голодного, грязного и уставшего. Не поцелует в светлой прихожей возле лестницы, они не отразятся в зеркале — взрослые, вместе…

— Я пойду, — сказал Джеймс.

— Да.

У него вдруг как-то быстро покраснели глаза и нос, он встал, подхватил сумку. Майкл протянул ему сценарий, не вставая.

— Пока.

Джеймс кивнул, быстро шагнул в сторону. Майкл бездумно взял нетронутый бокал, сделал глоток вина. Тупо посмотрел на тарелку с остывающей дичью. От запаха мяса его затошнило. Он смотрел, сглатывая, на красиво разложенные по тарелке овощи, на виньетку из соуса. Лучше бы он тогда согласился на этот блядский «Цезарь» за семь с половиной фунтов.

Он сидел и пил вино, глядя поверх чужих голов.

Потом на плечо ему упала рука. Он повернул голову: Зак мялся рядом. Майкл дернул плечом, выпрямился.

— Вы сделали свою работу, — сказал Майкл. — Мы сделаем свою. Не волнуйся.

Глава 5

Дакота, как и Майкл, любила путешествовать налегке. Только если у него был простой городской рюкзак, в который умещалась вся нужная в дороге мелочь, то у Дакоты был веселый маленький Самсонайт в розовых векторных лилиях. Она появилась на пороге Майкла холодным январским утром, завернутая в короткую шубку и длинную шерстяную юбку. Без своего рабочего макияжа — ярких губ, густых стрелок и подклеенных ресниц — она выглядела непривычно скромно.

— Завтракать будешь? — спросил Майкл.

— Я перехватила кофе по дороге, — сказала Дакота, проходя мимо него вглубь квартиры.

Она припарковала чемоданчик у пустого камина, сбросила шубку на кресло. Поправила улитку тяжелых волос на затылке, перевоткнула шпильку.

— Там такой снегопад! Надеюсь, наш вылет не задержат.

— Я проверю, — сказал Майкл, отходя к раскрытому на письменном столе ноутбуку. — Задержат — посидишь с нами.

— С тобой и твоей зубочисткой? — пренебрежительно спросила Дакота.

— Виктории здесь не бывает, — отозвался Майкл, открывая сайт аэропорта и проверяя расписание рейсов. — Эван сегодня вернется.

Она взяла журнал со столика, пролистала и отложила, не найдя ничего интересного. Сбросила полусапожки, положила ноги на диван и пристроила голову на подлокотник.

— Расскажешь, что с тобой стряслось в "Киприани"? — спросила она.

Майкл молча скроллил список вылетов, делая вид, что ничего не услышал.

— Майкл? — позвала она. — Это был он?

— Давай не сейчас. Не хочу говорить об этом.

Она тихо хмыкнула, явно делая очевидные выводы. Майкл хмуро вдохнул и выдохнул, сосредоточился на поиске номера рейса.

Они были знакомы лет пять — не так долго, чтобы считать себя лучшими друзьями, не так мало, чтобы быть просто приятелями. Дакота осталась единственной подругой из того сумасшедшего времени, когда Майкл, почувствовав себя полностью свободным от любых обязательств перед Джеймсом, ударился во все тяжкие. Он плохо помнил, что было в том промежутке между осознанием, что Джеймс не вернется — и подписанием постоянного контракта с агентством «Айзенберг Фенимор Ли». Та пара лет слилась в памяти в одну сумбурную мигающую полосу, словно витрины, фонари и светофоры на проспекте, когда гонишь по нему под сотню миль в час, с хохотом сигналя тем, кто от тебя уворачивается.

Он тогда много пил. И много работал. У него вышло семь фильмов — четыре хороших, кассовых, три проходных. В каждом он выложился так, будто тот был последним. Со съемочной площадки он уезжал на чужие вечеринки, пил, танцевал, блевал в кусты, снова пил. Утром его будил звонок. Майкл продирал глаза, вылезал из-под очередной девицы, закидывался энергетиком, зажевывал пиццей и ехал работать. А вечером все повторялось. Он неделями не появлялся дома. Чтобы переодеться, достаточно было по телефону наорать на секретаря Зака, и один из курьеров агентства мчался к Майклу домой за свежей футболкой и джинсами, а потом летел через весь город ловить Майкла по чужим адресам и отелям.

Деньги не кружили ему голову — он так и не привык к ним. Даже обзаведясь домом на Хиллгров драйв, он толком не знал, куда их девать, и жил по привычке скромно. А вот свобода… свобода от Джеймса вышибла ему мозги. Он тогда оглянулся, оценил свою жизнь: гонорары, возможности, громкие имена приятелей. Свою молодость и внешний вид, свой успех. Он был на вершине. Он стал звездой — той самой, с личной гримеркой и табличкой на двери, он стал тем, кем не стать тысячам прочих, незаметных, второстепенных, безымянных. Он добился, он выгрыз себе место под солнцем, встал в полный рост, заставил смотреть на себя, — и ему вдруг показалось, что к этому месту под солнцем прилагался бесплатный бонус.

Безнаказанность.

Разве он не был чужой мечтой, кумиром, вожделенным предметом чужих грез? Разве его имя на афише не стояло крупными буквами? Разве интервью с ним не печаталось в глянце, разве его лицо не смотрело с обложек?

Разве он не мог позволить себе все, что хотел?..

Конечно, мог.

И он позволял. Позволял себе срываться на всех, кто делал его жизнь удобной, на десятках тех неудачников, которые даже возразить ему не могли, не рискуя потерять работу. Они кормились от его доходов и чаевых — и они улыбались, молчали, кивали — помощники, менеджеры, гримеры, водители, секретари, курьеры. Если уж режиссеры его терпели, то всякая мелочь не имела права даже рта раскрывать.

В те безумные годы Майкл редко появлялся на площадке трезвым или без похмелья. Он приезжал помятый, едва продравший глаза, не успевший протрезветь с вечера, а иногда еще и добавивший по дороге. Иногда он не помнил, как называется фильм и кого он играет. Но стоило ему пробежаться по страницам сценария, освежая память, стоило оказаться под камерами — он забывал и похмелье, и недостаток сна, головную боль, жажду, тошноту, свой мерзкий характер. Он оставлял за пределами площадки себя и свою невыносимую жизнь. Он делал все, чтобы вылезти напрочь из своей шкуры и влезть в чужую, чтобы на несколько часов забыть обо всем, перестать быть Майклом из Хакни, Майклом с Хиллгров драйв.