Любимый (м)учитель (СИ) - Левина Ксюша - Страница 16

— Какова?..

— Даже этого не знаешь… неумеха. История такова: я сижу на лавочке. Ночью. С собакой и девчонкой, которую терпеть не могу и которая уверена на все сто процентов, что знает меня. Сижу и думаю, почему ещё не ушёл. А она просит поцеловать.

— И что вы об этом думаете?

— Что она дура. И что если я её поцелую, а предпосылки к этому есть, то результатом этого нововведения станет война.

Этот урок истории становился всё интереснее.

Егор Иванович и Вероника Соболева сидели на лавочке, у их ног вертелся Николай.

Его пальцы грелись в её волосах, она вцепилась своими, холодными в его запястья. Она не дышала, она дрожала в нетерпении, понимая, что война — это жертвы. Что война — это кто-то победит. А кто-то проиграет.

Если война случится…

Примечание:

Я ехала домой, я думала о Вас,

 Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась.

 Дремота сладкая моих коснулась глаз.

 О, если б никогда я вновь не просыпалась…

"Я ехала домой" — А.Вертинский

=Ангел, стань человеком!*

Егор мучился, как это ни иронично. Он прижимался к её лбу так крепко, точно планировал продавить черепушку, и его пальцы, как у безумного художника, что никак не может остановить поток мысли, касались и её щёк, и её губ.

— Прости… я уже переходил в наступление, — шепнул он, коснувшись этими словами её раскрасневшейся от близости кожи.

— Значит, моя очередь? — спросила Вероника, и прежде чем услышала ответ, потянулась к нему сама.

И у неё сердце сходило с ума, она боялась, что поняла его неправильно, но отступать уже нельзя. Роня набралась смелости, воздуха в лёгкие и прежде чем прижалась к его губам, почувствовала что он их уже приоткрыл, подаваясь навстречу.

Поцелуй вышел сразу ужасно яростным, таким убить можно, потому что оба как ушибленные застыли, отпрянули и уставились друг на друга. Это длилось не дольше мгновения, просто произошло, перепугало и закончилось.

С упорством идиота, Егор потянулся снова, запрокинув голову Вероники так, что кожа на её шее опасно натянулась. От этого нового наступления несчастная девчонка сама испуганно его толкнула в грудь. И полные бешенства, почти изумрудные, из-за разыгравшегося воображения, глаза, уставились на неё с отчаянными смешинками и почти восторгом.

Теперь первой была Вероника, не давая прийти в себя. Она вцепилась в его плечи, приподнялась над ним и не успела понять, как оказалась на коленях Егора, как его руки пробрались под её пальто, как сжали бёдра, как обняли крепко. И если кого-то теперь это и пугало до ужаса, то что уж поделать, больше они не расцеплялись, так и целовались на ледяной лавочке, а Николай забыв что теперь не дворовая псина, свернулся на земле и уснул, устав ждать пока хозяину надоест кусаться с “новой хозяйкой”.

Когда Егор отстранился и пьяно посмотрел Роне в глаза, она смело вернула взгляд. Ей не было страшно. А Егор лениво улыбался и даже сотрясался в беззвучном смехе. Он был будто не в своём теле, не в этом мире. Иногда снова тянулся, чтобы оставить на губах Соболевой поцелуй.

Иногда лёгкий. Иногда кусающий, яростный. Иногда совсем убийственно нежный. Всякий раз это было по-новому и Вероника так сильно в этом увязла, что не понимала где земля, а где небо. Она жила от одного касания его губ до другого, ждала их и знала, что это её пища и воздух. А ещё она существовала на ощущении тепла от его пальцев: он гладил кожу на её спине, и ладонь казалась такой широкой, а сама Вероника такой маленькой. Ей не было неловко, что сидит на его коленях, ей не было неловко, что обнимает его ногами и крепко прижимается, не было неловко получать эти нежные трепетные ласки, какие-то очень интимные.

Это именно интимно когда двое отгородились от мира и делят друг с другом такие простые вещи, как соприкосновение губ, пальцев, дыхания и взглядов.

Единственное, чего Роня боялась — это момента когда всё закончится.

Боялась, что кто-то из них заговорит.

— Соболева, — прохрипел тихо-тихо Егор и снова усмехнулся, потом прижался к её распухшим губам. Ещё и ещё. — Ненавижу тебя, Соболева, — и опять. Его губы были горячими и влажными, заставляли мучительно сжиматься от страха, что оставят и больше никогда не поцелуют.

Это было так странно, но каждый поцелуй Вероника воспринимала, как последний и оттого яростно и отчаянно на них реагировала.

— Ненавижу тебя… — он опять сделал это, дико обрушился ураганом, до боли сжимая талию и чуть не ломая челюсть.

В этот раз он так, очевидно, хотел несчастную к себе прижать, что наклонился вперёд, точно под ними была постель, и спина Рони прижалась к его коленям. Это всё было неожиданно сладко и круто, так что она тихо застонала, не то от удовольствия, не то от… страха, и проглатывая этот стон Егор ещё сильнее распалялся и нападал. Всё больше мечтал несчастную ведьму погубить, выпить, выгрызть, сдавить, растереть в порошок.

— Ненавижу тебя, как же сильно… ты всё… ты! — будто впервые увидел её Егор и резко сел, запрокинув голову и снова уставившись в небо. — Ты!

Вероника сразу поняла, что всё закончилось. Что он больше не держит.

Села, начала подниматься с его колен, чувствуя, как дрожат собственные. Он не помог, просто наблюдал, как бедняжка делает назад два неуверенных шага. Просто смотрел в огромные испуганные глаза, которые до этого так яростно горели восторгом.

Вероника не стала ждать удара в спину и быстро-быстро зашагала к дому, оставив и Егора и Николая, смотреть себе в спину.

— Ты… — прошептал Егор, когда закрылась дверь подъезда. — Дура… как есть дура…

Он потёр глаза, точно желал избавиться от миража, потряс головой и нахмурился. Пора домой. Холодно стало на лавочке.

Вернулся домой и сел за кухонный стол, мама гастролировала по всем родственникам и этим вечером осталась у Игнатовых, потому было очень тихо, а с балкона доносились чьи-то сдавленные стоны. Егор представил, что это девчонка, лежит сейчас и плачет в подушку.

Хотя чего ей плакать? Она же любит, да, Егор Иванович?

И правда… радоваться должна! Они целовались. И круто целовались. Никогда ещё он так не сходил с ума, чтобы на ледяной лавочке, осенью час к ряду зажиматься с девчонкой и не мечтать уже уйти или с ней или без неё домой.

И почему не ушёл? Ну чем она хуже Ивановой? С Ивановой, ты, Егор Ианович, так не целовался.

Что? Сам не знаешь?

На свитере остался её длинный рыжий волос, Егор свернул его, намотав на палец. Скрутил и хотел было выбросить, но зачем-то оставил на столе. Ярко-рыжее колечко лежало на белой столешнице, странно выглядело. Красиво.

— Бред!

Увы, бред, никто не спорит.

Так почему она плачет? Или это стоны совсем иного рода? Не-ет, слишком она правильная!

Правильная? Да кто её знает! Она только что целовалась как… как самая развратная в мире девчонка!

Уверен? А может ей плохо? Может она поранилась? Порезалась? Ударилась? Простыла? Замёрзла?

Ну нет, ты же не пойдёшь, не перелезешь через низкий бортик всего-то в метр высотой, не войдёшь в её комнату через балконную дверь…

Нет! Нет… она просто ноет, потому что глупая! Она просто ноет. Это ерунда. Она ничего не ждёт.

Или ждёт тебя, Егор Иванович! Полуодетая… Ещё замёрзшая после целого часа на улице?

И он ушёл спать.

Глупый Егор.

Примечание:

*Ангел, стань человеком!

 Подыми меня, ангел, с колен.

 Тебе трепет сердечный неведом,

 Поцелуй меня в губы скорей.

"Ангел стань человеком" — ария Рязанова — "Юнона и Авось"