Айя и Лекс (СИ) - Черная Лана - Страница 55

32

Конец апреля.

Глеб Рощин дочитал последнюю строчку и взглянул на лежащего рядом белобрысого мальчугана. Тот спал, тихо посапывая и сжимая маленькими пальчиками палец Глеба. Рощин отложил детскую книжку в яркой обложке и, поцеловав малыша в макушку, осторожно вытянул палец из цепкой хватки мальчугана и прикрыл его мягким пледом. Малыш не шелохнулся, снова сжав кулачок, глубоко вздохнул. Каждый вечер они вдвоём неизменно укладывались в гостиной на разложенном диване, рассматривали картинки на большом экране, а потом Глеб читал сказки, пока малыш не засыпал, так и не дождавшись маму.

— Сладких снов, — шепнул Глеб, поднявшись.

Боль острыми когтями вгрызлась в правую ногу, судорогой стянула мышцы. Глеб пошатнулся, рукой упёршись в бильце дивана, а другой ожесточённо растёр бедро до жжения в ладони. Мышцы расслабились, но боль раскалённой занозой въелась до самых костей. Стиснув зубы, Глеб оттолкнулся от дивана и похромал на кухню, где оставил лекарство, волоча за собой немеющую ногу.

Заветный пузырёк с обезболивающим стоял на обеденном столе с неубранной посудой, оставшейся после праздничного ужина. Рухнув на табурет, Глеб схватил лекарство, высыпал на ладонь две маленьких белых таблетки и проглотил, не запивая водой. Спустя время боль смазалась, ослабила хватку, и Глеб смог перемыть посуду и заварить кофе.

Размешивая в чашке сахар, он думал, где сейчас может быть Алина. Столь позднее (на электронных часах холодильника светилось 23:57) кофепитие давно превратилось в своеобразный ритуал ожидания. С того самого дня, как Алина заявилась к нему с младенцем на руках и просьбой приютить ненадолго. Ненадолго не вышло — Глеб упрямо оставлял их у себя каждый раз, когда Алина собирала вещи, чтобы уйти. Он настолько привязался к маленькому Матвею, которому сегодня стукнуло полгода, что совершенно не представлял своей жизни без его захлёбывающегося смеха и не по-детски серьёзных серо-голубых глазёнок. Глеб научился готовить молочные смеси и менять подгузники; умело переодевал Матвея в любой ситуации; не спал ночами, когда у Матвея начали резаться зубы, носил его на руках, рассказывая всякую ерунду, когда малыша беспокоили колики. Знал наизусть не одну сотню детских сказок, в стихах и прозе, которые приходилось покупать чуть ли не каждый день, потому что Матвей запоминал их всего после первого прочтения; и пересмотрел множество отечественных и зарубежных, старых и новых мультфильмов. Он стал самой настоящей мамой, не забывая заменять Матвею отца. Он ходил с ним гулять: неделю назад они впервые побывали в зоопарке и еще пятимесячный Матвей перездоровался за лапу едва ли не с каждой обезьяной и едва не лишил хвоста старого верблюда. А сегодня, например, научились самостоятельно сидеть. И хоть завалились почти сразу — не беда — зато усесться снова получилось. Самостоятельно.

Жаль только Алина не видела, не пришла пораньше, не позвонила. Напрочь забыла о дне рождения сына. Впрочем, Глеб уже успел привыкнуть, хоть и не понимал, что её гнало прочь от родного ребёнка. Материально они ни в чём не нуждались — Глеб хорошо зарабатывал — крыша над головой имелась, да и полноценная семья вполне могла сложиться, если бы Алина приняла его предложение пожениться. Но она упрямилась и отмалчивалась, когда Глеб начинал допытывать её, чем она занимается. И всё грозилась уйти, если он не перестанет доставать её расспросами. И он переставал, не мог позволить себе потерять Матвея.

Она вошла тихо, но Глеб услышал, как щёлкнул замок и зашелестел пакет. Он вышел в коридор. Алина стояла, притулившись к закрытой створке двойной двери, в щёлку глядя на спящего Матвея.

— С днём рождения, малыш, — тихо произнесла она, повесив на ручку пакет с подарком.

— Кофе хочешь? — предложил Глеб.

— Нет, спасибо, — не поворачиваясь, ответила Алина, сильнее натянув капюшон. — Я в душ и спать, если можно.

— Конечно.

Глеб отступил, пропуская Алину в ванную. Не снимая капюшон, она проскользнула мимо, даже не взглянув на Глеба. Что это с ней? Обычно она раздевалась, едва переступала порог квартиры. И непременно одаривала радушного хозяина какой-нибудь колкостью. А тут вежливая такая и не разулась даже — Глеб не увидел кроссовок, в которых Амина ушла ещё утром.

Она провозилась в ванной дольше обычного, после чего на цыпочках прошмыгнула в спальню напротив комнаты Матвея. Решила не тревожить сына? Это хорошо. Удобнее будет разговаривать, но сперва Глеб вошёл в ванную. Стёкла душевой кабинки не запотели; Глеб потрогал кран душа — тот был закручен до упора, как это обычно делал он сам. После Алины всегда вода слегка подтекала, значит, она не принимала горячий душ, как обычно. Пол сухой и никаких следов, что его вытерли. Глеб провел подушечками пальцев по холодному бортику ванной. Влажная. Интересно, что же она тут делала? Зубная щётка сухая, мочалка мокрая, но мыло осталось запечатанным (Глеб только сегодня купил новый кусок) и бутылки с шампунями и гелями стояли нетронутыми. Выходит, не мылась. Непонятно. Глеб покрутился по комнате и наткнулся взглядом на полотенце, брошенное в корзину с грязным бельём. Утром корзина была пуста. Полотенце мокрое и с одного края испачкано чем-то красным. Кровь. Твою ж мать!

Глеб швырнул полотенце обратно и влетел в спальню. Включил свет. Алина подскочила на кровати.

— Рощин, ты охренел, что ли?! — заорала она, прожигая Глеба разъярённым взглядом.

— Не ори, ребёнка разбудишь, — невозмутимо ответил он, закрыв дверь. Он увидел всё, что хотел. Воспалившаяся царапина на щеке, ещё одна на шее.

— Чего тебе надо?

— Твою рану осмотреть, — кивнул он на припухшую щеку и присел на край кровати. Ногу дёргало и кололо, но он терпел. Сейчас не до его болей.

— Не надо ничего смотреть, — дёрнулась она, когда Глеб взял её за подбородок и повернул расцарапанной щекой к себе. — Рощин, иди спать, — прошипела она, мотнув головой. Но Глеб не отпустил.

— Сиди уже и не брыкайся, — он отодвинул воротник футболки. Длинная багровая полоса тянулась от уха до впадинки на шее. — Где тебя так угораздило?

— Об ветку поцарапалась, — огрызнулась Алина.

Глеб не ответил.

— Хватит уже, — рыкнула Алина, высвободившись из хватки Глеба. — Всё, удовлетворил своё любопытство? Ещё что-то?

— Дура ты, — фыркнул Глеб, поднявшись. — Но рану обработала правильно. Несколько дней, и затянется. Правда шрам на шее может остаться. Я надеюсь, ветка не ядовитая была.

— А мне-то откуда знать? Ветка как ветка. Обычная.

— Если обычная, тогда я спокоен, — кивнул Глеб, клацнув выключателем. — Доброй ночи.

— Зачем?

Глеб замер в дверях. Из коридора пробивался слабый луч света.

— Что зачем?

— Зачем ты возишься с нами. Переживаешь, заботишься. Обо мне. О Матвее. Зачем мы тебе?

— А ты не допускаешь, что я могу любить вас? — Глеб посмотрел в её темные глаза с лунным отблеском. Так странно, но именно сейчас они впервые казались Глебу по-настоящему живыми.

— Любить? За что? Ты ведь не знаешь, какая я, Глеб.

— Я знаю, — улыбнулся он, присев рядом и проведя рукой по её растрёпанным волосам. — Ты колючий кактус, который иногда выпускает нежный цветок.

— А ты романтик, Глеб, — она встала и подошла к окну. — Если бы я могла плакать, то непременно разревелась, но я… — она осеклась. Лунный свет окутывал её серебристой шалью и делал такой притягательной, как никогда. — Я плохая, Глеб, — она обхватила руками плечи. — Очень плохая.

— Не бывает плохих или хороших, — возразил он, подойдя ближе, и укутал её в одеяло. — Бывают правильные или неправильные поступки. Но всё можно исправить, поверь, — он притянул дрожащую Алину к себе, коснулся губами влажных волос. — И мы исправим. Вместе.

Она покачала головой.

— Ничего мы уже не исправим, Глеб. Поздно.

Высвободилась из его объятий, забралась на кровать, глянула исподлобья.

— Иди спать, Глеб. Не нужна мне твоя любовь. И да, — снова остановила в дверях, — завтра мы уйдем. Спасибо за приют.