Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 40

— И твой…барон не знал, что ты его сын? Ты же тогда еще не был Ямпольским.

Он отрицательно качает головой.

— Но как?

— Если ты помнишь, Крис Корф умер в тюрьме. У меня было другое имя, другое прошлое. Чужое. А потом умирала Юля, — его голос дрогнул. — Она единственная, кто любил меня по-настоящему. Она стала мне родной. Да ты и сама это знаешь. Она попросила меня уберечь Марка от семейного бизнеса. Она просила… — он осекается и молчит долго прежде, чем заговорить снова, уже ровнее. И снова не говорит всей правды. Почему? — И я не смог отказать ей. Тогда я и стал Ямпольским.

— Зная, кто твой настоящий отец, ты принял опеку моего? И все дело лишь в предсмертной просьбе моей матери? — Катя смотрит на него, выискивая ответы или хоть толику эмоций, подсказавших бы ответ. И натыкается лишь на холодную маску равнодушия.

И он не отвечает. И Катя понимаю, что не скажет он больше ничего. И так разоткровенничался. Хотя ей и так все ясно. Корф мстил любыми путями. И отнять у графа бизнес – шикарная месть. Но он не отнял, а преумножил. Почему? Что изменило его решение? Вряд ли только просьба ее матери. Было что-то еще, о чем Корф не хочет говорить.

— Почему Маша с ней? — старательно выдерживая эмоции. — Почему не с Марком? Или еще с кем, я не знаю. Почему из всех ты выбрал эту…Карину?

Ревность проскальзывает в ее словах. И Катя не может избавиться от нее. Нет сил сейчас. Катя понимает, что Корф не врет. И эта Карина действительно его сестра. Но она была рядом с ним все то время, что Катя ждала. Она могла держать его за руку, слышать его голос. Просто быть рядом. А Катя — нет. И ревность выжигает внутренности, ломает ребра.

— Потому что никто не знает, кто она мне, барон Корф так и не рассказал никому о своем бастарде, — говорит Корф, не замечая Катиной боли и выплавляющей ревности. — Потому что только с ней Маша в безопасности. Сейчас это самое главное.

Да, он прав. Как всегда. И от этого еще паршивее.

— Чего еще я не знаю о тебе, Крис Корф? — боль горчит, как остывший кофе. Ломает и жжет, как рыжий огонь. И эхом звучит в каждом слове.

— Два года назад я нашел свою мать.

Точный удар в солнечное сплетение. Вдох-выдох. И предательские слезы скатываются по щекам. Два года назад они были вместе. Два года назад Катя жила у него и играла в дружбу. Два года назад он звал ее замуж. Два года назад он подарил ей мечту. Пусть ненадолго, пусть чужую, но мечту. И уже тогда он врал ей. Смотря в глаза. Признаваясь в любви. Утопая в необузданном коктейле их страсти. И не говорил, что нашел родную мать. Ту, о которой грезил темными ночами в детском доме. Ту, о чьих теплых объятиях мечтал. Ту, что ненавидел и любил. Ту, что так и не смог простить тогда, ютясь в сырых подвалах. Простил ли теперь?

— Знаешь, у нее семья. Сын и дочь. Сын, правда, инвалид, ходить не может. Я, денег, конечно, оставил, визитку врача всунул в конверт. Лучшего нейрохирурга. А она…она пришла ко мне в офис и…и даже не узнала меня. А я не смог. Не смог признаться, кто я. Я просто понял, что не нужен ей. Никогда не был нужен. Она ведь когда барона встретила, замужем была. Муж ревновал ее на пустом месте, вот она и решила отомстить. Чтоб если ревновал, то по поводу. Познакомилась с молодым бароном, который тогда учился здесь. Переспала с ним и исчезла. А когда узнала, что беременна – аборт делать было поздно. Муж ее бросил. Ну она родила и подбросила меня в приют. А в записке написала единственное, что знала о бароне – его имя и фамилию. А когда меня нашли, то решили, что имя на бумажке мое. Только буквы размылись. И вместо Константина я стал Кристианом.

— Почему? — хрипло выдавливает Катя из горла, сама не понимая о чем.

— Нянечка, что меня нашла, была большой поклонницей заграничных романов. Видать, читала как раз тогда о каком-нибудь принце Кристиане. Вот и назвала. А фамилию мою оставила.

— Откуда, — дрожь чечеткой выбивает по зубам, — откуда ты все это знаешь?

— Справки наводил. У меня целое личное дело есть. Сейчас.

Он выходит из кухни поспешно, как будто боится задержаться. Сбежать хочет. Но Катя не дает. Идет следом. Он лихорадочно роется в кабинете. Катя перехватывает его руки, прижимается к спине. Он замирает, напрягается всем телом.

— Когда ты… — он говорит тяжело, делая паузы между словами, сглатывая собственную боль. Катя снова ощущает ее в каждой напрягшейся мышце, в каждом шраме. Но не отпускает, сильнее стискивая его запястья, вжимаясь в него. Может, повезет, и она заберет хоть немного его боли? Когда-то же получалось. Ей не привыкать, а ему свихнуться впору. — Когда тебя не было рядом… когда некому было спасать меня от самого себя…я так хотел просто набрать ее номер, просто услышать ее голос в трубке…просто сказать: «Привет, мам». А вместо этого я звонил Плахе, и мы напивались. Но самое паршивое даже не это. Я привык, что у меня никого нет. Давно свыкся с собственной сутью беспризорника. Паршиво, что граф всегда знал, чей я сын. С самой первой нашей встречи в больнице, где он сделал вид, что ты ему никто. И молчал все эти годы. Мстил давнему другу и своему конкуренту. Хотел слепить из меня себя.

Он разворачивается, стряхнув Катины руки, смотрит внимательно сейчас черными, как тьма, глазами.

— И у него получилось, — выдыхает мрачно. И боль обрушивается на нее лавиной. Его боль, дикая и необузданная, как тот тигр в клетке. И Катя задыхается.

— Нет, — отчаянно мотает головой, закрывая ему рот ладошкой. — Нет! — бьет кулаком его в плечо, не сдерживая слез от судорог, что скручивали тугим узлом душу. — Ты не он. Не он, слышишь?! Ты замечательный, добрый, нежный. И я…я ничего не могу изменить. Я ничего не могу, только…только любить тебя. Слышишь?! Ты меня слышишь?!

Он ловит ее ладони, заводит себе за спину, прижимая Катю к себе так близко, что кажется, еще немного и сломает. Она чувствует его тяжелое с хрипом дыхание. И не сразу понимает, что он плачет. Корф?! Всегда холодный и стальной Крис Корф плачет, тихо всхлипывая. Удерживая Катю в тисках из собственных рук, не позволяя увидеть его слез.

И она льнет к нему, ловя аритмичный стук его сердца, слушая его слезы, и вздрагивает, когда их близость рвет звонок в дверь. Настойчивый, рваный, как их с Корфом дыхание.

Он выдыхает и отпускает Катю. Но не смотрит. И говорит приглушенно.

— Ты должна мне помочь. Василий побудет с тобой. А ты…ты просто ничего не бойся. И верь мне, пожалуйста.

Дверной звонок сменяется телефонным. Корф отвечает коротко, что сейчас выйдет.

— А ты? — голос дрожит, как все внутри.

— Просто верь. Мне большего не надо сейчас.

— Корф, — Катя хватает его за руку, пытаясь удержать и понимая тщетность своих попыток. Но он останавливается, и она умудряется заглянуть в его покрасневшие глаза. — Ты не он, слышишь? — повторяет единственное, что может его спасти. Единственное, во что он не верит. Но она упрямо повторяет, не отводя взгляд: — Ты…не…он.

— Ты права, — скалится Корф, и Катя отпрядывает, обхватив себя за плечи. — Я еще хуже.

Но она лишь устало качает головой, тихо шепча ему вслед: «Я верю». И слушая мужские голоса, бредет на кухню, но на столе не обнаруживает визитки. Порывается к Корфу, но звук захлопнувшейся двери останавливает, и Катя встречается с темным взглядом Василия, не сулящим ничего хорошего.

ГЛАВА 21

Сейчас.

Катя права. Я не хотел быть Ямпольским, даже исполняя волю умирающей Юли. Но она попросила спасти Марка от отца. Боялась, что, ввязавшись в семейный бизнес, ее любимый мальчик потеряет себя и станет таким, как граф. Она не хотела. И за Катю переживала. Говорила, если я сейчас уйду – она пропадет. Они, ее дети, пропадут без меня. А вышло все наоборот: я причинил им море боли.

Впускаю Василия в квартиру, выслушиваю последнюю информацию об Алине и ухожу, оставляя любимую женщину один на один с тем, кого считаю предателем. В уши – тяжелый рок, в руки – норовистый «сапсан». Мобильный пиликает входящим сообщением от Плахи: «Все хорошо». Усмехаюсь, срывая байк с места, и зная, что теперь Катя в безопасности. Ветер в лицо и скорость адреналином в кровь.