Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 37

Идея правильная и безопасная. Вот только я нутром чую – опаздываю. Если уже не опоздал. И не от Василия слышать мне такие идеи.

И входящий от Марка только усиливает это ощущение.

— Что? — и лед застывает в солнечном сплетении.

— На конюшнях пожар. Егор в больнице, — и от каждого слова лед крошится и вспарывает вены изнутри. В груди боль ломает ребра. — Я сейчас туда.

— Катя? — выдыхаю и перестаю дышать. Если она пострадала – я себя не прощу.

— С ней все в порядке, — успокаивает Марк. И сердце вновь начинает биться. — Она поехала с Егором.

Вдох. Выдох.

— Уже еду.

Марк диктует адрес.

— Самурай? — Василий трогает плечо. — Началось, да?

— Я не знаю, — отвечаю и повторяю слова Марка. Василий ударяет кулаком в капот машины, матерится. Правда так волнуется или же столь искусно играет? Черт, как же надоело уже все.

— Это точно он, больше некому.

Пожимаю плечами и седлаю мотоцикл. Зачем Загорскому поджигать конюшни? Да и о том, где Катя сейчас – знают только я и Плаха. Но кто-то же поджег? Кто?

— С девчонки глаз не спускай, — бросаю напоследок и рву с места.

До нужной больницы всего пара километров, но противное чувство, что я опаздываю, злым ветром толкает в спину, заставляет выжимать скорость до предела. А проказница судьба подкидывает «пробку», скопившуюся из-за аварии впереди. Бросаю мотоцикл и бегу. Врываюсь в приемное отделение.

— Егор Плахотский, должны были привезти после пожара, — почти кричу срывающимся голосом, наткнувшись на изумленную медсестру.

— Корф! — тихо зовет женский и до боли родной голос.

Оборачиваюсь. Катя сидит на стуле, перепачканная золой и копотью. Острые коленки, едва прикрытые ночнушкой, содраны в кровь. Волосы всклокочены. А в больших перепуганных синих глазах – слезы. Жива. Не опоздал.

В один шаг оказываюсь рядом и сгребаю ее в охапку. Она дрожит, всхлипывая. Цепляется за меня, до боли впиваясь в кожу даже сквозь одежду. Плачет. А я глажу ее по волосам, спине, прижимая крепче, чтобы поняла – я рядом. И никуда не исчезну. Никогда.

Но Катя не верит, отстраняется, размазывает по щекам слезы. Я стягиваю с плеч куртку, закутываю ее, снова прижимаю к себе. Она не возражает, кладет голову мне на плечо, но сама напряжена, как скрутившаяся до предела пружина.

— Он ведь не умрет, правда? — спрашивает тихо, водя пальцем по моей ладони. — Он не должен умереть. Не из-за меня.

— А с чего ты решила, что Плаха здесь из-за тебя? — настораживаюсь, заглядывая в ее покрасневшие глаза.

— А разве нет? — смотрит непонимающе. — Все, кто рядом со мной, погибают.

— Я пока еще жив, — перебиваю, не давая ей утонуть в собственных поганых мыслях. Да и неизвестно, кто виноват в случившемся. — И Плаху ты рановато на тот свет отправляешь.

— Он не умрет, — повторяет Катя. — И ты не умрешь. У нас Машка.

— Да, у нас Машка, — соглашаюсь.

Больше мы не разговариваем. Медсестра приносит плед, и я укрываю задремавшую Катю – подействовало успокоительное, которое ей вкололи еще в скорой. Вскоре приезжает Марк: осунувшийся, сильно хромающий на больную ногу и злой.

— Новости есть? — спрашивает шепотом, смерив нас с Катей внимательным взглядом.

Отрицательно качаю головой. И ожидание изматывает. Спина затекла, и колкие судороги прокатываются по мышцам. Сейчас бы размяться, снять напряжение и выветрить мысли, но на руках спит Катя. А она – бесценный дар. Все остальное – подождет.

Марк садится рядом, вытягивает больную ногу, растирает.

— Увез бы ты Катю отсюда.

Я бы с удовольствием, только куда? Сейчас я не был уверен в безопасности даже собственной квартиры. К Карине заявиться посреди ночи да еще с Катей в таком состоянии – не вариант. Сейчас не самое подходящее время для встречи матери с дочерью. К Плахе – некуда уже. К Марку опасно. Есть безопасное место, о котором не знает никто. Там я могу спрятать Катю. Меня останавливает лишь одно – вероятная слежка. Сегодня я не в состоянии «обрубать хвосты». Катя вздрагивает во сне, всхлипывает тихонько и на ее испачканных щеках блестят слезы. Я прижимаю ее к себе, вдыхая запах горького шоколада пополам с дымом. И впервые в жизни хочется просто сбежать. Перекинуть ее через плечо и унести туда, где нас никто не найдет. Туда, где она перестанет искать повод, чтобы выгнать меня из своей жизни. Туда, где я перестану бегать от нее. Туда, где ничто не помешает нам любить друг друга.

— Как Алиса? — спрашиваю, чтобы избавиться от тягостной тишины.

— Привыкает, — отвечает Марк.

Смотрю на уставшего брата и понимаю, сколько же дерьма ему пришлось хлебнуть из-за меня.

— Близких терять тяжело, — говорю тихо, вспоминая веселую белокурую девчушку, покорившую меня своей игрой на скрипке. Девочку, ставшую моим другом. Девочку, что погибла из-за меня. Если бы я не влез в их семью – ничего бы не было

И воспоминания скручиваются тугим узлом в затылке, пульсируют острой болью.

Спасает появившийся врач в белом халате. Немолодой мужик с бородой. Он устало опускается на кушетку рядом с нами, внимательно смотрит на Катю.

— По-хорошему, ее бы осмотреть, анализы взять. Неизвестно, сколько дыма она наглоталась, да и вообще…

— Все сделаем, если надо, — отвечаю тихо. — Как Егор?

— Жить будет, — улыбается врач и встает. — Завтра приезжайте. А супругу домой везите. Ей сегодня и так досталось.

И уходит. А Марк решает остаться. Регин отвозит нас с Катей ко мне. У дома приходится ее разбудить. Она плохо соображает, смотрит осоловело, но послушно выбирается из машины. И, кажется, тут же снова засыпает. Приходится нести ее на руках. Она легкая и такая родная, что дыхание перекрывает. И последние шаги до лифта даются с трудом. У дверей опускаю ее на пол, но она не отлипает от меня, все время падает и что-то бормочет сонно. Я улыбаюсь. И неприятности прошедшего дня отступают. Втаскиваю Катю в квартиру, раздеваюсь сам и снимаю с нее остатки ночнушки, укладываю в кровать и ложусь рядом, крепко прижав ее к себе. Зарываюсь носом в пропахшие дымом волосы и слушаю тихое и ровное дыхание той, что перевернула мою жизнь.

ГЛАВА 19

Два года назад.

Барон Корф выглядел молодо, несмотря на седину в темных волосах и мелкие морщины на смуглом лице. И его жена, высокая изящная баронесса не уступала супругу и лучилась счастьем рядом с мужем. Они шли по бальному залу грациозно и величественно. На них смотрели с восхищением. Иначе смотреть было просто невозможно. Перед ними склоняли головы мужчины и опускались в реверансах женщины. А мне хотелось сбежать, чтобы не видеть этой пестроты бала, не слышать музыки, не танцевать, натянув на себя улыбку. Чтобы не вспоминать. И я взял бокал шампанского у официанта, залпом выпил и поменял на новый. Наблюдал, как позади Корфов под руку с белобрысым юнцом шла Карина. Светлое платье облегало ее точеную фигурку, открывало загорелые плечи и стройные ноги. Найдя меня взглядом, она улыбнулась открыто, без фальши, и в ее серо-голубых глазах заискрилось веселье. Я отсалютовал ей бокалом шампанского, а она подмигнула в ответ и скосила глаза на своего спутника, скорчив смешную гримасу. Я улыбнулся. А барон с супругой замерли в центре зала, и грянула музыка. Бал начался.

Гости кружили в вальсе, пестрым кругом окружив хозяев вечера, а я вышел на улицу. Громкая музыка раздражала, как и все торжество в целом. Из прошлого сразу лезли воспоминания о совершенно другом бале с не менее красивыми хозяевами и гостями. Только за мишурой праздника прятался холодный подвал и хлесткие плети цепных псов графа.

Прикрыл глаза, глубоко вдыхая терпкий аромат акации. Стянул с шеи галстук, запихнул в карман, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Выдохнул. Я уже соблюл все правила приличия во время открытия, не опозорил барона. Теперь можно быть собой. И к черту их протокол. Надоело. Мордой посветил перед камерами, поулыбался и хватит. Без этого никак, ведь я «правая рука самого барона Корфа, его преемник, молодой, хваткий, умный». Какими только заголовками не пестрила пресса. И еще запестрит после бала. Особенно учитывая, что дочь барона пришла на бал не со мной. А журналюги-то уже успели нас поженить. Им это запросто.