Научи любить (СИ) - Черная Лана - Страница 35

Помнит, как граф заставлял ее смотреть и подтверждать, что тело действительно принадлежит Корфу. И она подтвердила. И когда граф ее почти увел, вдруг заметила левую руку мертвеца с распухшими пальцами, одинаковыми, без единого намека на переломы. А у Корфа был сломан мизинец, и сросся он неправильно. Катя потом пыталась доказать, объяснить, что граф всех обманул. Но все решили, что у нее нервное расстройство, так как она потеряла друга. И отправили к мозгоправам.

А потом Катя сбежала из дома. Ее нашли, а снова сбежала. Так и жили: Катя бегала, а ее возвращали. Пока мама не выторговала у графа отдельную квартиру, куда Катя и переехала. Мама потом ей денег предлагала, но Катя отказывалась. Она упорно искала работу. Вот только кто возьмет школьницу?

Денис взял. Вернее, его брат. Она всегда знала, что нравится Загорскому. Граф не раз говорил Кате о единственном шансе реабилитироваться в его глазах – стать женой Дениса. Тогда она не могла понять только одного: в чем она провинилась, что ей нужно искупать свою вину перед отцом? Она не понимала, а граф не объяснял.

Но она умело воспользовалась симпатией Дениса. Она пришла к нему и попросила любую работу. А на вопрос, что она умеет — выразила готовность научиться всему. Но Денис настаивал, и она показала то, что умела лучшего всего — танец. А следующим вечером Катя сидела в кабинете директора клуба «Роза любви» и подписывала контракт…

— Катя, поговори со мной. Пора уже, тебе не кажется? — вытряхивает Корф из воспоминаний, и злость прорывается в каждом его слове. — Давай уже, выскажись, в конце концов.

А Катя находит его руку, гладит кривой мизинец.

— Мне никто не верил, что ты живой. Говорили, что это все нервы. Лечили. И я бы поверила, что они правы, но у того парня все пальцы были целы, — она касается губами его ладони. — Знаешь, граф всю жизнь играл: в бизнес, любовь, в семью, — добавляет она с горечью, выпусти его руку. — А я…я больше не хочу играть в семью.

— Играть? — его пальцы каменеют на Катиной талии. — Ты считаешь, что я играю? С тобой?

Катя молчит.

— Я не слышу. Ты считаешь, что я с тобой играю? — ярость щекочет затылок. Его ярость, живая, которая рвет его фальшивую обертку, вновь обнажая нутро.

— Я тебе не верю, Корф, – признается Катя обреченно. — И я хочу к дочери. Я знаю, ты ее нашел. Иначе тебя бы здесь не было.

— Не веришь, значит. Ну и черт с тобой, — он выпускает Катю и отходит в другой конец комнаты. Робкие лучи золотят спальню, выхватывают из полумрака Корфа, подхватившего с кресла пиджак. Он что-то достает из кармана. Швыряет пиджак обратно. — Я хочу только понять. Почему ты согласилась выйти замуж за Загорского? Почему врала Егору, что у тебя все хорошо? Почему не попросила у него помощи? Неужели твое… недоверие, — он спотыкается на слове и произносит его, как выплевывает, — напрочь вырубило чувство самосохранения? Неужели ты так поглупела, что не понимала, что от такого, как Загорский — валить надо, а не изображать счастье?

— Господи, Корф! Мне было семнадцать лет! — не выдерживает Катя, срывается на крик. — Я была одна, напугана и зла на тебя. Я думала, Денис — другой. А потом поздно оказалось. А Егор…Егор работу потерял. Мы с ним не общались почти.

— Ты могла рассказать потом. Мне. После моста. А ты не захотела, чтобы я лез в твою жизнь. Соврала и сбежала.

— И что бы ты сделал? — горечь оседает на языке.

— То же, что и сейчас, — и он бросает на кровать что-то маленькое. — И мне плевать на твою веру. Ты будешь со мной. Хватит уже бегать от меня. Надоело. И вообще хватит бегать. Ты хоть понимаешь, к чему могла привести твоя самодеятельность? Что ублюдок этот мог следить за тобой, за больницей? Ты на минутку понимаешь, что тебя сейчас могло здесь не быть? Или Машки? Я ведь мог попросту не успеть! — он тоже не выдерживает, повышает голос.

— Не успеть? — и мороз по коже. — Куда? Ты…ты…не нашел Машу?

— С ней все в порядке. И Загорский ее не найдет, я обещаю. Хотя, что тебе мои обещания, — он криво усмехается. А по Катиным щекам стекают слезы. Машка — жива. Корф нашел ее. Она в безопасности. Но где?

— Где она, Крис? Я хочу к ней, слышишь?

— Нет. Пока я не нашел Загорского, ты останешься здесь. И не выйдешь отсюда, пока я не вернусь.

Боль смешивается с отчаянием и непониманием. Прорывается обидой и злыми словами.

— Ты не имеешь права. Слышишь?

В несколько шагов Катя пересекает комнату, со всей силы толкает его в грудь ладонями. Корф отшатывается на шаг. Смотрит мрачно.

— Ты не имеешь права забирать у меня дочь! Только не ты!

Катя бьет его куда попадает и он не уворачивается. Позволяет себя бить. И Катя выдыхается, опускает руки. Всхлипывает.

— Я не отнимаю у тебя Машку. Никогда. Но сейчас нельзя.

— А позвонить? Я ведь могу просто поговорить с ней по телефону, — и голос Кати звучит жалко.

— Нет, — отрезает Корф. — Сейчас ты не будешь разговаривать с Машкой. И вообще будешь делать все, что скажу я. А я говорю — ты не выйдешь отсюда, пока я не вернусь. Поняла?

— Не смей мне указывать, Крис Корф, — почти по слогам выговаривает Катя, стирая слезы. — Я не твоя жена. Ты мне никто.

— Ошибаешься, любимая, — возражает хмуро. — Я очень даже кто.

Катя задыхается от возмущения, а он уходит и запирает ее. Она кидается к двери, дергает за ручку — без толку.

— Я ненавижу тебя, Корф! Слышишь?

— Слышу, — доносится из-за двери. — И я как-нибудь это переживу.

— Ты сволочь, Корф! — рычит Катя, молотя кулаками по деревянной двери.

Но ответом ей лишь удаляющиеся шаги. Обессилев, Катя добирается до кровати. На смятом одеяле лежит капроновая папка. Она включает ночник на прикроватной тумбочке, в комнате все еще царит полумрак, хотя по стене уже скользят первые робкие лучи. В папке Катин паспорт и свидетельство о рождении Марии Корф. Слезы срываются с ресниц. А Катя не верит собственным глазам, вчитывается в каждое слово. И только после третьего раза приходит осознание, что Корф удочерил Машку, забрал ее. И теперь они — ее родители: Корф Кристиан Фридрихович и Корф Екатерина Владимировна. Непонимание зудит в затылке. Катя прячет свидетельство и открывает свой паспорт. И встречается взглядом с серыми глазами дочери, улыбающейся ей с глянцевой фотографии. Забывая обо всем, Катя кладет документы на тумбочку и, не выпуская фотографию, ложится на подушку, натягивает одеяло и обнаруживает в нем что-то твердое. Нащупывает, выуживая из недр пухового одеяла маленькую коробочку. Он резко садится, и дыхание перехватывает. Дрожащими пальцами открывает черную коробочку: на темном бархате сверкают золотом обручальные кольца.

ГЛАВА 18

Сейчас.

Машка спит, подсунув руки под щеку. Тихо дышит. Я поправляю одеяло, всматриваясь в безмятежные черты лица своей дочери. Так и проспит до утра, не меняя положение. Откладываю в сторону недочитанную книгу и выхожу из комнаты, не выключая свет и не закрывая дверь.

На кухне пахнет кофе. Карина сидит за столом, обхватив руками белую чашку.

— Уснула? — спрашивает тихо, едва я переступаю порог.

Киваю и наливаю себе кофе. Отпиваю. Напиток горчит, но сыпать сахар не хочется. Смотрю на сестру.

— Спасибо тебе.

— Да брось, — отмахивается она, слабо улыбнувшись. — Разве я могла поступить иначе?

Пожимаю плечами. Отвык я, когда мне помогают, не ища при этом выгоды.

— Ты так и не рассказала, как у тебя вышло? — сажусь напротив.

— Если честно, я уже отчаялась. Вообще не думала, что будет так трудно изображать из себя отчаявшуюся женщину, для которой усыновление – последний шанс стать матерью. Смотреть в глаза этих детей и понимать, что не в силах подарить им даже крупицу надежды, — она вздыхает, делает глоток. — Машки не было нигде. Крис, ты даже не представляешь, сколько детдомов в одном нашем городе. С ума можно сойти. Мы даже нашли приют, где была сделана та фотография. Но о Машке там даже не слышали: ни персонал, ни дети. А там, где Катя ее прятала, сказали, что ее увезла воспитательница, якобы к матери. Уехала и пропала сама. До сих пор в розыске. В приют Святой Марии я заехала по твоей просьбе, отрабатывая приюты-участники той давней выставки. Машка была там.