По образу и подобию (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 15

Доктор Сана крепко выразилась от избытка чувств. Профессор поднял взгляд к потолку, тихо вздохнул, потом выразительно посмотрел на пациента.

— Простите, Олег, — виновато отозвался Тим. — Я забыл…

Он сморщился, пытаясь вспомнить, что же именно он забыл.

— Не напрягайся, парень, — посоветовала ему доктор Сана. — Потом вспомнишь.

— Аля… — сказал он с радостным удивлением, и в сердце словно кусочек солнца прыгнул.

Живой. Что бы там с ним ни случилось, — живой…

— Я с тебя ещё спрошу, дружок, — со значением сказал Ольмезовский. — С процентами!

— Ничего не выйдет, — хмыкнул Тим, и внезапно подмигнул Алёне.

Девочка прыснула, такой у Тима был довольный и ехидный вид. Профессор поднял указательный палец и сказал:

— Не дави на эмоциональную часть моего разума, паршивец. Ты сейчас всё равно, что натуральнорождённый. И — да! Я вызвал Розу, она будет здесь часа через два примерно. Сделай одолжение, дождись. Проверю.

— Розу? — возмутился Тим, пытаясь приподняться на локтях, — («Лежать, скаженный!»). — Розу?!

— А кого тебе ещё надобно? — ядовито осведомился Ольмезовский. — Маму Эрзули?

— Уел, — сдался Тим, закрывая глаза.

Какой он всё-таки бледный и синий, думала Алёна. Не умрёт, но на больничную койку загремел, похоже, надолго. Она погладила его по руке, и пальцы его дрогнули, отзываясь на прикосновение…

— Так, все — вон, — распорядилась доктор. — Ваши пять минут давно истекли!

— Пойдёмте, — кивнул Ольмезовский Алёне.

Они вышли в коридор, непривычно яркий после полумрака реанимационной палаты.

— Он будет жить? — спросила Алёна, осознав, что — вот глупая! — не задала этого вопроса врачу.

— Да, — ответил Ольмезовский, — конечно…

— Хорошо. А то я испугалась. А Роза — это кто? Почему Тим её боится?

— Это декан Факультета Паранормальной Медицины, целитель первой категории, входит в пятёрку лучших врачей планеты. Тим боится её по делу: только она может хоть как-то приструнить. Роза — «о-нор секундус», вот их двое у нас всего в данной генерации.

— А мама Эрзули?

— Местный фольклор, — чуть усмехнувшись, объяснил он.

— Я не понимаю! — сердито сказала Алёна через время.

Ольмезовский кивнул. Сказал:

— Я объясню. Может быть, в моём кабинете? Здесь не та обстановка…

В кабинете, так в кабинете. Просьбу мамы не покидать этаж Алёна, конечно же, напрочь забыла…

Зеркальный лифт с панорамным окном вознёс их наверх. В этой части Института Алёна никогда ещё не бывала, и потому с любопытством осматривалась. Один из самых старых корпусов комплекса, он сохранял атмосферу той, давней, эпохи, когда современные паранормы казались недосягаемой мечтой, а Нижнего Города не было и в помине. Дерево, стекло, ковры, лампы на трогательно тонких кованых ножках, сейчас такие не встретишь нигде, кроме как в информе, в разделе «Архивные хроники». Тонкий, «библиотечный», запах — по программе изучения истории их водили в библиотеку, хранившую раритетные печатные книги, там использовались специальные натуральные вставки в интерьере из модифицированного сандалового дерева, эфирное масло, выделяемое в воздух, замедляло распад бумаги. Вот и здесь было нечто похожее, если судить по запаху. Хотя что необходимо было консервировать здесь, в коридоре, где не было и не предвиделось никаких книг?

Внезапно — живые цветы в длинной кадке подковой, вдоль панорамного окна. Тюльпаны. Обычные красные тюльпаны. Во всяком случае, на вид. Что там у них в геноме, можно было только гадать.

За тюльпанами обнаружился небольшой холл с тремя массивными дверьми, кожаным полукруглым диваном в центре и арочным окном со старомодными шторами. Алёна не удержалась и потрогала их: да, ткань, тяжёлая, ворсистая и удивительно мягкая, шелковистая на ощупь, в памяти всплыло слово из уроков всё той же истории — «бархат». Но за дверью обнаружилась вполне современная обстановка — небольшой терминал-подкова, окно с поляризационным покрытием, современная лёгкая мебель, ещё одна полупрозрачная дверь. Ольмезовский обратился к женщине за терминалом:

— Какие новости, Инесса? Документы, что я просил, готовы?

— Да, Олег Ольгердович, у вас на столе, — отвечала она. — Ещё вот, — она вынула откуда-то снизу два плоских широких бокса, — Пробы от группы Баринова.

— Очень хорошо, — обрадовался Ольмезовский, забирая боксы. — Ещё что-нибудь?

— Роза Тимофеевна просила передать, что задерживается ориентировочно на

час…

— А вот это плохо, — огорчился профессор.

— Может быть, обойдётся? — неуверенно спросила Инесса.

— Может быть. Может быть, и нет. Вызов от Саны сразу переводите на меня, приоритетно.

— Да. Что-то ещё, Олег Ольгердович?

— Кофе, пожалуйста, организуйте. Мне как обычно, а девочке… Знак с собой? — обратился он к Алёне, она кивнула, — по знаку и что-нибудь перекусить.

— Спасибо, но я не голодна, — запротестовала Алёна.

— Не спорьте, вы у меня в гостях, — строго сказал ей Ольмезовский. — Пойдёмте…

Он провёл её за вторую дверь, и девочка снова попала в позапрошлый век. Высокие, под потолок, шкафы с печатными книгами. Настоящими печатными, не репринтами, с ума сойти. Из современного — только встроенный в массивный стол большой терминал. Окно со шторами, шторы были отведены, и сквозь стекло лился закатный солнечный свет, ложась на стены оранжево-багровыми полосами.

На одной из стен, той, что свободна была от шкафов, в благородной старинной рамке висела большая стереофотография, стилизованная под картину. Горное озеро, холодное даже на вид, камни, валуны, дикая совершенно местность. Злое сизое солнце в правом верхнем углу. По первому плану — ландыши, много ландышей, и ещё какие-то фиолетовые цветы, похожие на ирисы. Мужчина и ребёнок лет пяти, держатся за руки, ребёнок полуобернулся назад, к камере, запечатлевшей момент. Алёна с изумлением узнала в детском личике черты Тима. Тот же взгляд, разлёт бровей, тонкая, с грустнинкой, улыбка…

— Это Роза, — пояснил Ольмезовский, осторожно кладя на стол полученные от Инессы боксы. — Это мы на Молла-Тау, сто километров отсюда, она любит бывать там до сих пор.

— Вы обещали объяснить, — напомнила Алёна.

Он жестом указал ей на стул с высокой спинкой:

— Присаживайтесь…

Сам устроился за столом, сдвинул от края серую папку, сложил руки домиком.

— Не слишком приятная история, — начал он. — Прежде всего, Тим — не просто жертва эксперимента, он — жертва преступления. Его создатель… был амбициозен настолько, насколько же гениален. Но его новый проект долго не получал одобрения, потому что содержал в себе слишком много спорных пунктов. В конце концов, этот человек рассорился со всем Учёным Советом, в том числе, со своим научным руководителем. И в какой-то момент решил, что легче получить прощение, чем разрешение. Он, как ведущий специалист Института, имел доступ к Репродукционным Центрам. Воспользовался этой возможностью и заложил сто эмбрионов по своему проекту, за который так долго безрезультатно боролся. О, спасибо, Инесса.

Инесса принесла поднос с двумя чашечками кофе и тостами на белой тарелочке. Поставила на стол, и тихо исчезла.

— Не рекомендую отказываться, — сказал профессор. — Вы сейчас на пике паранормальной активности, Алёна. Но скоро будет откат, и, как минимум, мигрень вам обеспечена. Если не позаботитесь о своём самочувствии заранее.

— Почему вы так думаете? — упрямо спросила Алёна, но тост взяла.

— Я объясню чуть позже.

Она кивнула, приготовилась слушать дальше.

— В общем, когда всё это вскрылось, никакого прощения не было, — продолжил Ольмезовский свой рассказ. — Был суд, поражение в правах, дисквалификация без права восстановления. Но сто детей уже родилось, две трети из них были распределены в семьи.

— Подождите, — напряжённо сказала Алёна, — но вы же сказали, что их всего двое сейчас, Роза и Тим. А остальные где тогда? Если их было сто? Уехали? Улетели на одном из «Ковчегов»?