Огонь его ладоней (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 54

— Не могу, — ответил он. — Не могу, Эля.

И ткнулся лбом мне в плечо:

— Прости дурака….

Я подняла руку, помедлила… и все-таки провела ладонью по его влажным кудрям… под дождь попал, что ли… или поливомоечный сервок окатил… и на рубашке влага…

Все, что случилось дальше, можно охарактеризовать всего одним коротким словом: безумие.

Мы любили друг друга неистово и яростно, так, словно завтра надо было идти на казнь. Разлука в несколько дней казалась разлукой размером в вечность. И мы любили друг друга так, словно назавтра нас уже не станет.

Жар угас лишь к утру, когда солнце подожгло небо над востоком окоема и в деревцах, высаженных вдоль нашей террасы, проснулись и загомонили птицы.

— А я знала, что вы помиритесь, — заявила Таська за завтраком.

— Откуда? — спросила я.

— Потому что вы любите друг друга. У вас на лбах это написано. Крупным шрифтом. Ты его, а он твой. И не портите идиллию, пожалуйста. Хочу погулять на вашей свадьбе. Поймать букет. Слопать сладкую монетку счастья. Придумать имя вашему первенцу…

— Какой еще свадьбе, — фыркнула я. — Одна ночь — это, по-твоему, уже свадьба?

— А почему бы и нет?

— Тогда почему ты сама до сих пор не замужем?

Здесь Таське возразить оказалось нечего. Она еще ни разу не выходила замуж, несмотря на все свои бесконечные и, разумеется, великие, какие же еще-то, любови. Объяснение было у нее одно, зато железное: а вдруг разлюблю? И что тогда?

На что я всегда возражала одинаково: зачем влюбляться, если заранее знаешь, что скоро разлюбишь. И Таська каждый раз делала скорбное лицо и называла меня серой и глупой, ничего не понимающей в жизни домашней девочкой. Я не спорила, с чем тут поспоришь.

— Знаешь, — сказала Кудрявцева наконец, — мы тут с Митирувом подумали… и решили оформить наши отношения по гентбарскому законодательству… На Новом Китеже есть гентбарский сектор, и… Ты придешь?

— Приплыли, — покачала я головой. — Таська, ты двинулась мозгом по фазе? Зачем?!

Она возила ложечкой по тарелке, если бы я не знала ее много лет, решила бы, что она смутилась. Но смущения там не было ни капли, только твердая решимость.

— Он мой, — сказала Таська наконец, поднимая на меня свой взгляд. — А я — его. Вот так получилось, Эля.

— Но ты же понимаешь… — начала было я, и умолкла.

— Я все понимаю, — ответила Таська. — Сама удивляюсь. Но когда хочешь видеть человека постоянно, держать его за руку, видеть его не только на свиданиях, а постоянно, разделять вместе с ним и горе и радость, — разве это не любовь?

— А секс? — прямо спросила я.

— А секс, Эля, это часть любви, но еще не вся любовь.

— Удивительно, — медленно выговорила я. — Эти слова всегда говорила тебе я. А теперь я их слышу от тебя.

— Как страшно жить, — в тон мне подхватила Таська.

— Очень страшно, — кивнула я.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, как прежде, легко и весело.

Но я понимала, что уже ничего не будет как прежде. Что-то изменилось, ушло навсегда, и уже не вернется. Таська нашла себе спутника жизни, потом, может быть, найдет и мужчину — вопрос времени. А я…

А у меня — Январь.

Ночь с ним оставила по себе послевкусие полного сумасшествия. Странную отстраненность, как будто опять я раздвоилась на две Элины. Одна сгорала в огне любимого мужчины, а вторая словно бы наблюдала этот огонь со стороны. Наблюдала, хмурила скептически брови, держала руки на груди и, кажется, готова была произнести ехидное слово. Я даже знала, какое.

Дура.

Она самая.

Влюбленная дура.

Без вариантов.

ГЛАВА 11

Январь дурачился, совсем как Крис когда-то. Только у Криса были огненные мыльные пузыри, а у Января — алые бабочки. Он сдувал их с ладони, и они порхали, таща за собой искрометный хвост, яркие, красивые, теплые. Серьезно обжечь они не могли, но отдавали горячее солнечное тепло.

Все-таки я вернулась на Мравеентанеш снова, уже с Январем. Хотелось еще раз увидеть алмазные стены кратера, синее озеро и древний замок. Есть что-то неуловимо огромное в архитектурных артефактах древнего прошлого. Полупрозрачные ступени — вниз, вниз, в чистую, подсвеченную изнутри синим воду. Лодочный причал все из того же бывшего гранита, переродившегося в алмазнообразный материал. Информ заботливо подсказывал мне химический состав, но я не смотрела. При чем здесь эти бренные атомы со своими кристаллическими решетками! Не в них ведь дело.

Теперь здесь бродят туристы, а раньше высаживались гости, прибывающие с официальным визитом из иных миров. В арках Врат клубился туман междумирья, то впуская, то выпуская из себя корабли. Большие величественные клипера, фрегаты, линкоры, шхуны. Военные и торговые. Роскошные яхты и баржи с грузами.

Я почти видела картинку, настолько ярко и зримо ощущалось здесь дыхание Времени. Пятнадцать тысяч лет назад над озером и замком все так же светило солнце и дул все тот же ветер. Люди только были другие. Совсем другие.

— Bonan tagon*, — обратилась к нам пожилая, очень элегантная дама с сиреневыми прядями в каштановых косах. — Простите мне мою назойливость, но вы такая красивая пара…

___________

* добрый день, — (эсперанто)

Я вежливо поблагодарила, Январь настороженно кивнул. Суть его профессии — подозрительность и недоверие, что тут скажешь.

— Откуда вы, если это не глубокая тайна? — продолжала расспросы старая женщина.

«Если это не глубокая тайна», — типичный таммеотский оборот разговорной речи, женщина с легкостью перенесла его в эсперанто, почти не исказив смысла. Она интересная, пожалуй. Как говорит, как держится, с каким небрежным шиком одета — все это выдавало в ней принадлежность к высокому обществу.

— Старая Терра, — сказала я, отвечая на вопрос.

— Новый Китеж, — ответил Январь.

— Русские, люди, — задумчиво выговорила женщина, и вдруг протянула нам обе руки по таммеотском обычаю: — Карниой Этонкорой, самевной этого места.

Самевной. Древний титул, потерявший свое былое значение. Информ переводит как «хранительница», и на сохранившихся арках врат эта фигурка стоит над остальными двенадцатью. Но я бы, пожалуй, перевела как «стражница», «стерегущая». Еще не полностью освоила таммеотские легенды и мифы, но Таська, хорошо знакомая с ними с детства, как-то объяснила, что тринадцать смотрителей считались вполне себе грозными личностями. Личный поединок с любым из них засчитавали поверженному воину как самоубийство.

Вряд ли Карниой владела боевыми искусствами прошлого. Но зато она владела замком, перешедшим к ней по наследству от родителей…

Она пришла в восторг, узнав, что я археолог. И провела нам потрясающую экскурсию по родовому гнезду — там, куда никогда не допустят простого туриста.

Портретная галерея уходила в прозрачную скалу, из тьмы времен смотрели на нас хранители Алмазной Горы, — мужчины, женщины, дети… Не все из них были таммеотами по расе, встретилось несколько оллирейнских лиц с типичными для их расы ярко-розовыми косами. Я, грешным делом, надеялась увидеть в галерее нивикийца, но увы, надеждам не суждено было сбыться. Слишком просто было бы, честно говоря. Слишком легко.

Все портреты были выложены мозаикой из традиционного для Таммееша цветного полудрагоценного стекла, и можно было проследить, как изменялась, совершенствуясь, техника создания подобных полотен. От скупых, почти примитивных линий, передающих только общие черты, до буйства полутонов и скрупулезной, почти фотографической точности.

Последний портрет принадлежал матери нынешней хозяйки, — ручная работа, заказанная у лучших мастеров планеты…

Перерыв почти в семь тысяч лет, если не больше. Весь этот регион Таммееша пришел в запустение. Цивилизация вернулась сюда не так уж давно, всего лет двести назад, когда на Таммеш пришла Земная Федерация.

Найти потомков исчезнувшей фамилии оказалось не так сложно: в одной из малых семей большого клана Этонкори вместе с наследственными делами передавался свиток-таан, право неотчуждаемого владения, дарованный в эпоху расцвета первого Аркатамеевтана. Он сохранился потому, что такие свитки изначально составлялись на особой, так называемой «каменной» бумаге, способной пережить тысячелетия, как оказалось. Карниой показала нам этот свиток. В конце галереи, в специальной нише под защитным прозрачным кожухом. Оригинальный документ, не копия.