Тайны темной осени (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна - Страница 5

Привет, Римма. Ключи с собой кто будет брать? И смартфон. И тёплые вещи. И…

Вечность псу под хвост, вечность безнадёжного ожидания. Скоро должен был явиться Лёшик, Ольгин муж, но скоро — это когда? Через два часа, через три? Через восемь? Я сползла по стеночке на пол, обхватила коленки руками и мрачно подумала, что ничем иным день закончиться просто не мог. Началось с мёртвого трупа на клумбе, окончилось живым трупом под дверью.

Стучать по соседям, согрейте меня, позвонить дайте? А они меня знают, те соседи. Я сама пустила бы к себе незнакомую тётку в банном халате? То-то же.

Лифт зашумел, я в нетерпении подняла голову… Но из лифта вышел всё тот же чёрный котяра! Один. Подошёл ко мне, вздохнул, глядя прямо в глаза. И вдруг уселся рядом, привалился горячим боком, положил голову на плечо и басовито заурчал: «мрруфф, мрруфф». Я и не знала, что такие ещё мурлыкать умеют!

Алексей, Ольгин муж, появился очень не скоро. Я успела даже придремать, ткнувшись носом в тёплую чёрную шерсть.

— Римма! — от голоса над головой я вздрогнула и торопливо вскочила, натягивая на коленки домашнюю тунику. — Что ты тут делаешь?

— Дверь закрылась, — объяснила я, обхватывая себя руками.

На полу я место пригрела, а вот в вертикальном положении сразу чувствовался сквозняк от неплотно прикрытой двери общего балкона и от лифтов.

— Вижу, — сказал Алексей, качая головой. — Держи, — он сунул мне в руки один из пакетов.

Открыл дверь, забрал пакет, кивнул коту:

— Зайдёшь, приятель?

Бегемот встал на лапы и побрёл к лифтам.

— Он уже был, — пояснила я, провожая кота взглядом.

— Понятно.

У порога я ещё раз оглянулась. Бегемота не было. За то короткое мгновение, что мне понадобилось на два шага к квартире, животное исчезло, будто его выключили по команде извне. Так не бывает. Должен был зашуметь лифт, с характерным стуком раскрыться двери… Должна уже была бы хлопнуть дверь на балкон, если лифт не приехал!

Ничего этого не было. А здоровенная лохматая зверюга со стоячими кисточками на ушах исчезла.

— Заходи, Римма, заходи, — окликнул меня из квартиры Алексей. — Не жмись на пороге…

После холодного, продуваемого сквозняками подъёзда, квартирное тепло показалась раем. Я согрела чайник, Алексей же быстро достал из пакетов продукты, после чая — торжественно вручил мне нож, почистить картошку и прочие овощи, сам взялся за рыбу. Слои в стеклянной форме наросли как-то сами собой: рыбное филе кусочками, помидоры полукружиями, картошка тоненькими, словно чипсы, ломтиками. Майонез, пропущенный через тёрку сыр, жарочный шкаф. Через десять минут поплыли по кухне такие запахи, что словами не передать. Сразу чувствуеь себя голодным, как тысяча чертей, не евших при том минимум год, а то и все два.

Алексей, Ольгин муж, немногословен, скуп на жесты и даже на улыбку, выглядит бирюк бирюком, ещё и бороду за последний год отпустил. Невысокий, кряжистый, с ладонями-лопатой, довольно мрачный, на первый взгляд, тип. Но как он смотрит на жену… а она на него… и это на двенадцатый год совместной жизни… Это та самая магия крови, о которой так часто пишут в женских романах, но о которой, честно говоря, всегда думаешь, что блажь это, в природе не встречается, а если и встречается, то где-то там, а не здесь. За океаном. На Луне или Марсе. С абсолютно чужими, незнакомыми, людьми.

Но вот Оля и Алексей нашли друг друга. Иные из нашей родни с первого же дня свадьбы уселись ждать, когда же они разведутся. Разные потому что, совсем разные. Двенадцатый год ждут, плетут всякую чушь о них себе в оправдание, да только у кого есть глаза и уши, — и совесть! — сами всё видят. А у кого их нет, у того — нет.

Одна беда, не было у сестры детей. Двенадцать лет вместе, и — нет детей. Выкидыши на ранних сроках, и ЭКО не спасло, всё ровно то же самое — до третьего-четвёртого месяца, а потом — всё, гинекология, неприятные медицинские процедуры, последующее безрадостное восстановление… В последний год Оля смирилась. Перестала следить за собственным циклом, выбросила в урну рекламки клиник репродуктивной медицины. Подумывала усыновить, но пока побаивалась: сможет ли принять чужого ребёнка как своего, справится ли с воспитанием, что там окажутся за гены…

Если бы был у меня доступ с правами администратора к системному коду уважаемого Мироздания, я бы пофиксила этот баг. Но увы. Что не дано, то не дано.

Алексей включил телевизор, на минимальном звуке, я открыла свой верный нетбук. Смешно, три комнаты в квартире, но мы сидим на кухне, каждый со своим экраном, я краем уха цепляю его футбол, он слышит, как стучу по клавишам я. И в этой, с позволения сказать, тишине слабо пощёлкивает жарочный шкаф, готовящий рыбу. Но всем уютно почему-то.

С Алексеем легко молчать обо всём на свете. Мечта интроверта, а не мужчина.

Оля вернулась далеко заполночь. Я не могла ждать слишком долго: утром на работу, при Лаврентии Павловиче опоздай хоть на две минуты, попробуй. Но сквозь сон я слышала, как хлопнула дверь, потом — короткий приглушённый разговор, а ещё очень сильно потом — мне под бок плюхнулось мохнатое кошачье тело, сунуло холодную свою носяру куда-то в район подмышки и забухтело на низком диапазоне уже знакомое мне «мруфф». Он же из подъезда, подумала я. С улицы! И лапы не мыл! Но сон не спешил разжимать свои клещи: мысли текли вяло, размываясь в забвении, и встать, чтобы прогнать наглое животное, я так и не встала.

Вслед за белыми ночами приходят серые вечные сумерки: днём из-за плотного слоя облаков совсем не видно солнца, сыплется мелкая противная морось и утро угасает, даже не начавшись толком. В моём рабочем кабинете — огромное панорамное окно с видом на проспект Добролюбова, на Князь-Владимирский собор. Очень красивый вид, помогает думать. Но в осеннюю хмарь, когда тучи спускаются так низко, что едва ли не цепляют своим брюхом асфальт, за окнами стоит ровная жемчужно-серая взвесь. Огни уличных фонарей теряются в ней полностью, и кажется, что весь мир куда-то провалился, а наше здание плывёт ноевым ковчегом сквозь междумирье невесть куда и невесть зачем.

— Доброе утро, Римма Анатольевна.

Вздрагиваю, выползаю из своих мыслей, вижу напротив своего стола драгоценного нашего Б. Лаврентия Палыча. Судя по всему, давно там сидит. Чёрт! Пора замок врезать и закрываться изнутри. Хотя не поможет, с него станется начать колотить в дверь руками, ногами, головой и всем прочим, что под руку попадётся. Понятие «творческое сосредоточение» на его взгляд — придурь и чушь собачья.

Так, срочно включаем внутреннюю Алису.

— Доброе, Лаврентий П… етрович, — едва не сказала «Павлович»!

Но он прекрасно понял суть заминки. По поводу своего прозвища среди коллектива ему уже настучали. Кто именно, я не знала, но подозрения — были. Нормально. Лизоблюды всегда были и будут в коллективах, особенно там, где начальство лизоблюдство поощряет изо всех сил.

— Почему не работаете, Римма Анатольевна?

Рожа у него — мерзкая, и очки эти круглые, добавить бы возраста, и будет одно лицо, практически одно лицо. Может, вправду потомок?.. Какой-нибудь внебрачный внук внебрачного сына?

— Я работаю, Лаврентий Петрович.

— Вы уже сорок минут как пялитесь в окно! Вместо того, чтобы набирать код.

Чтобы набирать код, сначала надо его придумать. Чтобы придумать код, надо сначала расписать, хотя бы карандашом и на коленке, его логическую схему. Чтобы расписать логическую схему, сначала надо прикинуть математическое решение задачи. Всё это требует времени, сосредоточения, тишины, и, — ну да! — при этом вполне можно пялиться хоть в окно, хоть в стену, всё равно зрение ушло внутрь, туда, где как раз и решается задача. Появись за стеклом птеродактиль или летающая тарелка в такой вот момент, ведь не увижу.

Как не увидела начальника, сорок минут торчавшего за столом напротив.

Но разве ему это объяснишь?

— Я думаю, Лаврентий Петрович, — отвечаю максимально вежливо.