На осколках гордости (СИ) - Мечтательная Ксенольетта - Страница 74

— Кабинет еще не обустроен до конца, — прошептал Волтуар, касаясь дыханием моего уха. — Как только пожелаешь, отправимся с тобой в обитель. Сама выберешь письменные принадлежности и любую мелочь, какую захочешь.

— Зачем мне кабинет?

В голове не мелькнуло ни единой мысли, в душе не пробудилось ни единого чувства. Я повернулась к Волтуару и посмотрела ему в глаза. Он заботливо улыбнулся, обнимая меня.

— В твоей комнате могут отвлекать посторонний шум и снующие по коридорам слуги. Ты увлекаешься книгами и историей Фадрагоса. Необычный интерес для любовницы правителя, но я решил поддержать его. И я никому не позволю осудить тебя, даже если ты, — он замолчал и, склонившись ко мне, прижался щекой к голове, — когда-нибудь решишь стать супругой правителя.

Я нахмурилась и тихо спросила:

— Ей тоже много чего запрещено?

— Асфирель, у всех есть обязательства и запреты.

— Спасибо за подарок, — поблагодарила я, искоса разглядывая большое зеркало у двери.

Богатая позолоченная рама с филигранными узорами мерцала инструктированными изумрудами. На маленькой полочке под зеркалом кислица раскинулась множеством фиолетовых лжебабочек, в которых редкими каплями застыли белые цветочки. Отражение в зеркале навевало тоску. Пара в нем с осторожным уважением обнималась. Высокий темноволосый шан’ниэрд, одетый в черно-золотой костюм правителя, спрятал лицо в полуседых волосах девушки, которую я с трудом узнавала. Она вцепилась тонкими пальцами в черную ткань рукава и, прижимаясь щекой к сильному плечу мужчины, беззастенчиво и колко смотрела на меня. В карих глазах янтарным пламенем въелись укор и осуждение. Темные круги под глазами сильно выделялись провалами на бледной коже, но не сильнее чернеющей метки вины. Сразу под ней, на впалой щеке, истощенной долгим голодом, тянулись рваные шрамы, покрытые тонким слоем светло-зеленой мази. Рыхлые отметины непокорности напомнили о Вольном, и это воспоминание неприятно резануло по без того изнывающему болью сердцу. Перед тем, как я отвернулась от незнакомки, ее губы презрительно сомкнулись в тонкую полоску.

— Прекрасный кабинет. Спасибо, — повторила я.

Через несколько минут Волтуар уводил меня в жилую часть дворца. Мы совсем немного не дошли до лестницы, ведущей к этажу с моей комнатой, свернули по коридору и уперлись в другую широкую лестницу, застеленную черной ковровой дорожкой с золотым окаймлением. Поднялись на второй этаж, минули арку прохода, заставленную по обе стороны горшочными пальмами. Направились дальше по полуоткрытому коридору: слева была мраморная стена, украшенная неброскими красками фрески, а справа колонны подпирали высокий потолок. Между ними протянулись кованные белоснежные перила, увитые ползучими цветами. Внизу раскинулся тихий, скрытый от посторонних глаз, дворик с сочно-зеленой низкой травой, просторной беседкой и бассейном под открытым небом.

Волтуар остановился у первой темной двери с резными узорами, поднял мою руку и, не выпуская из своей, потянул к кругу замка.

— Потерпи немного, — попросил он, внимательно глядя на меня из-под челки.

Наши ладони легли на теплый круг. Символы под пальцами ощущались острыми углублениями, они же порезали их, жадно впитывая капли крови. Я вырвала руку из слабого захвата и отступила.

— Извини, — поспешно шагнул за мной Волтуар. — Это позволит тебе приходить ко мне, когда захочется.

Будто я захочу.

С улыбкой кивнула ему, стискивая исцарапанную руку в кулак и прижимая ее к груди.

— Проходи, — пригласил Волтуар, открыв дверь.

Я вошла. Спустилась по трем полукруглым ступеням лестницы в просторную комнату и остановилась, озираясь по сторонам. Матерчатые обои цвета вороного крыла ловили на себе свет, льющийся из застекленных окон; выпуклая черная вышивка свету поддавалась хуже — темнела узорами. Балкон тут тоже был, но, как и окна, закрытый плотной стеклянной дверью с золотой рамой и такой же ручкой. Легкие белые занавеси застыли в полном безветрии. Под потолком тянулись позолоченные плинтуса, над окнами — такие же карнизы, и даже мебель из светлого дерева отдавала начищенной до блеска позолотой. На черном мраморном полу отражались комоды, шкафы, этажерки, заставленные цветами, флаконами зелий, заваленные книгами. По центру комнаты на полу разлеглось орнаментом панно. Часть его спряталась под ворсистым темно-серым ковром, на котором стояла широкая кровать. Четыре золотых столбика вытягивались из ее углов, причудливо изгибались, скрючивались, местами крепко сжимая драгоценные камни и в конечном итоге формируя замысловатый балдахин.

— В этом углу, — Волтуар заскрипел подошвой сапог, направившись в пустующий угол комнаты, — был мой стол.

— Куда его дели? — спросила я, сцепив руки перед собой и медленно шагнув следом.

— Я заказал новую мебель. Хватит места на двоих, — с улыбкой развернулся он ко мне, чуть раскинув руки.

Вскоре его улыбка померкла. Он подошел, останавливаясь в полуметре от меня. Долго молчал, разглядывая мое лицо.

— Я смогу читать тебе вечерами, учить языкам… Ты совсем не рада? Что я могу сделать для тебя?

Заметив мелькание наших отражений, я опустила глаза к полу, почесала щеку и едва слышно произнесла:

— Я немного устала. Забыла, сколько пробыла одна. Теперь сразу столько встреч: Дариэль, Акеон, вы… Совсем чуть-чуть устала. Голова кружится.

— Тебя провести в комнату? — сразу же подставил он раскрытую ладонь.

— Благодарю, почтенный.

В моей комнате сквозняк привычно играл занавесями, а пение птиц и стрекот цикад, доносясь с улицы, ни на секунду не смолкали. Еще в обед я переоделась в обеденное платье, а ближе к вечеру — в вечернее. И даже не потому, что ждала кого-то в гости, или мне разрешили отправиться в столовую, а просто потому, что такими были правила проживания во дворце. За этот день я успела повидаться не только с правителями — после обеда меня порадовали встречей с Елрех. Огорчило только, что отвели на встречу совсем немного времени. Да и выбила она ее с трудом, напоминая, что я пока все еще принадлежу Дриэну, а у меня под боком находится Кеша, которого я якобы должна реабилитировать беседами и вернуть согильдийцам полностью исцеленным.

Елрех не улыбалась беспечно, рассматривая меня. Не подбадривала мудрыми речами, не успокаивала, что все будет хорошо у любовницы правителя. Сидя рядом со мной на кровати, долго держала мою руку в своих руках, а потом попросила:

— Потерпи еще немного. Ты не останешься тут навсегда. Дриэн знает о твоем даре, знает о том, что ты собираешься искать. Он слишком дорожит гильдией и жадно воюет за всех, кто ценен, а ты сейчас бесценна.

— Опять будто товар…

— Своенравная Асфи, — притянула она меня к себе и, крепко обняв за плечи, погладила руку, — ты же так стремилась поднять себе цену. А когда за тебя готовы воевать, опять недовольно бухтишь.

Хотелось ответить ей, что иногда людей ценят не только за полезный вклад, но она опередила, тихо проговорив:

— Извини меня. Я и подумать не могла, что во дворце у нас найдутся враги. Почтенных и небесных всегда ставили нам в пример, как тех, на кого нужно ровняться, — замолчала ненадолго, а затем добавила: — Дриэн будет бороться за тебя до последнего. Отказывайся от ис’сиары — это все, что тебе нужно делать. Не позволяй ее надеть на себя.

Она поднялась, а я поспешно спросила:

— Что с северянами?

— Вольный до сих пор во дворце, — нахмурилась Елрех. — Значит, северяне приедут. Подождем еще немного, и если они не объявятся, Дриэн вернет нас в Обитель гильдий. Вот увидишь: он Анью призовет, но вернет тебя. Я напишу ему сегодня.

Я вышла в коридор, желая проводить ее, но охранные духи, пробужденные просьбами Волтуара, а может, Акеона, угрожающе засияли, снова запирая меня внутри просторной клетки. Они же и контролировали отведенное на встречи время. Зато стража не давила безмолвными слушателями.

До самого вечера я рисовала все, что приходило в голову: папину машину; сенсорный телефон с кошачьей мордочкой и печатными русскими буквами на экране, сложившиеся в короткое имя «Женька»; многоэтажные дома с частыми антеннами; собственную кухню в однокомнатной квартирке, которая после покоев Волтуара казалась совсем нищей, но не становилась от этого менее родной; колесо обозрения в парке, находившемся в десяти минутах ходьбы от моего дома. Художник, как выяснилось, из меня отвратительный, но при взгляде на черно-белые каракули сердце билось чуть чаще, а на душе теплело. Кончиками пальцев я гладила рисунки на дешевой, шероховатой бумаге и мысленно просила духов переместить меня туда, где все еще упрямым пламенем жила память, но уже чахла. Где она медленно погибала…