Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина - Страница 4

Отдохнул Парамонов действительно нескучно. Вылетел со станции, рванул в бар. Надрался там до поросячьего визга — а что? Выходной же! Счастье привалило! Законное право «фельдшера» в конце смены!

И даже, кажется, почти помогло.

Как ему всегда помогало.

И в тишине темной квартиры, в сгущающихся кошмарах полуночи, он мог уже спокойно видеть себя самого — будто со стороны. Пьяного, дохлого, упивающегося бессилием. Потому что это был не он. Не он, черт подери! Он настоящий — замер над столом в тот момент, когда кардиомонитор оборвал существование человека, который еще часом ранее, истекая кровью в машине скорой помощи, просил дать ему закурить.

* * *

Утро — это катастрофа. Утро — это ежедневная катастрофа, которая не имеет просвета, и солнечные лучи из-за занавесок не в счет, поскольку они лишь усугубляют мучения. Час расплаты за все деяния: за разврат, возлияния и просто ночные бдения. Утро — не время обновления и не повод начать сначала жизнь. Утро — это время пожинать плоды прожитого и пережитого. Пятый всадник Апокалипсиса и ничуть не меньше. Хуже, чем мор. Страшнее чумы.

Какой идиот придумал, что утром можно испытывать радость? Какая сволочь вдохновенно задала тон проспектам и брошюрам, эксплуатирующим тезис, что утро — это круто? Где вы вообще видели человека, просыпающегося с улыбкой и радостно скачущего по комнатам, врубая музыку и готовя безо всяких сомнений мега полезные завтраки? Что это за бред такой, спрашивается? Сказки? Мифология? Антинаучная фантастика? Или очковтирательство?

Такова была собственная доктрина Глеба Львовича Парамонова на этот счет. Она находила все больше доказательств, но, к сожалению, не находила адептов. Впрочем, он их не искал, а вот опыт распития спиртных напитков после смены сказывался.

В очередной раз клясться себе, что на этом все, довольно, надо завязывать. И знать точно, что едва глаза откроешь, будешь думать только об опохмеле. Великое древнее божество, известное под именем Бодун, не приемлет отступлений.

Парамонов мужественно втянул носом воздух, надеясь, что это хоть немного сдержит подступающую к башке дурноту. И медленно поднял свои веки — в эту самую минуту несколько напоминавшие Виевы — опухшие и тяжелые. Нечисть грезиться ему еще под утро перестала, потому справляться пришлось самостоятельно, просить было некого.

В каком-то смысле Парамонов зря это сделал. Свет полоснул по зрачкам, заставив их сузиться в точки размером не шире, чем игольное ушко. А вскоре к жуткому ощущению в глазах присовокупился свист в ушах — Глеб уперто двигался к краю кровати и поднимался с оной, пытаясь перевести тело в вертикальное положение. И мысленно матерился: это ж надо было этак ужраться!

Пиво для опохмела точно имелось в холодильнике. Зная собственный организм и собственные привычки, Парамонов всегда держал некоторый запас.

Однако жизнь периодически преподносит неожиданные сюрпризы.

Шлёп! И твоя карьера летит псу под хвост, а ты сам не имеешь сил барахтаться, потому как уверен, что остаться не менее гибельно, чем уйти.

Шлёп! И ты оказываешься на задворках профессии, потому что кто-то из доброжелателей постарался, и твоей репутации пришел конец — а ты сам поздно спохватился, чтобы вернуться, жалея и себя, и «того парня».

Шлёп! И тебя бросает девушка, с которой прожил не год и не два, а значительно дольше, на которой даже однажды женился бы, и которую ты, черт подери, вроде как, любил!

Шлёп! И ты оказываешься в машине скорой помощи и самого себя ощущаешь обыкновенным фельдшером — будто бы не было… будто бы ничего не было.

Шлёп! И спустив ноги с кровати, ты слышишь реальный такой шлепок, а ступни оказываются в воде. Осознание этого медленно поднимается от подошв к голове. И ты делаешь вполне закономерный вывод.

— Да твою ж мать! — медленно выдохнул Парамонов, опуская глаза к полу. Дурнота куда-то сама улетучилась, видимо, от испытанного шока. Его новенький ламинат в новёхонькой квартирке, в которую он переехал всего-то месяц назад, был полностью от и до под водой — сантиметра на два! Вода залила пару носков, валявшихся под кроватью. Коврик у телека ушел под воду. Вода омывала комод и шкаф. А Парамонов пытался осознать, че за херня, и откуда она взялась.

Единственный вывод, пришедший в голову, заключался в том, что он, скотина эдакая, ночью кран не закрыл где-то… Ну или что-то в таком духе.

К его удивлению и некоторому облегчению, вывод оказался ошибочным и безосновательным. Какие бы доктрины ни провозглашал Глеб Львович, одно было точно: он всегда выключал свет, воду и утюг. Что и требовалось доказать — все краны закрыты, а течь обнаружена в районе ванной — прямо из потолка, сплошным потоком, ведро подставишь, за пять минут наберется! И воды в означенном помещении не в пример больше других комнат — выплескивалась из-за порога и оттуда лилась по всей квартире.

— Да твою ж мать! — в очередной раз прорычал Парамонов и, шлепая по воде, но не ощущая себя Христом Спасителем, он рванул обратно в комнату, подхватил со стула джинсы с чуть намокшими в самом низу штанинами, поместил в них собственное туловище ниже пояса и нацепил футболку. После чего вылетел из квартиры и помчался, перепрыгивая ступеньки, наверх, на второй этаж, к нерадивым соседям, жившим прямо над ним. Битых десять минут звонил и долбил в дверь, примерно понимая, что его вот-вот постигнет величайшее разочарование в жизни — сия обитель была безлюдна.

Отсюда только два варианта решения проблемы: попробовать влезть в чужую квартиру через балкон или попробовать означенное помещение вскрыть.

Прикинув, что тут можно сделать, он обреченно вздохнул и поплелся к соседней по площадке двери. Нажал на звонок. И, наконец, дождался, что ему открыли. Молодая незнакомая женщина напротив него, судя по виду, тоже только недавно проснулась. Парамонов рано вставал — даже когда его посещал великий и ужасный Бодун. Она взирала на него с любопытствующим недовольством, завязывая пояс халатика узелком. А Глеб хрипло выдохнул:

— Привет! Мужик есть?

Недовольный взгляд сменился удивленным. А еще через минуту баба сменилась мужиком. Глядя на него, такого же заспанного, Парамонов, лишь слегка перефразировав себя же самого, задал примерно тот же вопрос:

— Привет! Болгарка есть?

— Нахрена? — ошалело спросил сосед, почесывая волосатое плечо.

— Дверь в чужую квартиру вскрыть!

— Совсем охренел?

— Да заливают меня, а там нет никого! — почти взревел Парамонов.

Результатом его рева послужил пятиминутный поиск болгарки с результатом в виде радостного соседского возгласа: «Нашлась, родимая!», десятиминутная возня с дверью. И, в конце концов, доступ в чужую квартиру, в ванной которой прорвало трубу. Да так прорвало, что вода под ванной хлестала во все стороны.

Учась довольствоваться малым, во всем этом Парамонов все же нашел целых два положительных момента. Во-первых, утро в кои-то веки действительно вышло бодреньким. А во-вторых, он совсем забыл про похмелье.

* * *

Когда заруливали на перрон, начался обещанный дождь. Ксения привычно обменивалась служебными фразами с диспетчером, охватывая взглядом замирающие приборы. Еще немного, и двигатели замолчат на несколько часов, пассажиры сплоченным потоком рассядутся по автобусам, а сам лайнер отдаст себя в руки инженерному составу.

Игорь поднялся первым. Будто невзначай коснулся пальцами ее ладони. Ксения промолчала. Тоже встала и принялась собирать журналы и документы для сдачи, чувствуя на себе его взгляд.

И в который раз недоумевала, что может быть двусмысленного в слове «нет»? В одном Ксения была уверена абсолютно: она никогда не давала ни малейшего повода.

Они летали вместе уже почти два года. Вопреки принятому, как и в большинстве компаний, порядку, в экипаже ее закрепили с самого начала. Сначала на испытательный срок. Потом опыта набираться. Потом все так и осталось, не сдвинувшись. Еще в самом начале в их рейсах перестала мелькать бортпроводница Леночка. Милейшая нимфа с белокурыми локонами и глазами небесной чистоты. Тогда Ксении рассказывали, что нимфа была преданно влюблена в командира, в то время как сам Игорь не брезговал ее преданностью во время ночлегов вдали от дома между полетами.