Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина - Страница 39

— Можно, — смилостивился Денис. — Я начинаю жалеть, что трусливо удрал в отпуск!

Он действительно «внезапно» сообщил, что уехал в Египет. Буквально за двадцать минут до приезда Ксении и Глеба в обитель предков. Выглядело бы стебом, если бы не было правдой. Но, зная Дениса Басаргина, удивляться не приходилось.

— Короче, — продолжал он, — твой чудо-жених произвел впечатление не только фактом своего существования, но и тем, какой он «ах-ах!» — последнее Дэн произнес с придыханием, очень точно копируя Маргариту Николаевну.

— Почему «трусливо»? — в надежде сменить направление разговора весело поинтересовалась Ксения.

— Папа сказал, что я трус и боюсь, что следом за тобой они и мне невесту найдут. Естественно, ржал, но с ними всегда надо быть начеку. Так что там за мужик? Серьезно?

— Это ты сейчас сам интересуешься или по поручению?

— То есть ты подозреваешь, что я двойной агент?

— В нашей семье со всеми надо быть начеку, — рассмеялась сестра.

— Туше! — захохотал он в ответ. — Чего? Не расколешься?

— О чем, хоспади!

— О женихе, балда!

— А-а-а-а… — протянула задумчиво она.

— Ну и чё ты хочешь узнать такого, что не рассказали родители?

— Им не скажешь, а мне можно, — голос зазвучал совсем иначе. Тихо, взволнованно: — Это серьезно или чтоб отвязались?

— Ты считаешь, что я третий месяц вешаю родителям лапшу на уши? — выпалила Ксения.

— Мой рекорд — полгода. Потом типа расстались.

— Я же не виновата, что ты семейный клоун.

— В семье такой нужен!

— Ну кто ж против! Но вот был бы вчера — сам бы все увидел, — и она показала трубке язык, совсем как в детстве.

— Черт, Ксюш! — настроение же в трубке, кажется, скатывалось ниже плинтуса. — Если у тебя все хорошо, то я рад… просто… я ж тебя знаю… и Вано… черт! Я к тому, что тормоза-то отпусти, если вдруг…

— Э-э-эй! Ты чего? — она села, словно это могло приблизить ее к брату. — Все нормально, правда. У всех все нормально.

— Я тоже по нему скучаю, — выдохнул Денис. — Но если у тебя с этим твоим… все хорошо… Ксюш, я очень хочу, чтобы было хорошо! И когда вернусь, познакомиться… тоже хочу. Может, буду как мать… в восторге.

— Ты в Египте решил ориентацию сменить?

— Ну тебя! Дура! Я ей о высоком, а она…

Ксения помолчала. А когда заговорила, голос звучал негромко и очень спокойно.

— Знаешь, Динь, у меня и без того много высокого. Каждый рейс.

— Понял, больше не лезу.

— Да ладно! Возвращайся быстрее. Чего тебя вообще туда понесло?

— То есть допустить, что я отрываюсь, — ваще никак?

— Ладно, ладно… Поняла. Больше не лезу, — улыбнулась Ксения.

— Ксюх, я тебя люблю.

— Вот попробовал бы ты меня не любить!

— Надеюсь, ты видишь, как я показываю тебе язык.

— Пока-пока, чудовище заморское! — проворковала она и отключилась.

Кинула телефон рядом и, снова забравшись под одеяло, принялась ряд за рядом распускать нить своего разговора с братом.

Как он сказал? «Если у тебя хорошо…»

Она не может отказаться от человека, который делает ее слабой. Это хорошо?

Не может, потому что не хочет.

Привыкла — к его присутствию, особенному юмору, абсолютной уверенности, что он рядом. Забросила учебу — редкие попытки открывать учебники не в счет. Не помнила, когда последний раз была в бассейне. Даже Фриз, не предпринявший никаких действий после потасовки на парковке у терминала, не удивил. Она просто продолжала делать свою работу без обязательного еще недавно анализа каждого своего и чужого действия. Возвращаться домой и вглядываться в его окна.

«Это серьезно?..»

Нет! И у Глеба тоже нет! Иначе зачем бы ему приходить после того, как она сказала о себе? Об Иване. Он принял условия — твердила она, глядя в потолок. Мы взрослые люди — повторяла, как заговор, уткнувшись в подушку.

И чувствовала свой позабытый сон. Рука, большая, тяжелая, совсем не такая, как у Глеба, проводит по волосам, гладит по голове, накручивает на палец локон. И голос — голос Ивана — серьезный, основательный, тихий.

Я люблю тебя.

Я всегда буду любить тебя.

Слышишь?

Ксения громко всхлипнула и проснулась. Посмотрела на трубку, лежащую рядом. Протяни руку, выбери номер. Вечером, поднимаясь к себе, она была уверена, что утром позвонит Глебу и позовет его на завтрак. Просто завтрак. На халяву — улыбалась она, открывая дверь.

Забылась, заигралась, занесло.

«Тормоза отпусти…»

Успеть бы затормозить! Завтраки не входят в ее распорядок.

* * *

Ее распорядок — точный, выверенный, определенный, без эмоций и вероятностей — медленно шел трещинами. Ксения их замечала. Это вносило дисбаланс в ее устоявшуюся жизнь. И недовольство. Собой, родителями, братом. Понимала, что до теории заговора им далеко. И все же всерьез боялась, что близкие люди, уверенные в ее одиночестве и несчастливости, знают грандиозный способ спасения и будут всеми правдами и неправдами его осуществлять. Если уж даже Денис перекочевал по другую сторону баррикад. Денис — единственный, кто понимал и принимал выбор сестры. Никогда не лез в душу, прикрываясь благими намерениями, но оставляя за ней право самой решать — отказаться от прошлого или хранить о нем память.

Но почему тогда она сама вместо библиотеки торчит дома и ждет — Ксения не могла этого не признать — ждет, когда придет Глеб. Или позвонит. Или она сама, заметив знакомую машину, спустится к нему. Физически чувствуя, как с каждым разом трещины в ее миропорядке становятся глубже, делают ее уязвимой.

В попытке сопротивляться она сердилась. Теперь на Глеба.

Наблюдать его пробежки по утрам вошло в привычку. Еще хватало сил одергивать себя — не ее дело, как проходит его завтрак. Если бы не уверенность, что он отбирает у нее единственно важное. Делающее ее той самой Ксенией Басаргиной, с которой она умела жить — в бассейне, спортзале, за учебниками. А не прислушивающейся к входящим эсэмэс о пропущенных, когда включала телефон, оказавшись на земле, забывая о небе.

Небо больше не приносило ни радости, ни уверенности. Превратилось в обыкновенную работу, в которой присутствует расписание, исчезающее из быта. Не изменял настроения Ксении и вновь притихший Игорь, в чем была безусловная заслуга Глеба, словно расставившего отношения в их виртуальном треугольнике по полочкам «мое — чужое».

Все менялось вокруг, стремительно и неумолимо, и она больше не знала, чего ждать. От себя. От других.

Не знала, что делать, когда она отчаянно хочет в отпуск, Глеб настойчиво изображает друга, а Фриз в самый неподходящий момент неожиданно спрашивает о том, на что она предпочла бы не отвечать — потому что у нее давно уже не было ответов. Он умел — ненавязчиво и одновременно припирая к стенке. В кабине пилотов, за чашкой кофе, где-то над Варшавой.

— Как поживает твой Отелло?

— Обыкновенно поживает, — слегка пожав плечами, сказала Ксения.

Фриз усмехнулся и посмотрел на нее. Спокойно, сдержанно. Будто бы говорил о работе.

— Знаешь, я с самого начала тебя себе присмотрел. Твое семейное положение мне было глубоко пофигу. А когда ты умудрилась овдоветь, пришлось себя останавливать. Судя по тенденции, зря. Благородство еще ни разу доброй службы мне не служило.

— Я не вещь, Игорь Владимирович.

— Не вещь, не вещь, — миролюбиво отозвался он. — Но не вижу ничего плохого в том, что мне понравилась девушка.

Она удивленно взглянула на Фриза и проговорила:

— Наверное, нет. Но спать там, где работаешь — беспринципно.

— Я помню твою установку, Ксюш. Она на меня не действует. Кулаки Отелло — другое дело. На свадьбу-то позовешь?

— Вы сейчас серьезно? — еще больше удивилась Басаргина.

— А то! Может, я всю жизнь мечтал украсть невесту?

— У вас не получится, — вырвалось у нее со смешком.

— Ты во мне сомневаешься? Или Отелло к стулу привяжет?

— Я уверена в себе.

— Верная и преданная? — хмыкнул Фриз.