Уход на второй круг (СИ) - Светлая Марина - Страница 34

Он чувствовал себя машиной. Только совсем иначе, чем раньше. Мало спал, много ел, сутками на работе, сутками с ней. И при этом усталость уходила. Сковывающая члены и мозг оглушенность, которая наваливалась в непереносимости жизни, исчезла. Едва только губы касались ее губ, и ей в рот он мог горячо и влажно шептать: «Ксёны-ы-ыч». А потом, часы спустя, как машина, выключался на пару часов перед рассветом, давая хоть немного отдыха и себе, и ей.

Месяц. Такой месяц, какого у него давно не было. А может быть, никогда не было.

Месяц, подаривший ему право и возможность в выходной день забить на все дела и на ее сдержанность в реальной жизни, такую непохожую на раскованность в постели. И отправиться в Жуляны, чтоб встретить. После пробежки, душа и завтрака. Привык и не хотел отпускать. Какая-то новая плоскость, в которую он после Веры уже не попадал. Впрочем, и с ней такого в его голове не творилось от одной мысли о сексе.

В час дня Парамонов припарковал машину у аэропорта. Выбрался из нее и среди галдящих вокруг людей и прибывающих и отбывающих автомобилей стал оглядываться в поисках ее танка Инфинити. Чтобы понять: здесь она или уже уехала.

Выдохнул с облегчением: авто стояло в другом ряду, но совершенно точно было ее. А потому он забрался обратно в свой спорткар — бдеть.

Он увидел ее минут через сорок. Она сосредоточенно катила по тротуару свой чемодан, а рядом деловито шел с ней в ногу мужчина — «мечта всех баб»: высокий и в форме. Они о чем-то говорили, вернее, говорил он. Эта парочка подошла к машине Ксении, она открыла багажник, но поставить в него чемодан не успела — пилот перехватил его и отправил в машину сам. А после так же быстро и уверенно перехватил за талию Басаргину и притянул к себе. Судя по движениям Ксении, она пыталась оттолкнуть его от себя, но мужские руки держали крепко.

И все. Перекрыло. Наблюдать стало невозможно — да и что наблюдать-то? Как она выдирается?

Вспомнил себя, когда красавец в погонах летел в февральскую слякоть, держась за нос. И почувствовал, как холодный воздух еще сильнее распаляет злость. Так бывает — чтоб от холода становилось горячо?

— Твою ж мать, — гундосо выдыхал от неожиданности пострадавший, продолжая прижимать пальцы к лицу.

— Еще раз увижу — убью нахрен! — прорычал Глеб, наклоняясь над пилотом. В том, что повержен пилот, сомневаться не приходилось.

— Ты кто такой?

— Тебя не касается. Вали!

— Совсем с ума сошел, — сердито сказала Ксения Глебу и наклонилась к Фризу, протягивая руку. — Вы живой? Машина ваша далеко?

— Это твое счастье? — прокряхтел Игорь, кивнув на Парамонова.

— Типа…

— Сочувствую. Скажешь, когда надоест.

Фриз встал без ее помощи. Смерил Глеба еще одним взглядом и хмыкнул, отчего у того снова зачесались кулаки, но и отвечать смысла не видел. Не маленький. Просто смотрел, как пилот уходит все дальше по парковке. И не решался выяснять: надоест?

— Нахрена ты влез? — спросила Ксения, тоже провожая взглядом командира.

— То есть должен был не лезть? — осведомился Глеб, чувствуя, как нарастает раздражение.

— Да ты вообще ничего не должен, — возмутилась она и, наконец, посмотрела ему в лицо.

— Вот как? — так надоест или нет? Или этот вопрос теперь не актуален? Он хмуро кивнул. — И то, что он тебя лапал, меня волновать тоже не должно было?

— Во-первых, он меня не лапал. А во-вторых, по какому праву ты считаешь возможным размахивать кулаками?

— По какому праву? — Парамонов навис над ней, внимательно глядя в глаза. Нифига не находил того, что по идее должен был найти после месяца траха. И сердился теперь уже не на летчика-испытателя его нервов, не на Ксению — а на себя. Забывчивость — дурное свойство человеческой головы. Наклонился еще ниже и проговорил:

— Наверное, по тому же, по которому влез по осени в твою квартиру. Меня прет спасать нуждающихся.

— Я не нуждаюсь! — выдохнула она зло.

— Я видел другое! Прости, меня так воспитали!

— Лучше бы тебя научили включать мозг.

— То есть я еще и тупой? Ну да, естественно, — заржал он, мрачно рассматривая Ксению, — идиот, которому мозга не хватило. Только учти, я и правда никаких прав на тебя не заявлял. Я всего лишь отшвырнул хама. Или он не хам?

— Вот сейчас — ты не поймешь.

— А ты объяснять не пробовала!

— Я объясню! — рявкнула Ксения. — Ты сейчас дал в морду командиру моего экипажа. А у меня послезавтра рейс. Вот только не знаю, состоится ли он. Или меня отстранят. Что его остановит снять побои и накатать жалобу, а?

Она резко развернулась и дернула дверцу, села в кресло, завела двигатель. Парамонов рванул к ней и, не давая закрыться, выкрикнул:

— И поэтому ты терпишь шантаж? Или, может, тебя это положение вещей устраивает как плата за полеты?

— Не твое дело!

— Мое дело тебя трахать?

— Можешь не трахать, — ответила она спокойно и захлопнула дверцу, отгородившись от Глеба.

Несколько мгновений он позволял себе стоять, сунув руки в карманы куртки, смотреть, как ее машина плавно выезжала с парковки, и злиться. Злиться молча, ощущая, как эта злость продолжает распространяться по телу. В то время, как хотелось орать и колошматить вокруг все, что попадется.

Поставила на место. Ксения поставила его на место. Она сделала именно то, чего он хотел в самом начале их отношений. Еще с утра это вспоминалось как нелепица. А теперь… его поимели.

— Поимели, Парамонов, — процедил Глеб сквозь зубы. Дебильная привычка говорить с самим собой. Чего еще ждать от сумасшедшего?

У Ксении Басаргиной полеты и командир экипажа. Куда там фельдшеру, который живет на земле без кожи? Содрал с себя когда-то. Оказалось, это не смертельно. Больно, мучительно, грозит инфекциями и кровотечениями, но не смертельно. Вот сейчас царапнуло.

Их разделяли два лестничных пролета и двадцать четыре ступеньки. Тысячи метров между небом и землей и его койка на станции скорой помощи. Непреодолимое расстояние. Глеб выругался и посмотрел наверх, в непроглядную серую высь. Туда, где летали ее самолеты.

Следующее, что сделал, — ломанулся к своей машине. Запрыгнул внутрь, выхватил телефон и уставился на дисплей. Петрусь отпадает. Жена и ребенок. Илонка тоже. Даже несмотря на то, что ее-то он может трахать, чувствуя себя человеком. Какие еще варианты? Разве они есть? Он один. Выгнал всех. Молодец, чё!

Парамонов заржал в голос и долбанул по рулю. Он хотел возвращения! Он, мать вашу, хотел возвращения! Назад! В жизнь! В нормальную жизнь, где ночами его не преследуют голоса, где на него не смотрят как на мусор, где он живой человек, который много чего может и умеет. И, будучи атеистом, чувствует себя всемогущим — спасать жизнь дано не каждому.

«У тебя волшебные руки, Глебыч», — однажды сказал ему Осмоловский. Сам сказал — сам подставил под сомнение. Сам вышвырнул — нашкодившего щенка, который мнил себя полубогом.

А вот сейчас он на месте. С волшебными руками. И волшебным пенделем, придавшим ему ускорения в яму. Пора бы уже успокоиться и не рыпаться. Не изображать из себя того, кем не является, оставленного даже не в прошлом — в другом измерении.

Бар по пути встретился вполне ожидаемо. Кто-нибудь замечал, что эти чертовы бары встречаются в любом направлении, по какому ни двинься? Главное — способность их увидеть и готовность в них идти. Парамонов, гребаный фельдшер, был готов.

Только затем, чтобы потом, поздней ночью, не нужно было искать себе оправдания, когда ноги снова понесли его не в собственную квартиру, а наверх. Чтобы не считать себя слабаком, привыкшим к унижениям, но просто банальной пьянью, которой до лампочки, где орать благим матом. Лишь бы выкричать из себя — просто выкричать.

Пьяный вдрызг, настолько, что самому противно, он стоял, держась рукой за стену, иначе вело. И сильно вжимал кнопку звонка у двери.

— Попробуй не открыть, попробуй только… — бормотал он и тут же истерично вскрикивал: — Ксёныч! Ксё-ныч!

Она открыла. Молча отошла в сторону, впуская его в квартиру. Глеб ввалился следом, по-прежнему держась за стену. Но едва взгляд оторвался от пола и поднялся к ней — мутный и вялый — на дне глаз полыхнуло. И он ухватил ее за плечи, дергая на себя.