Почти счастливые женщины - Метлицкая Мария - Страница 9

«Еда бедных, – грустно говорила мама. – Сытно, и ладно». Почему для бедных, Аля не понимала: очень ведь вкусно!

А вот что такое за зверь котлета по-киевски? Котлеты давали в школе: серые, в подгоревших сухарях, твердые, словно каменные. После них долго оставался неприятный привкус прогорклого жира – хотелось прополоскать рот. И тут, в ресторане, тоже котлеты? Разве это праздничная еда? По-киевски… Ну ладно, увидим. Наверняка в Киеве едят обычные котлеты, почти такие же, как везде.

На маленькую эстраду вышла молодая женщина в очень узком серебристом переливающемся платье-чешуе. Позади нее встал мужчина с гитарой. Софья Павловна вытянула шею, чуть привстала и помахала певице, та послала ей воздушный поцелуй.

– Слушай, – сказала Софья Павловна Але. – Лилька поет бесподобно! Сейчас получишь такое удовольствие!

Аля послушно кивнула.

Певица долго настраивала микрофон, что-то говорила, обернувшись к гитаристу, кажется, они даже о чем-то поспорили, но наконец заиграла музыка, и она запела.

Аля застыла от неожиданности и захватившего ее восторга – такого она еще не слышала. Голос звучал хрипловато, приглушенно, завораживающе. Это была песня на иностранном языке, Аля догадалась, что на французском.

Раньше она слышала звонкие, сильные голоса. Например, у Зыкиной или Воронец. Или вот Шульженко – мама ее любила. Еще Аля слыхала, как поют Лев Барашков, Майя Кристалинская, Эдита Пьеха. Но это было не то. Эта Лиля… вроде и не поет, а нашептывает. И голоса звонкого нет. Микрофон она обнимала как мужчину, глаза ее были прикрыты. Она слегка покачивала бедрами, чуть поводила плечами, иногда вскидывала белую полноватую обнаженную руку, закрывала глаза, опускала голову. Это был целый спектакль, разыгранный необыкновенным, очень талантливым актером. И ничего, что Аля не знала французский, – все было понятно и так. Молодая женщина любила, страдала, скорее всего, ее покинул возлюбленный, и она пыталась жить со своим горем, но у нее, кажется, не получалось.

Песня закончилась, и Лиля немного небрежно поклонилась публике. Раздались аплодисменты, яростные, громкие, послышались крики «браво».

– Ну как тебе, а? – спросила бабушка. – Фантастика, правда? Лилька – огромный талант! А ведь представь – нигде не училась. Да и при чем тут учеба – талант либо есть, либо нет. Но ее никуда не берут – никто этого не понимает. Говорят, «что вы там шепчете?». Идиоты. За границей ее бы рвали на части – была бы миллионершей. А здесь нужны песни другие, увы. Хорошая она девка, только дурная, – добавила Софья Павловна и, будто спохватившись, не стала продолжать: – Ну да ладно, ее жизнь.

Официант принес заказ. Бульон был обычный, ничего особенного. Правда, подали его не в тарелке, а в маленькой круглой мисочке с двумя ручками. Мисочка стояла на тарелке, а сбоку на салфетке лежал пирожок, маленький, с небольшой огурчик, смуглый, румяный, вытянутый и очень ровный. «Не пирожок, а смех, – подумала Аля и осторожно надкусила. Пирожок таял во рту, растворяясь божественным вкусом. Нежнейший, чуть хрустящий – одна сплошная начинка. Но… на один укус! Аля чуть не заплакала – таких пирожков она умяла бы штук двадцать, не меньше! Мальчик-с-пальчик, а не пирожок. Но просить еще было неловко.

Бульон был обычный, только пах укропом и еще какой-то травкой.

Софья Павловна резала ножом огромный кусок еще шипящего мяса. Поймав недоуменный взгляд внучки, она усмехнулась:

– Знаю, что вредно, но иногда, – она подмигнула, – надо баловать себя, запомни! Доставлять себе удовольствие.

Аля нерешительно кивнула.

А вот котлета по-киевски оказалась совсем не котлетой! В сооружении золотистого цвета, похожем на небольшую ракету, торчала палочка с кружевной салфеткой-бумажкой.

Аля не могла понять – взять котлету за кружевную ножку и надкусить? Или разрезать ножом? Ведь не зря на стол был положен нож?

В растерянности она посмотрела на Софью Павловну.

– А, – сообразила та, – учись! Ножом, ножом. Только крайне осторожно – внутри горячее масло! Тихонько режь, плавно и нежно. Давай, не робей! Но осторожно, – повторила она.

Осторожно не получилось, горячее масло брызнуло на платье. Аля расстроилась до слез.

– Не ты одна, – улыбнулась Софья Павловна. – Лиха беда начало. А платье твое все равно на помойку! Ешь и не обращай внимания.

Аля осторожно попробовала. Ах какой нежный вкус!

Котлету съела до последней капельки, запивая клюквенным морсом.

Софья Павловна управилась с мясом, допила остатки коньяка и, откинувшись на спинку стула, блаженно закурила.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Вот теперь хорошо. Понравилось? Вкусно?

Аля выставила большой палец.

– Еще как! Ну и вообще, – она оглянулась и кивнула на певицу, – здорово!

Певица Лиля продолжала петь. Все песни были на иностранных языках, и все печальные, даже немного тоскливые.

– Вы понимаете, о чем она поет? – спросила Аля.

– Кое-что. По-французски почти все, по-английски частично. А вот итальянского я не знаю, увы. И, Аля! – Софья нахмурилась. – Хватит мне выкать!

Ничего себе! По-французски все, по-английски частично.

Аля с восторгом и уважением посмотрела на Софью Павловну.

После очередной песни и объявленного перерыва певица Лиля подошла к их столику. Бабушка предложила ей присесть.

Аля жадно разглядывала певицу. Вблизи она оказалась не такой молодой, как на сцене. Морщинки под глазами, грустная складка у губ. Усталые и грустные глаза.

Лиля выпила рюмку и закурила.

– Ну как ты? – спросила бабушка. – Впрочем, и так вижу.

– Все так же, тетя Соня. Все так же. И ничего, ни-че-го не изменится!

Софья Павловна строго на нее посмотрела:

– Все зависит только от тебя, девочка. И ты это знаешь.

Лиля ничего не ответила, загасила сигарету, усмехнулась, встала, одернула узкое платье.

– Ладно, тетя Соня. И вы, и я все понимаем.

И, чуть покачивая бедрами, направилась к сцене.

Аля сидела как завороженная. Ничего себе, а? Ее родная бабушка знакома с известной певицей, и эта певица называет ее тетя Соня. И бабушка знает про нее что-то такое… Ах как все интересно и как хочется об этом спросить! Но неловко, Софья Павловна подумает, что Аля слишком любопытная.

Вышли на улицу. Под фонарями плясал мелкий снежок. Было тепло, и Аля стянула шапку.

Бабушка глянула коротко.

– Зря. Простудишься. Чай не лето. Лучше надень. Давай пройдемся, а? Такой чудный вечер!

«Да с радостью!» – хотела выкрикнуть Аля. Пройтись по Москве! По вечерней Москве, по самому центру! Под светом фонарей и реклам, под звуки проезжающих машин. По Москве! Неужели это все происходит с ней, с Алей Добрыниной, простой провинциальной девчонкой, сиротой, которая чуть не попала в детдом?

И идет она рядом с родной бабушкой Софьей Павловной Добрыниной и держит ее под руку, чтобы та не упала. Бабушка пожилая, но странно так ее называть – она еще очень бодра, у нее ярко накрашены губы, ходит она на каблучках, пусть небольших, но все-таки. И пахнет от нее не хозяйственным мылом, а французскими духами. И на шее у нее модный шарфик из голубоватого шелка. И маникюр. И довольно длинные ногти. А на пальцах столько колец! Еще у нее стройные ноги и очень прямая спина. Да и вообще она не похожа на бабушку. К тому же она знает французский, понимает по-английски и знакома с настоящей певицей. Выходит, Але страшно повезло?

Аля рассматривала близстоящие дома, а Софья рассказывала ей про Москву. Родилась она до революции, в девятом году. Была коренной москвичкой, в третьем поколении, из когда-то большой и небедной семьи. Старый дом на Ордынке, где прошло ее детство, Софья помнила плохо. Родителей потеряла рано, в молодости. Гимназию окончить не успела, революция. В семнадцать окончила курсы секретарей, работала при важном начальнике. Потом сошлась с ним.

Сошлась? Что это значит? Аля не понимала, но ей казалось, что догадывалась. Спросить она не решилась.

Роман был тяжелым, но, по счастью, недолгим. Потом встретила Алиного деда, Льва Добрынина.