Идти туда, где ты (СИ) - Светлая et Jk - Страница 50

В конце концов, он остановился и, чувствуя себя совершенным психом, медленно, с запинкой произнес то, что уже несколько часов казалось ему самым важным:

- Алис, это правда ты?

- Твой вопрос звучит двусмысленно, - остановилась Алиса и посмотрела на него, - ты не находишь?

- Не нахожу, черт подери! – выдохнул он и в два шага поравнялся с нею. И теперь уже его ничем не прикрытый, больной взгляд впился в ее лицо. – Мне твоя мать сказала, что ты… погибла! Что бензовоз въехал в автобус, в котором ты была… Что ты… сгорела… В чем здесь двусмысленность?

Она отступила от него на шаг. Взгляд ее метался по его лицу, а мысли отражались от прошлого, зависая в настоящем. Она разлепила губы, чтобы ответить, когда стало ясно очевидное: не задумываясь, никогда никого не спрашивая, она была уверена – если Ник знает о путанице, произошедшей с ее документами, то и Макаров должен был знать. Знать очень давно, что она жива…

А ведь она ждала, в первые месяцы она все еще продолжала его ждать. Вздрагивала на каждый звонок и новое письмо в электронном ящике.

Алиса отвернулась и, наконец, негромко сказала:

- Мама… когда я вернулась домой, мамы уже не было. Она так и не узнала, что я жива.

- В смысле? – не понял он, но дошло быстро. Лицо его исказилось на мгновение, но тут же приняло прежнее выражение, словно бы он силой заставил себя надеть маску сдержанности. – Я не знал… прости… Я видел ее в последний раз тогда еще… сразу… Потом меня… я уехал.

- Я тоже уехала, - пожала Алиса плечами. – Столько лет прошло…

- Прошло…

Макаров замолчал и медленно пошел по аллее, снова остановился и обернулся к ней. На лице его была странная улыбка. Такой улыбки она у него не помнила – с пустыми глазами и холодком. Будто из того мальчишки, которым он был, вырос совсем другой человек. Эта двойственность ставила в тупик и не отпускала.

- Прошло, - повторил он громко. – Так что случилось с бензовозом?

- Взорвался… Разве теперь это важно? – Алиса долго смотрела на него и медленно добавила: - Я все забыла.

Все забыла… Макаров внутренне содрогнулся. Он никогда ничего не забывал. Когда-то даже радовался, что может помнить. Сейчас он почти ненавидел память. И почти ненавидел ее.

- Значит, тогда ты выжила, - сосредоточенно хмуря брови, проговорил Илья. – Бывает же…

- Как видишь, бывает. О чем еще ты хотел поговорить? – резко спросила Алиса, шагая по аллее совсем не прогулочным шагом и пристально глядя прямо перед собой.

Он снова растерял все слова. Только смотрел на нее, напряженную, злую… И чувствовал, как на самого накатывает злость – странная, беспричинная. Которую только в себе удерживать, наружу нельзя.

- О тебе… я хотел знать… как ты? – голос звучал так, будто бы он обличал.

Алиса все же обернулась. Удивленно посмотрела на него.

- А как ты думаешь?

- Я не знаю, что думать. Иначе бы не спрашивал.

Она сложила на груди руки, разглядывая Илью. Чуть качнула головой и хохотнула:

- В моем болоте оказалось вполне неплохо!

Макаров снова замер. По лицу его разлилась бледность. Лишь глаза лихорадочно блестели. Не отдавая себе отчета в том, что делает, отнял ее руку от груди и дернул на себя.

- Кесарю кесарево, - процедил он сквозь зубы.

- Не смей меня трогать! – Алиса попыталась вырваться.

Илья резко отпустил ее и отступил на шаг.

- Прости… Прости… У меня чувство, что я в бреду каком-то…

- Я не врач, Илья, - выдохнула она, потирая запястье.

- Я помню… архитектор, прости Господи… Как тебя вообще занесло? Ты же экономический хотела!

- Да я много чего хотела…

Она хотела на эконом, расписать его стену и быть с ним. Осознание этого дернулось в нем и тут же застыло. Макаров отвел глаза и посмотрел под ноги, собираясь с мыслями. Потом проговорил:

- Тебе это все идет… Наверное, твое.

- Мое! – уверенно сказала Алиса.

- Что еще у тебя есть своего? Семья, дети?

Если бы взглядом можно было испепелить, то Макаров должен был загореться от ее возмущенного взгляда. И наверняка ему даже в голову не приходит, что его вопросы возвращают ее туда, откуда она так отчаянно выбиралась много лет, пока научилась со всем этим жить. Чтобы однажды стоять с ним посреди веселого летнего парка и пропускать через себя снова глубоко спрятанные чувства и воспоминания.

- У меня есть муж и ребенок, - как смогла спокойно проговорила она. – Хотя я и не понимаю, какое это имеет для тебя значение. Работе это не помешает.

- Да при чем здесь работа, Господи! – пробормотал Макаров и отвернулся. По земле в нескольких шагах от него мчалась белка, добежала до дерева и взлетела наверх по стволу, скрывшись в кроне. Алиса тоже проследила за белкой. Секундная пауза, которая позволила ему хоть немного очухаться. И он не имел ни малейшего понятия, как вылезать оттуда, куда загнал себя – все, что бы он ни спросил сейчас, прозвучало бы глупо. По одной-единственной причине – она не простила. У нее нет оснований для прощения. А у него по-прежнему нет права о чем-то просить. Как если бы она не воскресала.

Макаров посмотрел на нее и, больше уже не приближаясь и не позволяя себе никаких эмоций, сказал:

- Я просто хотел знать, все ли у тебя хорошо… Может быть, мне нельзя о таком спрашивать. Если тебе неприятно, больше не стану.

- У меня все хорошо, - кивнула Алиса в подтверждение своих слов. – И мне пора домой.

- Да, конечно… Извини, что выдернул…

- Ты всегда умел настаивать на своем, - грустно улыбнулась Алиса и повернулась, чтобы уходить. – Я постараюсь не задерживать с эскизом.

Она попрощалась и пошла вдоль аллеи, иногда поднимая голову и глядя в небо, и облака ей сегодня казались мостами. Их разрывал ветер и разбрасывал клочьями по голубой глади, так что они больше не могли соединиться.

***

Следующие два дня он провел в странно подвешенном состоянии. Ему нужно было куда-то бежать и что-то делать, но не выходило – просто вдруг оказалось, что некуда и не для чего. Жажда деятельности почти сводила с ума. Он готов был браться за все что угодно, лишь бы не думать.

Контракт в очередной раз сброшен на проверку юристам, хотя «рыбу», состоящую из основных пунктов, они изучили еще до его отъезда. Оставались детали.

Сам Макаров засел за работу, которую ему с большим удовольствием подбрасывал Юра, стенавший, что эта его командировка – как ножом по сердцу. Но даже накопившегося за время отсутствия хватило всего на сутки.

Потом была очередная бессонная ночь – с сигаретами и кофе. С ноутбуком на коленях, который горел ярче ночника, и с наушниками в ушах. Он пытался уйти от себя, но понимал, что уже никуда не денется. И крутил в голове раз за разом их с Алисой разговор в парке, отчаянно собирая воедино все, что разбросал за эти годы.

Сколько их всего было… Двенадцать лет зря…

А рано утром отправился бродить по городу. Пытаясь привести мысли и чувства в порядок, и сознавая, что они давно уже не в порядке и едва ли когда-то будут. Если бы можно было не чувствовать, он, пожалуй, согласился бы. Черт, он даже на лоботомию согласился бы, лишь бы не чувствовать!

Алиса не умерла.

Алиса выжила.

Это действительно она.

И он не сошел с ума.

Повторяя это раз за разом, Макаров все больше убеждался в том, что когда-то в его жизни произошла ошибка. В его жизни и в ее жизни. И как это исправить – одному Богу известно. Должно быть известно. Иначе он не попал бы сюда сейчас, с этим чертовым кораблем!

Почему он не искал ее могилу? Почему так никогда и не пытался узнать, где она похоронена? Почему он жил с этим всю жизнь, но так боялся действительности?

Нет, справедливости ради, порывался. Дважды порывался.

Сначала – по возвращении из Германии. Он тогда ни о чем думать не мог, кроме этого. Увидеть своими глазами, пусть и спустя столько времени. Вроде как удостовериться, что последние дни в Питере не были сном. Тогда снова цвела весна. Третья без Альки. Он почти решился, отправился во Всеволожск, к ее дому. Остановил машину у торца. И просидел, наверное, несколько часов, думая о том, как увидит глаза ее матери. И как услышит от нее точное место. Он смотрел на струи дождя, бегущие по лобовому стеклу, слушал, как из магнитолы орет Led Zeppelin, и выгрызал из себя остатки прошлого, зная наперед, что никогда не сможет этого сделать. Потому что помнил ее только живой – не мертвой. Глаза Любови Михайловны – вот доказательство Алькиной смерти. И ему было страшно видеть эти глаза. Наверное, не хватало мужества и смелости. Не умел идти до конца. И за это ненавидел себя тоже, потому что иначе Алиса была бы жива. Может быть, дело в том, что и любил недостаточно? Не так, как следовало. Не так, как она любила его.