Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk - Страница 71

Свидетельство о браке с маман – 1989 года. Свидетельство о разводе – 2014-го. Исковое заявление о расторжении брака. Пакет документов в той же папке. Все вместе большой скрепкой подколото.

Несколько мгновений Иван внимательно рассматривал эту писульку, отпечатанную на тонкой пожелтевшей бумаге – явно печатной машинкой. И тщетно пытался въехать в то, что это значит. Древнее же совсем. Явно не в четырнадцатом подавалось.

А когда начало доходить, беспомощно опустил руки на колени.

Датировано мартом 1992-го.

И это значит, что предположение, брошенное им в запале и оставшееся безответным, соответствовало действительности. Действительности гадкой, грязной, испещренной уродливыми трещинами, не подлежащей реставрации.

Мила. Удержала. Отца.

Им.

Иваном.

Потому что это март 1992. Это год рождения Полины. И его год рождения. Только Ванька родился на два месяца раньше, в конце сентября. Поля – ноябрьская. Матери всего-то повезло быстрее забеременеть. Но отец действительно разводился с ней. Спал – и разводился с ней. Сделал ей ребенка, которого не хотел, – и разводился.

И как тогда объяснить, что ненавидела его она, а не он? Разве так бывает? Мать, а не отец обзывала его то ублюдком, то недоноском. Мать, а не отец не скрывала того, что он мешает. Мать, а не отец годами игнорировала его. Кроме первых нескольких лет, которых он почти уже не помнил, потому что человеческая память как сито. Чем больше сыпешь, тем больше высыпается. Пока однажды не прорвется и не вытрусит все.

Иван медленно протянул выдох, понимая, что тот вырывается с глухим стоном, и приказал себе прекратить думать.

Три-четыре.

В голове пустота.

Но разве заткнешь теперь эту проклятую голову?!

Он встал вместе с чертовым иском на ноги и, тихо ступая по полу, чтобы не разбудить Влада, прошел на кухню. Бросил документы на стол, подошел к крану и набрал из него холодной воды в стакан, чтобы осушить его в краткое мгновение – в горле совсем пересохло, как в Сахаре, сожранной козами. Потом изучал сложный геометрический узор на плитке. И, наконец, выругался, чтобы вернуться к столу.

Исковое заявление. Исковое заявление о разводе. Двадцатишестилетней давности. Полтора года не общался с отцом, а после его смерти – решил пообщаться весьма оригинальным образом. Влез в нутро.

«ИСКОВОЕ ЗАЯВЛЕНИЕ

о расторжении брака

18 мая 1989 года я вступил в брак с ответчицей, Мирошниченко Людмилой Андреевной, и проживал с ней совместно до января 1992 года.

От данного брака детей не имеется.

Совместная жизнь с ответчицей не сложилась по причинам личного свойства.

Брачные отношения между нами прекращены с декабря 1991 года, общее хозяйство не ведется.

Дальнейшая семейная жизнь и сохранение семьи невозможны. Спора о разделе имущества, являющегося нашей совместной собственностью, нет.

В соответствии со статьями 39, 40 КоБС УССР и руководствуясь статьями 4, 5 ГПК УССР,

ПРОШУ

расторгнуть брак между мной и ответчицей, Мирошниченко Людмилой Андреевной, зарегистрированный 18 мая 1989 года в Центральном ЗАГСе, актовая запись №706.

Приложения:

1) Свидетельство о браке.

2) Квитанция об уплате госпошлины.

3) Копия искового заявления для ответчика».

… Вера Генриховна однажды, когда ему было совсем немного лет, сказала не слишком умную фразу – особенно неумную, если произнести в присутствии ребенка: в мае жениться – всю жизнь маяться. Глупость такая. Хотя и брякнула о собственных работодателях, чью жизнь наблюдала годами. Их пример, как ей казалось, доказывал действие закона.

Мирош ни о чем подобном не думал никогда. И, наверное, не запомнил бы, если бы в его классе не училась девочка по кличке Пчела Майя, которую все считали неудачницей. Сейчас по-дурацки вспомнилось.

Они ведь и правда оба промаялись друг с другом. И его умаяли.

Май, что ли, виноват?

Нет, виноват сам Ванька. Его вина. В том, что родился. Наверное, за то мать и ненавидела. Соблазнилась перспективой сыном удержать мужа в семье. И расплачивалась за свою слабость всю жизнь, заставляя платить и окружающих. Его и правда было за что ненавидеть. Никого счастливым не сделал. Несчастными – всех. Одним только фактом своего рождения. Глобальный сбой в замысле этой Вселенной. Действительность раздваивалась.

В первой – его не было, отец давно и счастливо женат на Татьяне Витальевне. И у них замечательная дочь-музыкантша, известная в мире. Это уравнение не исключало того, что и Мила отхватила бы свое со временем.

Во второй – он есть, отца – нет, Мила – бесприютна и одинока, а Полина – никогда не оправится от той боли, что он ей принес. И где-то на этой земле растет еще один ребенок, не любимый матерью. Такой же неприкаянный?

Мирош чертыхнулся и дернулся к непочатой бутылке водки. Наливая ее в стакан, из которого пил воду минутами ранее, пытался унять вспышки в своей измученной голове, кружившие отдельными фразами.

Они тревожили его, похожие эти мальчики – сын не того отца и сын отца, который отрицал его существование единственным иском.

Лицемерие – писать об отсутствии детей, когда жена уже несколько месяцев беременна. Как она его вынудила остаться? Куском мяса, ребенком не признаваемым?

Оставив горькую, Иван снова взялся за документы. Да, все правильно. Брачные отношения прекращены с декабря. Должно быть тогда уже трахал свою – собственную – Зорину. И мать тоже, потому что она забеременела не позднее января. В марте – и не знал? Как он, черт дери, мог не знать в марте, если женщина, желающая удержать, сказала бы, едва сама поняла?

Но это не помешало ему подать на развод.

Не помешало ему…

Мирош застыл на месте, уронив лицо в ладони, четко представляя себе Дмитрия Мирошниченко, такого, как он, двадцатишестилетнего, – по фотографиям и в жизни, когда он стал его папой. Любящим? Привязанным? Не оставившим? Никогда в действительности не оставлявшим?

И теперь уже уравнение не складывалось двумя неизвестными.

Брачные отношения прекращены с декабря.

Совместных детей нет.

Спать с обеими женщинами, желая развестись с одной и жениться на другой? Дмитрий Мирошниченко – которого он знал всю свою жизнь? Который вырастил его, такого, как есть, не желающего тратить себя на чужое, когда есть свое? Январь. Февраль. Март. Почти три месяца.

К черту, должен был знать! И не подавал бы иска с такой формулировкой в этом случае! Сейчас Иван был в этом уверен. Человек, который был с ним в Торонто, который вытаскивал его из того дерьма, куда он по своему скудоумию угодил, не подавал бы иска. Он мог любить другую женщину. Мог бы даже развестись со временем. Но этой фразы нигде не прозвучало бы никогда.

В виске неприятно запульсировало. Будто бы нерв задергался. Или это осознание в нем задергалось?

«Ублюдок», - не раз шипела мать ему в лицо с тех самых пор, как он стал показывать характер. Ему. Сыну любимого мужчины? Она ведь всю жизнь по мужу страдала, как полоумная. Голосила по-бабьи в телефон, когда отец окончательно ее бросил. Угрожала что-то сделать с собой, сводя с ума и Ваньку. И не лю-би-ла. Никого, кроме своей драгоценной персоны.

Иван выдыхал сигаретный дым, чувствуя, как от него дерет горло, – бог его знает, какая по счету уже сигарета, а водки так и стоит полный стакан. Вспоминал, что так и не выпил. А если б выпил – не думал бы. И тогда в его голове раздавался отчаянный По?лин голос, который снился ему так часто, что даже подумать страшно:

«Не люблю никого. Себя не люблю. Я даже ребенка своего не люблю. Потому что он не твой».

Потому что не твой. Сын не любимого мужчины.

Все это превращалось в какую-то бурлящую смесь, ворочающуюся в его кровеносной системе, от которой внутри горело. Если протянуть вперед руки, то под сложным, черным, тяжелым узором татуировок, кажется, и правда шнуры вен ходуном ходят. Вен, в которых содержится генетический материал, превративший его из юноши, способного мир перевернуть, в мужчину, который этот мир разрушил.