За границами легенд (СИ) - Свительская Елена Юрьевна - Страница 3

— Ты, должно быть, колдун, — мрачно подхватил мысль женщины староста.

Колдунов боятся по всему Синему и Белому краю. Особенно, в странах, где своих магов не завелось. Там любого странного чужака или местного могут обозвать колдуном — и от этой дурной славы не отмоешься. Если вообще ноги унесёшь. Придётся открывать свою причастность к магам: тех уважают и не трогают.

— Да я как-то с одним странником поспорил, чья песня будет краше и более приглянется собравшимся в той харчевне. Я поставил свой кошель, а он — обещал научить заклинанию, ежели проиграет. Тому, которое позволит зверей усмирять.

— Эльф, что ли, был твой соперник? — послышался звонкий голос за моей спиной.

Обернулся, увидел рыжеволосую женщину, не полную и не худую, красивую, лет тридцати-тридцати пяти на вид. Портили её красоту мозолистые руки и морщины на лбу, да нитки седых волос в пылающих огнём волосах. В зелёных глазах прочёл лютую неприязнь ко мне.

Дружелюбно улыбнулся ей:

— Да, он был остроухим. Так что мне повезло: выиграл в словесном поединке такое полезное заклинание.

Селянка мне не поверила. Неужели, ей известно что-то сверх распространённых слухов? И отчего столько ненависти в её взгляде, обращённом на меня?

— Отстань от менестреля, — сухо приказал староста, даже не назвав её по имени.

Рыжеволосая смиренно опустила голову, более не поднимала ни на кого глаз. И люди все смотрели на неё с неодобрением.

Мужчина со шрамом велел подростку «позвать девчонок». Селяне расселись вокруг меня кругом. Рыжую несколько женщин грубо оттолкнули, заставив сесть в заднем ряду. Там на неё злобно зашикал тощий сгорбленный старик — несчастная поспешно встала и устроилась в отдалении от всех.

— Ну, пой, — велел староста, бросая гневный взгляд на рыжую, которая посмела поднять голову.

Та уныло опустила взгляд. Похожа, на ней тут срывают злость.

— Надо бы сперва порадовать прекрасных дам, — замечаю я дружелюбно.

Женщины и старухи приободрились. Из-за дальнего дома высыпалась стайка девчонок, чуть погодя выползла вереница любопытных девиц: самые прекрасные обитательницы более меня не боялись.

— Это можно, — великодушно заметил староста, — У наших баб мало поводов для веселья. А теперь, когда многих мужиков убили в битвах, им приходится поднимать детей и хозяйство и за хозяев, и за себя. Так что спой для них, Гришка.

Девицы и девчонки встали позади сидящих, бесстыдно разглядывая меня. Чуть погодя, из-за ветхого забора, готового упасть не то что от слабого ветерка, но от первого плевка, выскользнула рыжеволосая конопатая девица лет шестнадцати. Светлокожая, стройная, высокая. По тому, что только у двоих во всей деревне были рыжие волосы и по тому, с какой ненавистью или злостью поглядывали на неё все, я предположил, что кареглазая красавица — дочь всеми презираемой женщины, слишком рано начавшей стареть. Что-то в лице этой девицы задержало мой взгляд. В её длинном ровном носе, в светло-карих глазах, окружённых густыми светлыми ресницами, в изгибе её тонких, но густых бровей мне почудилось что-то знакомое. Отчего-то что-то внутри меня сжалось, и в моей душе проснулись тоска и ненависть. Да такой силы, что едва успел подавить их, прежде чем она на меня взглянула. Кого же эта несчастная девчонка мне напомнила?..

— Может, ты сам умеешь сочинять песни, Григорий? — смело спросила рыжеволосая девица.

На неё зашикали взрослые, а девицы оживились.

— Бывает, и сам сочиняю. Подкинешь мне тему, красавица?

За комплемент получил целое море недовольных взглядов, причём, не только от обойдённых моим вниманием женщин и девиц, но и от той, к которой обращался. А она-то отчего так сердится?

— Спой про солнце, про слёзы и про менестреля, — попросила девушка недовольно.

Было в ней что-то милое, не смотря на весь гнев, симпатичное и… неприятное. Отчего-то я любовался ею, а ещё испытал целый ворох неприятных чувств. Если она напоминает мне человека, которого я когда-то боялся или ненавидел, отчего же к неприятным чувствам примешивается иной, светлый осадок? Неужели, я влюбился в эту красавицу?

Мне вдруг ярко вспомнилась синеглазая. Её образ затмил эту селянку. Нет, тут что-то иное. Я потом припомню всех своих врагов и тех, с кем сталкивался по жизни.

Отвернулся от странной девицы и задумался, что спеть. Хотелось сочинить что-нибудь красивое и весёлое, но настроение испортилось. Селяне молчали, ожидая моего пения или признания, что перехвалил сам себя. И мне бы сосредоточиться на творении песни, но перед мысленном взором маячила синеглазая светополька, а в голове звучала её песня: голос синеглазой грустно сплетал звуки в слова, полные надежды. Как она там?..

Встряхнул головой, отгоняя видения и непрошенные мысли. А они упорно лезли, лезли… Я подарил той надежду — и почти сразу же отобрал, более того, дёрнуло меня что-то ляпнуть ей про ту песню, драгоценную для неё. Что она будет чувствовать теперь, когда поймёт, что имеет что-то общее к ненавистным ей новодальцам, возможно, и их среди родни? Смешавшуюся кровь уже ничто не разделит.

— Не можешь? — тихо спросила рыжеволосая девица.

И во мне наконец-то родилась новая песня, под стать моему настроению. Я запел:

Знаешь, где-то в чужом краю

Я увидел, как солнце плачет.

И с тех пор я уже не пою:

Я всё думаю, что это значит?

Мне припомнились ссадины и синяки на руках синеглазой, на её ногах от ступней до колен — поднять её подол не дерзнул — и мука в её глазах, обращённых ко мне, и вспыхнувшая в них надежда.

Знаешь, в мире никто другой

Солнца слёз пока не видал.

Почему же я, а не иной?

Я такой чести не ожидал.

А она была так красива!..

Знаешь, его нежный свет,

Как улыбка Творца греет мир,

Либо солнца совсем уж и нет,

Либо светит сквозь туч сыр.

Раздобуду тут еды — и посмотрю, как там эта путница:

Знаешь, где-то в чужом краю

Я услышал, как солнце плачет

И теперь я совсем не пою,

А всё думаю, что это значит.

Знаешь, боль с ним хочу разделить,

Потому петь вообще разучился.

Люди вздумали меня осудить,

Будто «дерзкий певец загордился».

Знаешь, я блуждаю один.

Я забросил свои инструменты.

И раздумье — мой господин.

И другим несут комплементы.

Знаешь, где-то в чужом краю

Я увидел, как солнце плачет.

И с тех пор я уже не пою:

Я всё думаю, что это значит?

Знаешь, столько веков прошло,

Что считать их мне надоело.

Солнце жизни моей не зашло

И совсем не стареет тело.

Знаешь, мир я весь обошёл,

Видел море судеб людей

И счастливых мало нашёл

Средь простых и королей.

Знаешь, где-то в чужом краю

Я услышал, как солнце плачет.

И сегодня тебе, друг, спою:

Так как понял, что это значит.

Знаешь, я теперь не молчу.

Ваших денег за песни не нужно.

Ничьих слёз видеть я не хочу

И живу вместе с солнцем дружно.

Знаешь, его нежный свет

Как улыбка Творца греет мир.

Льются песни мои в ответ —

И пронзают несчастий тир.