Агуглу (Тайна африканского леса)
(Затерянные миры, т. XXVII) - Мариваль Ремон - Страница 8

К концу дня во всех концах леса поднялись какие-то шумы. Слышалась металлическая музыка от трения блестящих листьев, соприкасавшихся друг с другом на вершинах деревьев. Интервалы, как бы под сурдинку, заполнялись другими звуками; с сухим треском падали мертвые листья; то там, то сям раздавалось кваканье лягушек; звенел колокольчик в гортани жабы; жвалы насекомых точили кору; иногда, со свистом пущенного пращей камня, пролетал толстый черный жук с шуршащими крыльями.

Но понемногу все стихло. Лес отдыхал в своем величии и трогательном покое.

Утренняя свежесть разбудила меня. Зачерпнув ладонями воду, нубийцы приступили к омовению. Я протер слипавшиеся от сна глаза и мы двинулись в путь.

Немедленно начались осложнения. Местность изменилась: мы уже не шли, как накануне, по мягкому шелковистому ковру; скалы вспучивали сухой грунт. Вместо высоких деревьев появились низкий молочай и мимоза с роговидными листьями. Колючие пасленовые растения и запушенные песком фисташковые деревья цеплялись когтями за утесы. Ползучие растения вцепились друг в друга и извивались, как змеи. Во всем ярко сказывалась бешеная борьба за существование; захват боролся с упорным сопротивлением.

Шипы и колючки рвали нашу одежду, вонзались в тело и проникали даже сквозь кожу обуви. Не прошло и часа, как наше платье превратилось в лохмотья; колени и руки покрылись кровью. Израненные лезвиями трав, с исцарапанными до крови лицами, с ободранными от падений в ямы ногами, мы принуждены были, наконец, остановиться на полуденный отдых. Как раз вовремя: наши глаза, ослепленные солнцем, уже ничего больше не видели.

В продолжение всей остановки черные, белые и красные муравьи не давали нам ни минуты покоя. Они вытягивали свои головки, снабженные челюстями, и с яростью нападали на нас. Ничто не могло заставить их отпустить добычу; мы вынуждены были встать и начали топтать, гнать и сжигать их все прибывавшие легионы; но даже кипяток был не в силах с ними справиться: их поток двигался без отдыха и остановки. Волей-неволей пришлось покинуть это место и снова отправиться в путь под огненным солнцем.

Вокруг нас копошились отвратительные насекомые и пресмыкающиеся. Скорпионы прятались под каждым камнем; вдоль скал бегали шелковисто-красные сколопендры; чудовищные пауки с ветки на ветку раскинули свои сети; со стволов и откосов на нас равнодушно смотрели наполовину оцепеневшие вараны и ящерицы, поднимавшие треугольные головки и поводившие мордочками.

В час, когда солнце высоко стояло над нашими головами, один из наших спутников был укушен гадюкой; змея вонзила ему зубы в икру и скрылась в песке, человек остановился в отупении; в скором времени он закачался и присел на землю, готовый безропотно умереть. Остальные чернокожие столпились вокруг него и каждый из них предлагал свое лекарство или заговор. Самый старший, сморщенный, как высохшая слива, с белоснежной растительностью вокруг лица, словно обсыпанного мелким сахаром, набрал сухого валежника, бормоча заклинания, и приказал вскипятить полный котелок воды, в которой плавали потные и засаленные кожаные амулеты; сам же он в это время чертил на песке какие-то непонятные линии, которые затем постепенно стирал концами пальцев. Больной следил за ним потухающими глазами, однако нашел в себе еще настолько энергии, чтобы схватить котелок обеими руками и жадно выпить его зловонное содержимое; результат получился плачевный: больной не успел осушить весь котелок, как его охватила дрожь, распухший язык наполовину высунулся изо рта, на губах появилась пена и он вытянулся во весь рост.

Эта смерть обескуражила носильщиков; они стали единогласно настаивать на возвращении. Тогда Абу-Гурун придумал выход. Он указал пальцами на овраг, перерезавший местность от одного края горизонта до другого; в течение сотен лет воды прорывали эту ложбину; здесь в дождливый сезон по каменистому руслу катился многоводный поток тонких струек, сплетавшихся меж собой, как пряди волос. Мириады жаждущих влаги бабочек прилетели сюда со всех концов пустоши и усеяли овраг в таком количестве, что его края исчезали под трепетаньем их крылышек.

— Видите, — сказал Абу-Гурун, защищая рукой глаза от солнца, которое уже склонялось к закату, — ветер нам благоприятствует; бросим горящую головню по ту сторону оврага и огонь расчистит нам путь.

Надо было действовать как можно скорее, потому что ветер, — в данную минуту очень нам нужный, — обыкновенно стихал к концу дня. С факелами в руках мы бросились в овраг, чтобы поджечь траву на противоположном склоне и устроить пожар.

Скоро со свистом взвилось пламя, вытянулось, изогнулось и охватило сухую траву. Целую ночь мы наблюдали за его быстро убегавшей в даль красной лентой, пока она не затерялась, наконец, на горизонте.

Утром перед нашими глазами развернулся незнакомый пейзаж: покрытая пеплом земля казалась совершенно белой; несколько оставшихся еще деревьев протягивали к небу свои голые сухие руки и дополняли эту зимнюю картину.

Путь был свободен, но сожженная почва осыпалась под нашими ногами и затрудняла шаги. Ветер поднимал с земли песок и пригоршнями швырял его нам в лицо, чем еще больше увеличивал наши муки. Эта пытка продолжалась до вечера, когда мы, наконец, достигли последних границ пожара.

Его стремительный бег остановила река, глубоко лежавшая между крутыми берегами.

Чернокожие похожи на детей: малейшее препятствие лишает их мужества, но в то же время они быстро забывают перенесенные невзгоды. Сидя в этот вечер вокруг общего котла и насытившись вареными травами и поджаренными корнями, они визжали, свистели, дружески хлопали друг друга по плечу и шумно сморкались пальцами.

А между тем, лес, под приветливой внешностью, скрывал новые западни.

Растительность сгустилась и сплелась тесной стеной; для того, чтобы хоть на четвереньках подвигаться по тропам, протоптанным дикими зверями, нам приходилось на каждом шагу прокладывать себе дорогу топором; каучуковые лианы (пастеки), дикие арбузы и колоквинты (горькие тыквы) переплетались между собой у подножья огромных деревьев, стволы которых могучими побегами поднимались до верхней кроны. Там, обвивая их в живописном беспорядке, аристолохия, жимолость, женский волос и орхидеи перекидывались с ветки на ветку, спуская до земли на тонкой нити гроздья цветков, похожих на бабочек, застывших в своем полете.

Мы блуждали целую неделю в этом лабиринте, когда, наконец, заметили признаки присутствия пигмеев. Мы пошли наудачу по едва заметной тропинке, и Абу-Гурун указал мне на несколько стеблей бамбука, подрезанных лезвиями ножей и воткнутых в землю среди высокой травы.

— Проклятые животные! — воскликнул он, потрясая кулаком.

С бесконечными предосторожностями, чтобы не задеть этого коварного оружия, мы продолжали наш путь, который привел к темному озеру с неподвижной поверхностью, покрытой ненюфарами. На каждом разветвлении их листьев цвели огромные цветы с розовыми лепестками; аисты и цапли важно расхаживали по этим цветам, и цветы даже не погружались в воду под их поступью.

Деревья, омывавшие свои корни в сонных водах озера, отличались некоторой особенностью: их стволы, с основания до первых веток, были гладки, как зеркало; казалось, будто кора была отполирована сверху донизу постоянным трением. Скоро это явление разъяснилось. Я блуждал взором по вершинам деревьев и различил между ветвями большие гнезда из сухой травы.

Эти гнезда, насколько позволяла судить закрывавшая их листва, имели коническую форму и были покрыты чем-то вроде крыши. Серур, наблюдавший за направлением моего взгляда, дал мне надлежащее объяснение.

— Это хижины карликов, — сказал он, теребя пальцами усы.

Несмотря на то, что кругом не замечалось ни малейшего движения, мы сочли более благоразумным перенести нашу стоянку подальше и, боясь неожиданности, бодрствовали поочередно до зари.

Ничего подозрительного не было слышно. Но каково же было наше изумление, когда на рассвете мы увидели себя окруженными множеством гримасничавших карликов с горевшими, как уголья, глазами.