Агуглу (Тайна африканского леса)
(Затерянные миры, т. XXVII) - Мариваль Ремон - Страница 5

Он сделал два шага назад, вытянул левую ногу и поднял к небу свои маленькие жирные ручки.

Затем он снова заговорил, а его руки звонко упали на бедра.

— Бангассу ни за что на свете не хотел тебя подвергнуть смертельной опасности, и благословляет небо за этот случай.

Взбешенный и разочарованный, я хотел уже спровадить болтуна, когда наконец он открыл свои последние карты:

— Король, мой повелитель, — объявил он торжественно, — знает все, что происходит в его владениях. Ему донесли о твоей странной любви к костям. Вот сумка из кожи гиппопотама: ты найдешь в ней кости интересующего тебя животного!

Церемониймейстер не успел еще повернуться, чтобы уйти, как я уже открыл сумку дрожащими от волнения пальцами и стал последовательно вынимать оттуда сперва нижнюю челюсть, затем черепную коробку, грудную клетку со всеми ребрами, таз и бедро.

Все это было начисто обскоблено ножом и носило следы укусов.

При первом же взгляде грудная клетка поразила меня своим чудовищным развитием, встречающимся только у шимпанзе, орангутангов и горилл. Таз, наоборот, явно отличался от таза обезьян, который находится у них в зачаточном состоянии и служит исключительно точкой опоры для нижних конечностей. Но тот, который я ощупывал пальцами, был настолько широк, что давал крепкую опору всему телу и позволял принимать вертикальное положение. Нижняя челюсть, которую я затем исследовал, свидетельствовала о большой силе и чисто животном развитии. Я нашел на ней, один за другим, все характерные признаки знаменитой среди ученого мира челюсти, открытой в Бельгии, в пещере Нолет.

Здесь, как и там, костяные отростки едва обозначены, а боковые впадины глубоко вдавлены. И вдруг я широко раскрыл глаза: на челюсти, которую я вертел в руках, с определенной ясностью обрисовывался несуществующий у обезьян подбородок.

Я лихорадочно схватил гладкий и ровный череп, очищенный от грязи.

Лобная часть была широка; лоб хотя низкий и покатый, но вполне нормального строения, походил на лоб бушменов или жителей Огненной земли и наших доисторических предков Неандерталя и Солютра. Насколько я мог судить, мозг властно занял оба полушария, трансформировал эту голову и заставил череп податься под давлением его державного превосходства.

Я перебирал его кости, измерял его рост, считал его позвонки!

Вне себя я подбежал к окну и ударом кулака открыл ставни.

Солнце исчезло и закат горел цветом меда и зеленого золота. По тропинке проходила женщина, неся на руках негритенка, сосущего ее отвислые груди. Она остановилась и улыбнулась мне во весь свой белозубый рот. При виде ее я сдержал крик, рвавшийся из моей груди к сверкавшему звездами небу[5].

II

АЗУБ

В моем уме смутно назревал план. Почему бы мне не изучить Агуглу на месте? Я сообщил об этом Абу-Гуруну, который с первых же моих слов отнесся к этому намерению враждебно.

— Вот тоже выдумал, — сказал он, — Агуглу далеко: сколько препятствий нужно преодолеть, прежде чем добраться до них. Во-первых, ты встретишь лес, где на каждом шагу попадаются ямы и где можешь запутаться в непроходимых зарослях. А черные лужи? А миазмы, выделяющиеся из грязи? Наконец, горы с пропастями и источенными червями скалами! Сколько ловушек и западней! Здесь змея извивается в траве; там прилипают зловредные мухи и шпигуют кожу; дальше тебя осаждают муравьи, а карлики, живущие на деревьях, осыпают целым дождем отравленных стрел!

Он постепенно возвышал голос, потрясал поднятым кулаком и подергивал плечами; его торчащая вперед бороденка точно шла на приступ невидимых преград. Впрочем, скоро он успокоился, повесил нос и, кусая усы, возобновил разговор уже в мягком тоне.

— Поверь мне, лучше оставаться дома и жить спокойно, подобно добродушным курам, которые, в безопасности от шакалов, мирно выводят цыплят.

При этих словах гусиные лапки его глаз стали подергиваться, нос сморщился, а рука задвигалась, словно он отгонял ей назойливое воспоминание, долбившее его мозг и собравшее морщины около висков.

— Допустим, — продолжал он, — в крайнем случае, ты отправишься к ним. Что же дальше? Как подойти к ним, как завязать с ними сношения и победить их неукротимую дикость?

Он провел рукой по лбу и прибавил шепотом:

— Если бы ты знал, какие ужасные часы я пережил! Какую тоску! Какой страх! Я дрожу, как ребенок, при одном воспоминании об этом.

Но мое намерение крепко во мне засело; я как-то возобновил этот разговор и кончилось тем, что Абу-Гурун не выдержал моей настойчивости и уступил. Мы заключили договор. Я брал на себя издержки по экспедиции, а ему предоставлял золото, перья, слоновую кость, словом, всю добычу, какая могла быть получена. Со своей стороны, он с двумя нубийцами, в преданности которых был уверен, должен был служить мне проводником.

— Решено, — сказал он мне, подавая свою пергаментную руку, — мы отправимся в сентябре.

Было еще начало марта и я стал возражать против такого отдаленного срока.

— И все-таки мы не можем выйти раньше, — ответил нубиец, — приближается время дождей, когда пускаться в путь лесом, окруженным болотами, значит идти на верную гибель. А затем, эта отсрочка необходима еще и для того, чтобы успеть приготовиться к путешествию, набрать носильщиков и запастись всем необходимым.

Он замолчал и занялся разглядыванием своей руки, лежавшей на коленях.

В действительности, однако, старая лисица наблюдала за мной; чувствуя, что я еще не убежден, он прибавил, внезапно вставая:

— Если то, что я тебе обещал, не осуществится, ты можешь отрезать мне ухо, или нос, или голову, — по твоему собственному выбору.

Первые ливни, предсказанные Абу-Гуруном, разразились через несколько дней.

В ожидании сухой погоды, я заперся дома со своими коллекциями. Мало-помалу растения были приведены в порядок и размещены в гербарии, но классификация насекомых требовала большего внимания. Надо было осторожно положить каждое из них на предохранительный клочок ваты, стараясь не сломать маленьких хрупких ножек и усиков. Сироко, неподвижно стоя на одной ноге, подавал мне их одно за другим. Изумрудные надкрылья, нагрудные щитки с металлическим отливом так и сверкали на ладони его руки. А сколько требовалось предосторожностей, когда наступила очередь бабочек! Я видел, как дрожали его толстые пальцы, когда он подавал их: достаточно было малейшего сотрясения, чтобы их нежные крылышки потускнели.

Я как раз насаживал на булавку гордость моей коллекции — сфинкса-гермафродита, когда вдруг раздались дикие крики, от которых содрогнулись стенки хижины. В соседних хижинах заметно было сильное волнение.

Посреди тесной группы, расступившейся передо мной, я увидел двух маленьких чернокожих, опершихся на большие луки и угрюмо улыбавшихся мне. Около них глухо ворчало маленькое, коренастое существо, шея которого была зажата вилами, державшими его в некотором отдалении от провожатых. Пленник схватил конец вил руками и с остервенением царапал его когтями; лицо его, с блестящими, безостановочно вращающимися глазами, выражало безграничное бешенство.

Толпа все сгущалась; она колебалась сообразно движениям вил, то подвигаясь на несколько шагов вперед, то вдруг отступая, как бы от внезапного порыва ветра. Любопытство в ней боролось со страхом.

— Это Агуглу, — объяснил мне, наконец, Сироко. — Карлики поймали его недели две тому назад и требуют в обмен за него тканей, меди и ножей.

После долгих переговоров, условия обмена были установлены. Чтобы быть свободнее в движениях во время торговых споров, карлики привязали пленника к одному из столбов веранды. Короткие веревки едва позволяли ему поворачивать голову и шевелить руками, но ноги не были связаны и ему удалось цапнуть ими слишком смелого негритенка; икры мальчугана мгновенно покрылись кровью и он начал вопить благим матом. Благодаря этому случаю, создалось враждебное настроение. Некоторые уже прибежали, вооружаясь стрелами и размахивая дубинками.