Эпсилон в созвездии Лебедя (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein" - Страница 16

— Какого чёрта мне досталось это… эта… жена? У неё даже то, что между ног, работает не так, как у всех!

Эрика подняла бровь, но ничего не сказала.

Юрген снова метнулся к двери и обратно к окну. Потом повернулся, подошёл к Эрике, сидящей в кресле, и, наклонившись, в самое ухо, прошептал:

— Я думаю, она мне врёт!

— По-че-му? — ответила Эрика таким же шёпотом.

— Ну… У неё же не могло до сих пор не быть… понимаешь ты…

Эрика закатила глаза и застонала.

— Юрген, — произнесла она, снова садясь ровно и внимательно глядя Юргену в лицо. — На свете столько красивых женщин… Не говоря уже про меня.

— Только не говори, что решила поревновать!

Эрика мгновенно замолкла. Показывать Юргену, что её волнуют эти приступы, она не собиралась никоим образом.

— Если у неё был этот зов, — собралась с мыслями наконец Эрика, — она должна была хоть как-то проявить это. В этот период женщины не контролируют себя. Она могла написать кому-нибудь и встретиться с ним. Поищи письма.

Юрген отшатнулся от неё, заметно помрачнел и про желания женщин в тот день больше не говорил.

Применить совет Эрики на практике он не решался несколько дней — с тех самых пор, как Кассандра поселилась у него в доме, половина супруги казалась ему отделённой от его собственной нерушимой стеной. Но потом всё-таки решил, что дом принадлежит ему, а значит, ему принадлежит и всё, что в нём.

Он решительно направился в спальню Кассандры, благо та по утрам обычно занималась хозяйством, и, начав открывать ящики письменного стола в поисках чужих писем, внезапно наткнулся на потрепанную, как и все книги и вещи у дражайшей супруги, тетрадку. На обложке было написано «Мой милый дневник». Юргена передернуло, но, открыв на последней странице «милый дневник», он прочитал слова: «Со мной творится что-то странное, со вчерашнего дня я не могу отвести глаз от мужа…» Тут дверь хлопнула, Юрген повернулся, и, едва рассмотрев томные глаза и приоткрытый рот Кассандры, вошедшей в комнату, понял: оно. Его женушка готова, пресловутый зов наконец-то раздался над ее ухом.

***

Юрген сам не знал, почему послушался слов супруги, и просто медленно расстегнул застежки воротника под горло на платье, похожем на балахон. Ничего более уродливого, чем этот толстый кусок ткани, Юрген не видел ещё никогда — даже его мать, которая тоже частенько надевала на себя что-то вроде того, всегда носила мягкие ткани и следила, чтобы вещь красиво стлалась по полу за ней. Женщин младше тридцати Юрген в таких одеяниях не видел никогда, разве что в монастыре носили подобные мешки.

Грубая холщовая ткань, сползая вдоль плеч, открывала худенькое, костлявое тело — настолько маленькое, что Юргену и в голову не пришло, что оно так мало, когда он смотрел на балахон. Плечи Кассандры были ссутулены, и она переминалась с одной длинной угловатой ноги на другую.

Всё это не завело бы Юргена ни разу в жизни, если бы не сама ситуация — его женщина хотела именно его, и теперь стоило ему, Юргену, отдать приказ, как она послушно позволила стянуть с себя всё. Конечно, она что-то там сказала про семью, но на это не стоило обращать внимания — все-таки супруга училась в монастыре, а там, наверное, и не такое набили в головы ученицам. Но после этого она делала все, что муж велел.

Так беспрекословно не подчинялся ему ещё никто, и Юрген невольно потянулся к паху, чтобы погладить себя сквозь брюки.

— Какая же ты костлявая, — Юрген дёрнул плечом. — Если бы мне дали выбирать, никогда бы тебя в дом не взял.

Кассандра опустила глаза. От бессилия, от жгучего желания и от полной неспособности сопротивляться слёзы наворачивались на глаза, но Юрген то ли не замечал этого, то ли не хотел замечать.

— Иди-ка сюда, — Юрген похлопал себя по колену, и Кассандра, чувствуя, как ненависть к себе переполняет её, медленно переступила через платье и подошла.

Юрген без всякой нежности подтолкнул ее к кровати и заставил лечь на спину. Затем провел рукой по животу, и Кассандра прогнулась навстречу этому жесту.

— Все женщины хотят лишь одного, — сказал он, — на всё готовы, чтобы вам хорошенько вставили. И ты такая же, как все, да, Кинстон?

Кесси закусила губу, но промолчала.

— Не слышу, Кинстон, — Юрген слегка наклонился к ней.

— Да… — выдохнула Кесси.

— Вот и хорошо, — Юрген произнёс это таким тоном, что, вопреки всякому здравому смыслу, Кассандре ещё больше захотелось прижаться к нему всем телом и замурлыкать, а в следующую секунду Юрген вжикнул молнией и приступил к делу.

Кассандра вся дрожала в его руках, Юрген не обращал внимания на невнятное бормотание. Хотелось заткнуть жене рот, потому что это бормотание жутко отвлекало, но, впрочем, не настолько, чтобы мешать всерьёз. Наконец Юрген выгнулся дугой, запрокидывая голову назад и отпустил Кассандру, которая тут же стала какой-то неживой, будто марионетка, которую перестали дергать за ниточки, снова вжикнул молнией и размял плечи.

— Супруга, супруга… честно, не секс, а полное фуфло. Эрика хоть сосёт хорошо.

Юрген развернулся и, зевая на ходу, направился к себе, а Кесси долго ещё лежала неподвижно, пытаясь понять, почему после того, чего все девушки ждут с таким упоением, ей было настолько хреново, пока в конце концов не разразилась слезами.

ГЛАВА 10

Три дня Кесси провела в своей комнате, не выходя дальше ванной и почти не вставая. Все-таки иногда подниматься приходилось, и в одно из этих коротких путешествий к двери ванной она обнаружила свой открытый дневник на столе. До нее дошло, почему Юрген вообще снизошел до нее. Кесси подняла со стола тетрадку и без жалости разорвала ее, дав себе слово больше никогда не вести дневников.

Пресловутый зов всё ещё продолжался, но ей не хотелось уже ничего — ни прижаться к мужу, ни оказаться в его тепле. Только свернуться клубочком и лежать, обняв колени руками, будто ничьи руки, кроме её собственных, и вовсе не могли принести ей тепло.

Чем больше Кесси лежала так неподвижно, невольно прокручивая в голове все самые неприятные воспоминания — издевавшихся над ней в школе мальчишек, Донны, выставившей её посмешищем перед Юргеном, самого Юргена и даже Анну, возложившую на неё, будто в насмешку, непосильную ношу — чем больше она лежала так, тем больше ей казалось, что помощи, тепла и доброты не стоит ждать ни от кого.

Всю свою жизнь она была одна. С самого детства, когда родители навещали её лишь за тем, чтобы проверить домашнюю работу — и неизменно оставались недовольны результатом, находя в любом тексте то помарку, то недостаточную чёткость изложения. Она была одна в школе, где никому не нужно было чучело; слишком умная, чтобы общаться с другими, и слишком «не такая», чтобы можно было принять ее за свою. Кесси никогда не были интересны фильмы, которые смотрели другие, музыка, которую они слушали, разговоры ни о чём. Кесси ненавидели все — хотя она никогда не понимала почему. И когда из начальной школы её перевели в монастырскую, не изменилось ничего. Разве что не было больше рядом грубых и беспардонных юнцов, только девочки — ехидные и любящие подшутить.

Кесси вдруг поняла, что она ненавидит мужчин — и ненавидела всегда. Она понимала, почему другие девчонки так вытягиваются по струнке при виде этих красавцев с широкими плечами и ослепительными улыбками. От мужчин исходила непонятная, завораживающая сила, и теперь, во врема зова, восхищение этой силой накрывало Кесси как никогда. Но именно за это ощущение она ненавидела сейчас и Юргена, и себя, потому что абсолютно отчётливо вдруг поняла, что эта сила не имеет никакой связи с реальной силой человека. Да, при виде мужчины кровь приливала к щекам, и хотелось упрашивать его о милости, но теперь-то Кесси видела, что это только пережиток древних времён, когда мужчины и женщины ещё жили племенами, и избыток тестостерона определял способность воина защищать дом и семью. От этой гормональной зависимости, до сих пор владевшей, казалось, всеми вокруг, и не обошедшей также и её, Кесси становилось тошно.