Сон Лилии
(Легенды и сказки) - Любич-Кошуров Иоасаф Арианович - Страница 28

Фламелло молчал.

Отвечай, Винцент Фламелло!

— Не знаю, — сказал Фламелло.

— Для того, чтобы он обагрил его в крови несчастных, беззащитных и невинных, — повторил старик.

Он умолк на минуту и потом продолжал:

— Но знаешь ли ты, что старый граф Жофруа клялся на этом мече обнажать его только в защиту беззащитных и гонимых? Он клялся в этом при мне…

Фламелло вздрогнул.

С тех пор, как умер старый граф Жофруа, прошло так много времени…

— Кто вы такой, — проговорил он в сильном волнении, тщетно стараясь не выказать его, — что знаете так много?

— Я занимаюсь наукой, — уклончиво отвечал незнакомец, — и потому я знаю так много и живу так долго… И это я говорю тебе правду, что старый Жофруа при мне приносил присягу на этом мече, ибо нас было тридцать и все мы принесли такую присягу ровно сто лет тому назад. Тридцать мечей поднялись сто лет тому назад в защиту гонимых и несчастных. Теперь только два меча не обагрились в крови гонимых; один из них меч Жофруа. Он также неповинен перед справедливостью, как сто лет тому назад. Но ты, Винцент Фламелло, готовишь его на горе и слезы… Если бы ты знал, сколько слез и крови проливается ежедневно только потому, что одни сильны, а другие слабы, ты вычистил бы этот меч не для графа Жофруа…

— Я знаю, что многие несчастны, — сказал Фламелло.

— Но ты не видишь, — продолжал незнакомец, — всех этих слез, и этой крови, и этого страдания, ты не видишь их и сотой доли… А я вижу, и я пришел тебе показать их…

И, подойдя к столу, он отодвинул лежавшие там в беспорядке инструменты и, вынув из-под плаща толстую в кожаном переплете книгу с медными, в виде змеиных головок, застежками, положил ее на очищенное место.

Затем, опустив руку на крышку книги и повернувшись к Фламелло, он сказал:

— Слушай, Фламелло, когда-то я основал орден «Большого Меча» … Теперь нет никого в живых из моих рыцарей; их мечи опозорены, кроме меча Жофруа и моего меча. Но мой меч при мне, а меч Жофруа в твоих руках. Теперь я тебе скажу, кто я. Я — алхимик. После того, как пал последний из моих рыцарей и сам я был ранен и уж не мог владеть мечом, я посвятил себя науке… И я узнал многое. Я живу далеко от людей, но я слышу каждый стон угнетенных и обиженных, каждую просьбу о милости, каждый призыв о защите… И я все записывал в эту книгу уже в продолжение многих лет. Ты не поймешь моих знаков в этой книге, моих букв… Но я знаю заклинание, которое сделает живым каждое слово в моей книге; каждое написанное слово оживет в звуках. Книга заговорит сама. Итак, хочешь ли ты слышат этот стон мира, ты, знавший до сих пор, может быть, только из уст других о скорби человеческой?

Он умолк и, выпрямившись, смотрел на Фламелло в ожидании, что он ответит.

Фламелло затрепетал.

До сих пор он действительно мало думал о людях, обреченных на страдание, но сейчас он почти с ужасом смотрел на книгу алхимика…

Ему казалось, что сердце его разорвется на части, едва приподнимется крышка этой книги.

И он закрыл глаза ладонями, как будто защищаясь от удара.

— Нет, нет! — воскликнул он, — я не хочу этого.

— Тогда, — произнес алхимик и поднял свою книгу, держа ее сверху и снизу обеими руками прямо против Фламелло, — ты пронзишь, быть может этим мечом эти листы скорби и слез?

Фламелло содрогнулся. Он не знал, что делается с ним в эту минуту. Вся душа его, казалось, наполнилась слезами. Он чувствовал, что не может стоять, как стоял до сих пор… Колена словно сами подгибались.

И он опустился на колена и пролепетал:

— О, дайте мне поцеловать край этой книги.

— Клянись же, — раздался громко голос алхимика, — клянись на этих листах печали и скорби, что меч Жофруа останется в твоих руках… и ты выйдешь отсюда защитником гонимых и обиженных! Клянись новый рыцарь Большого Меча!

Фламелло трепещущим голосом стал повторять клятву, которую вслед затем медленно, слово за словом прочел над ним его странный посетитель.

Потом алхимик опоясал его мечом и, еще раз попросив повторить клятву, потребовал от него обещания завтра чуть свет выйти за городские ворота к развалинам одного древнего укрепления.

Затем он ушел.

Когда на другой день Винцент Фламелло, новый рыцарь Большого Меча, с рассветом солнца явился в назначенное место за городскими воротами, его встретил там человек, одетый и вооруженный как на поход, но без меча.

Вместо меча у бедра его висела тяжелая длинная рапира.

Человек держал в поводу двух коней одинаковой масти.

Едва Фламелло показался на развалинах укрепления, он приблизился к нему и преклонил перед ним колено.

— Благородный рыцарь, — сказал он, — я готов вам служить в бою и в странствии, как оруженосец. Я давно уже жду вас здесь с вашим конем и вашими латами.

При этом он встал с земли и, попросив Фламелло следовать за ним, подвел его к тому месту, где стояли лошади.

За выступом полуразрушенной стены Фламелло увидел великолепной чеканки стальные, украшенные серебром латы, такой же шлем, перчатки, сработанные из мельчайших стальных колечек так чисто, что они казались связанными из блестящей шерсти, щит и большое рыцарское копье.

Фламелло опустился на колени лицом на восток и прочел молитву.

В этой молитве в эту минуту он отдавал свою жизнь на служение угнетенным и гонимым.

И когда, окончив молитву, он встал и, скинув свой плащ, обнажил меч Жофруа и поцеловал его, он ощутил в себе такую ясность духа и такое мужество, что если бы весь мир встал против него, он не опустил бы своего копья перед лицом всего мира.

Оруженосец помог ему одеть броню, застегнул застежки наколенников, подал шлем и затем подвел коня.

Фламелло сел на коня.

Оруженосец последовал его примеру, взяв в левую руку щит Фламелло, а в правую — его копье.

Фламелло опустил забрало шлема и направил коня к воротам, через которые он только что вышел из города.

Над Парижем трепетала утренняя заря.

Стекла в окнах домов в узких решетках их переплетов блестели, как четырехугольные, многогранные, круглые кусочки льда в тонкой черной оправе. Голубые тени пересекали еще влажные от осевшей на них вечерней росы улицы. Голубой туман клубился над Сеной.

Фламелло ехал серединой улицы, прямо сидя в седле, держа руки сложенными одна на другой на луке седла.

Оруженосец следовал за ним.

Подковы их коней звонко стучали по каменной мостовой.

Вдруг Фламелло остановил коня.

Его внимание привлек громкий, визжащий, пронзительный звук, раздавшийся впереди его, со стороны высокого мрачного здания с маленькими далеко одно от другого окошками.

Вслед затем послышалось бряцанье оружия, и минуту спустя Фламелло увидел выходивших попарно из ворот мрачного здания солдат в низких железных шлемах, в железных нагрудниках и с алебардами у плеча.

Солдаты стали в две шеренги у ворот и по команде их офицера одновременно подняли свои алебарды и одновременно брякнули их рукоятями о мостовую.

Из ворот показалась высокая колесница с сидевшей на ней; спиною к лошадям девушкой с обрезанными волосами…

Опять тот же пронзительный, визжащий звук прорезал чистый утренний воздух: ворота закрылись.

Отрывисто, глухо раздались слова команды.

Отряд окружил колесницу.

Скрипнули колеса; громко, отчетливо раздались тяжелые шаги нога в ногу.

Процессия двинулась по улице.

Но Фламелло заступил дорогу.

— Остановись, палач и тюремщик! — крикнул он. — Во имя совести говорю вам: остановись!

Увидев перед собой богато вооруженного рыцаря, с павлиньими перьями на шлеме, быть может приближенного короля, начальник стражи жестом приказал солдатам остановиться и поспешно подошел к Фламелло.