Как приручить Обскура (СИ) - Фальк Макс - Страница 10

— Он смотрел вверх, — сказал Грейвз. — На эту белую мелюзгу, на небо в просвете между домами. От удивления у него шире открылись глаза. Он вдруг показался мне таким… красивым. Я не мог отвести от него глаз. Он протянул руку, и бабочка села ему на палец. И он улыбнулся, — шепотом сказал Грейвз. — Впервые. Застенчиво, тихо… Не разжимая губ. И посмотрел мне в глаза. Как будто… с надеждой. Будто поверил, что я не причиню ему зла.

Этот взгляд в грязном проулке был светлее солнечного луча. Криденс, наивный, голодный, даже такую пустяковую мелочь воспринимал, как драгоценный дар, как чудо, достойное изумления. Грейвз был для него идеалом доброты уже потому, что не повышал голос и не замахивался, чтобы ударить. Назови его «хорошим мальчиком» — и Криденс будет готов целовать ему руки. Скажи ему «Криденс, порадуй меня» — и Криденс разобьётся в лепёшку, чтобы порадовать. Не имеющий достоинства, не знающий человеческого обращения, он с готовностью подставит рот, зад, что угодно, лишь бы его потом приласкали.

— Он смущённо спросил, что это за фокус, — продолжил Грейвз. — Я сказал, что я не фокусник. А волшебник.

— Перси, в тебе пропадает великолепный рассказчик, ты знаешь?.. — небрежно сказал Гриндевальд. Он наклонился вперёд, поставил локти на колени. — Болтаешь о какой-то ерунде, а впечатление такое, будто сокровенные тайны души выворачиваешь. Ну, что там было дальше с этим робким юношей?..

— Магия его напугала, — сказал Грейвз, не позволяя себе поддаваться гневу. — Он перестал улыбаться, замер, будто весь спрятался под пиджак. Забормотал, что ведьмы и колдуны забирают детей, совращают умы и весь прочий бред. Он говорил заученные фразы, повторял, что магия — это дьявольская сила, снова начал дрожать — от страха, от холода. Мне хотелось что-то сделать для него, но мне ничего не приходило в голову. Тогда я снял перчатки и отдал ему. Он не хотел брать. Я так напугал его всем этим — бабочками, магией, ещё и подарком, что он хотел просто сбежать. Я разозлился. Я ждал от него другого. Мне хотелось, чтобы он был благодарен мне, чтобы он был рад, чтобы он взял то, что я даю. А он пятился от меня и трясся, будто я собирался его избить. И я заставил его.

— Силой?.. — с интересом спросил Грейвз-Гриндевальд.

— Нет. Просто приказал. И он послушался.

— И всё?..

— И всё.

— И никакой благодарности?..

— Он сказал — «спасибо».

— А ты?..

— Я обнял его, — сказал Грейвз. — Он был таким замёрзшим, что я не смог устоять. От его волос и ушей пахло ладаном… и свечным воском. А одежда пропиталась автомобильным дымом, ещё у неё был специфический запах старого дома… ветоши. Дешёвой еды. Потом я узнал, что он работает на благотворительной кухне для беспризорников. Я гладил его по спине и слышал, как он перестаёт дрожать.

Мерлин… Этот запах. У Грейвза дрогнули ноздри, когда он вспомнил. Запах лежалой одежды, ладана, бензиновой гари, сладковатый запах старого дерева и дешёвого мыла. Он был неприятным, но как же он возбуждал. Персиваль стоял, обнимая Криденса, сгорал от желания толкнуть его к стене, прижать к ней всем весом, поцеловать грубо, пошло. Не давая опомниться, раздвинуть коленом ноги. Понимал ли Криденс, что будит в своём новом знакомом?.. Нет, конечно, не понимал.

— Поверить не могу, что ты такой сентиментальный, Перси, — сказал Гриндевальд. Его лицо сейчас отражало именно то отвращение, которое Грейвз испытывал к самому себе — и он смотрел, как в зеркало, заставляя себя не отворачиваться. — Значит, ты ему оторвал от сердца свои дорогущие перчатки. Потом обнял несчастную сиротинку. А дальше что? Только не говори, что опять ушёл ни с чем.

— Я ушёл, — сказал Грейвз. — Но сначала положил чары, чтобы перчатки сохраняли тепло даже в мороз.

Гриндевальд фыркнул, откинулся в кресле, побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Знаешь, Перси, ты меня удивил. Я был уверен, что всё будет иначе. После твоих прошлых признаний… — он ядовито усмехнулся. — Думаю, ты врёшь. На самом деле всё было не так… Ты, конечно, пожалел пацана. Все жалеют сирот, это естественно, — он театрально взмахнул рукой. — Но! Но ты не просто так отдал ему перчатки.

У Гриндевальда зажглись глаза, он устроился в кресле удобнее.

— Вот как всё было. Ты стоял где-то поодаль, завернувшись в мантию. Смотрел, — он игриво подвигал бровями. — Смотрел на своего мальчика. А сам в это время — рукой в перчатке — залез себе в штаны и щупал свой член. Смотрел и щупал. Щупал и смотрел. — Гриндевальд весело улыбнулся. — Гляди-ка, краснеешь!.. Что, всё так и было?.. Ты смотрел на него и воображал, как потом он будет прикасаться этой перчаткой к своему лицу… А может, даже возьмёт её в зубы, чтобы стащить с руки, ммм?.. Ты надрачивал себя, глядя на него, и так увлёкся, что спустил себе в руку. И подумал — ведь так ещё лучше! Как следует растёр свой сюрприз по своим зачарованным кожаным перчаткам, чтоб впиталось и нежно пахло тобой — и пошёл дарить свой подарок с секретом… Так было дело, да?.. Что ты молчишь, персик мой?.. Так всё и было?..

— Нет, — с холодной ненавистью сказал Грейвз.

— Ну и дурак, — Гриндевальд пожал плечами и отвлёкся на пламя камина.

Грейвз сидел, подавляя бесполезную ярость. От унижения горело лицо.

С сотрудничеством всё было ясно. Никакого, нахрен, сотрудничества. Ты аврор, а не тюлений хер, ты соберёшь себя в кучку, Персиваль мать твою Грейвз, и найдёшь способ выбраться. Даже если он выпотрошит тебя и вывернет наизнанку — ты не дашь переломать себе хребет. Нечего расклеиваться. Подумаешь, нежный какой. Соберись! Подумай как следует — что-нибудь да найдёшь.

— Не найдёшь, — рассеянно сказал Гриндевальд, будто прочёл его мысли. — У тебя нет выхода. Мне больше не нужно твоё сотрудничество. Пойми, Перси… — он смотрел в огонь, склонив голову набок. — Тебе нравится смотреть, как убогий сиротка корчится от страха перед тобой… а мне нравится смотреть, как корчишься ты.

Меня зовут Персиваль Грейвз

Грейвз не хотел умирать. Он любил свою жизнь, свою работу, он любил себя, в конце концов. Его ужаснула мысль, что другого выхода нет. Но Гриндевальд был прав: сбежать с острова было нельзя.

Пока Грейвз оставался в живых, Гриндевальд там, в его облике, вёл какую-то свою игру, масштабную, судя по тому, какие вопросы он задавал о работе Грейвза. Остановить его можно было только одним путём. Нет Грейвза — некого изображать.

Он никогда не думал, что закончит свою жизнь так. Бесславно — и помоги Мерлин, чтоб не бессмысленно. И так быстро!.. Он ведь так мало успел. Всю жизнь думал — потом, некогда, надо столько всего сделать, и вот как сделаю, вот потом, тогда… И каждый раз — новое дело, опять что-то важное, срочное, некогда отвлечься, некогда остановиться.

Ну что ж, не вышло. Не будет никакого «потом». Он умрёт на затерянном в океане острове, в одиночестве, и вряд ли кто однажды придёт всплакнуть на его могилу. Могилы ведь у него не будет, он просто истлеет и превратится в скелет.

Грейвз разбил окно ударом локтя. Выбрал осколок покрупнее, с бритвенными краями. Вышел из дома, укрылся в кустарнике подальше от крыльца — если Гриндевальд немедленно аппарирует сюда, пусть потратит на поиски драгоценные минуты.

Он устроился поудобнее, спиной к стволу дерева, закатал оба рукава. Вытащил из-под задницы неудобный камешек. Задумался на мгновение, что бы такого сказать самому себе, чтобы приободрить. Мол, мы это делаем не ради себя, а ради других. Трагический финал молодого аврора… Сорок два — это молодость?.. Вряд ли, но звучит мелодраматичнее, чем просто трагический финал.

В общем, ничего достойного, внушительного, подходящего моменту в голову не лезло. Лезла только надежда, что это сработает. Может, Гриндевальда задержат, когда увидят, как у главы Аврората внезапно вспарываются обе руки от локтя до запястья. Начнут разбираться, спасать, не зная, что Гриндевальда спасать бесполезно — а там Грейвз помрёт от потери крови, и личина слезет с Геллерта, как фантик.