Отрочество 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 18

Он с размаху уселся на чемодан, и тот наконец закрылся. Пыхтя и отдуваясь, мужчина с торжествующим видом затянул ремни, и выпрямился с багровым лицом и видом победителя.

– А носочки!? – всплеснула полными руками Эстер, – Носочки-то вот они! А дерринджер? Который тибе моя мамуля на нашу годовщину дарила! Неужели забыл?

– Фима! – заломила она руки, – Как ты будешь в Африке без носочков и дерринджера!?

– Золотце! – выпрямился былой гроза Молдаванки и немножечко Одессы, – ты таки не находишь, шо это смешно – говорить за дерринджер тогда, когда у меня есть вот такое ружьё, в дуло которово можно просунуть большой палец, и ещё останется немного места?!

– Ой, да шо ты такое говоришь?! – супруга прищурилась, уперев руки в бока, и Фима таки согласился, не доводя до греха!

Проводи супруга и восемь его кофров с чемоданами на пароход, помахав платочком и пустив слезу, Эстер вернулась домой грустная и умиротворённая.

– Фима решил, шо у мине мало брульянтов, – сообщила она со светлым вздохом встреченной соседке, – и решил таки отправиться за ними в Африку. Такой авантюрист!

[i] Специально для любителей или НЕ любителей «Израиловки»: еврейский колорит в книге будет встречаться, но на вторых-третьих ролях, сугубо для сюжета и антуража.

Глава 11

Застонав надсадно всем своим стареньким, изрядно проржавевшим металлическим телом, пароходик накренился и заскользил на волне вниз – резко, будто падая в пропасть, и желудок подскочил к горлу.

– Ву-у! – пронзительно засвистел ветер в едва приоткрытый иллюминатор, разлетаясь по каюте холодом и солёными брызгами.

– Бу-э! – склонился пожилой сосед-португалец над пустым тазом, закреплённым у кровати. Выпучив глаза, он раздувал худое лицо и жилистую шею, но желудок его давно пуст. Спазмы сотрясают жилистое тело, и кажется, што ещё вот-вот, и будет его рвать кусками желудка.

– Бу-э! – пример оказался заразителен, и вскоре рвало всех моих соседей по каюте. Санька пока держится, но и он зеленеет лицом – не столько даже от качки, сколько за компанию.

«– Психосоматика» – вякнуло подсознание неуверенно, и заткнулось. Вздохнув, я принялся ухаживать за соседями по каюте, потому што, ну а как иначе? Не потому даже, што ангел кротости, доброты и милосердия, а просто – сам же буду нюхать, а то и оттирать.

Стюарды, они вроде как и должны ухаживать за пассажирами, но – шторм! Есть дела поважнее, и сейчас они выполняют работу палубных матросов. Ну… наверное. Капитану виднее, куда их и как.

– Воды попей, – присев рядом, уцепился одной рукой за поручень койки, сую кувшин с водой немолодому немцу-инженеру с запачканными блевотиной усами «под кайзера», – иначе при такой рвоте обезвоживание будет. Выпил…

– Бу-э!

Сдерживая клокочущий гнев на немца, судёнышко, капитана и саму ситуацию, выплеснул рвоту в иллюминатор… и чуть было не получил её обратно в морду посредством штормового порыва ветра. Повезло. Судёнышко как раз качнулось на воле, и едко пахнущее содержимое немецкого желудка украсило снаружи стену каюты, тут же смытое волной.

– Дева Мария… – тоскливо забормотал кто-то из португальцев молитву, и я совсем затосковал. Набожный народ, да ещё и страдающий… пара минут, и будет тут филиал монастыря.

Я не ошибся, и вслед за португальцем молитву подхватили вразнобой и остальные мои страдающие соседи. Португальский мешался с немецким и голландским, а молитвы католические с протестантскими, и кажется – иудейской. Хм… оказывается, этот красивый испанец – марран[i], да ещё и вспомнивший в минуту опасности и страданий о вере предков? Как же интересно я живу! Вот так походя, самым краешком, но прикоснулся к чужой, и очень непростой тайне!

Мысли об интересности моей жизни прервал очередной страдалец и необходимость вытирать рвоту с пола. Промахнулся, ети его…

С тоской глядя на этот рвотный молебен, и не забывая придерживаться, дабы при очередной волне не улететь в стену или кому-нибудь из страдальцев на койку, достал часы.

– О! Обед! Сань, пошли!

– Бу-э!

Санька, зеленоватый за компанию со страдальцами, а не из-за качки, выскочил за мной, на ходу надевая непромокаемый тяжёлый плащ.

– Куда! – едва успеваю поймать брата за ворот на накренившейся скользкой палубе.

– Жить надоело?! – ору в самое ухо, перекрикивая вой шторма. Санька, мертвенно-бледный от пережитого ужаса, схватился за леера обеими руками, не обращая внимания на плащ, запарусивший за его спиной и никак не спасающий от хлещущей через палубу воды.

В кают-компании только зеленоватый штурман и несколько вялых матросов, отчаянно задымливающих помещение.

– Добрый день, господа, – приветливо поздоровался я на немецком, – чем нас сегодня будут кормить?

Покосившись на меня с ненавистью, штурман поздоровался сквозь зубы, и почти тут же из камбуза вывалился измученный кок, держа в охапке разнообразную полуготовую снедь. Сыр, галеты, ветчина и почему-то – абрикосовый джем. А! И масло!

– Вот… – сказал он со страдальческим видом, – сейчас ещё кофе…

– Безобразие, – возмутился я, отрезая на галету сыр и щедро намазывая поверх джемом, – пассажиры полуголодные! Ну никакого сервиса!

Прорычав што-то, штурман взглянул на меня так, што ещё чуть, и прожёг бы взглядом, и вылетел молча из кают-компании. Вернувшись через пару минут заметно посвежевшим и отсыревшим, он присосался к принесённому кофе, и тут же зашипел, обжёгшись. Снова взгляд на меня… в этот раз-то я причём?!

– Сыру?

Покосился, но взял сыр, потом галету – что значит, опытный моряк! Понимает, што жрать – надо! Потому тошнит иль нет, а силы нужны. Ты не пассажир, и в каюте не отлежишься.

– Я шота не пойму, – прочавкал брат с набитым ртом, – почему все да, а мы нет? Мутит, но так-то не слишком, особенно когда рядышком никого не тошнит.

– Тренировки, – в отличии от нево, я сперва прожевал, запив сладченным и крепченным кофе, от которого слипались зубы, – этот, как его… вестибулярный аппарат! Мы с тобой когда на тренировках кувыркаемся, фляки делаем да на руках ходим, то вот оно и закалка!

– Иди ты! – восхитился брат, подвигая к себе банку с джемом, и покосившись на остальных, ковырявшихся в еде без особого аппетита, начал трескать прям оттуда, большой ложкой. Ну а галету – для заедки! А то жопа слипнется.

Наевшись, похлопал себя по пузу, проводив вздыхающего Саньку в каюту – к рвоте и тряпкам, а сам отправился в трюм, проведать Мишку и Котяру с близнецами, а заодно – всякой твари по паре, временно обитающих в утробе судна. Как-то оно само случилось, в Константинополе ещё, при пересадке на германский пароход, следующий в Южную Африку.

Груз… не знаю чего, но по контролируемому англами Суэцу они не пошли, и маршрут пролёг по самохудшему для моряков пути – вокруг Африки, через мыс Доброй Надежды. Ох, зря я не стал ждать и заторопил дядю Фиму… сто раз пожалел, и ведь времени на спешке ни разочка не выиграл!

То на то и вышло бы, только без самомучительства. И ладно бы сам, но Мишку и Котяру, страдающих в трюме – жалко.

Ну и там же – твари по паре, то бишь знакомые, знакомые знакомых… и нет, этих не уговаривал и не подавал пример, а просто – такие же бестолковые торопыги, как и я, встреченные в Константинополе, да прилипшие банным листом. Особенно когда узнали, што поплыву тем же пароходом.

Каждому дай совет – што брать в путешествие, да к кому обращаться, ежели вдруг што, да могу ли они подойти ко мне, ежели вдруг што. И вот я, как путешественник опытный и бывалый, над ними вроде как старший. Сам того ни разу не желая, не имея официальной власти, и уж точно – преференций!

Компания самая пёстрая: русские, греки, жиды, крымский татарин, обрусевший немец, поляк, ещё один поляк, но уже как бы – из выкрестов. Цели поездки тоже самые разные, объединяет нас только маршрут прибытия – португальский город Лоренсу-Маркиш.

Нырнул в трюм, и сразу – запахи! Рвотой пахнет, сцаниной и чем похуже – не всегда успевают дойти до нужника измученные качкой люди. В трюме она ощущается если и не сильней, то уж точно – тяжелей.