Ныряльщица - Эльденберт Марина - Страница 48

— Мы на занятиях, — сообщает Хар, глядя на него. — Я могу дословно повторить все, что вы только что говорили, ньестр Н’етх.

— Уверен, что можете, — он улыбается. — Но постарайтесь так же внимательно меня слушать, сидя лицом ко мне. И вам не сложно, и мне приятно.

По рядам проносится смех, Кьяна тоже смеется, и я улыбаюсь. Риардан Н’етх — один из самых приятных преподавателей в Кэйпдоре, он молодой, и действительно горит предметов, который ведет: «Легенды и мифы старого времени».

Лекция продолжается, и я только-только успеваю сосредоточиться на словах Н’етха, когда мне на тапет падает сообщение:

От неожиданности чуть не роняю перо, глядя на выскочившую строчку. Щеки вспыхивают, я кошусь на Кьяну, но она, кажется, увлечена лекцией. Сама не знаю зачем (по-хорошему, мне стоит последовать ее примеру), пишу ответ:

Это даже не вопрос, а утверждение, с которым я понятия не имею, что делать. В тот момент я действительно поцеловала его, чтобы сохранить его тайну, но мне это нравилось. Нельзя отрицать очевидный факт, мне нравится целоваться с К’ярдом.

Мне. Нравится. Его. Целовать.

Наверное, если почаще повторять это про себя, я даже перестану краснеть, когда об этом думаю. И уж тем более перестану краснеть, когда вспоминаю, как его губы касаются моих.

М-м-м, нет.

Это определенно не то, о чем стоит думать на лекциях.

«У меня лекция», — пишу я.

Я дергаюсь так резко, что Кьяна удивленно смотрит на меня, спрашивает еле слышно:

— Все в порядке?

— Все хорошо, — отвечаю так же шепотом и выключаю дисплей.

Тапет жужжит. Снова.

Снова и снова.

Кьяна снова на него косится:

— Тебе кто-то пишет? Что-то срочное?

— Нет, ерунда, — я выключаю еще и вибрацию, после чего внимательно смотрю на Н’етха и на голограмму мифического сражения: молнии ударяют в бушующее море, а колесницы богов несутся над ним, чтобы сойтись в схватке.

Что-то они там не поделили, и я даже помню, как преподаватель об этом говорил, но не помню, что. Я вообще ни на чем не могу сосредоточиться.

Все-таки включаю дисплей.

Я присылаю ему злой смайлик.

Нет, он еще и издевается!

Теперь мне хочется треснуть его тапетом.

«К’ярд, если тебе действительно есть о чем поговорить, давай сделаем это во время большого перерыва. Идет?»

Я пишу это именно так, выразительно большими буквами, после чего собираюсь с концами выключить тапет, когда мне падает новое сообщение:

Не знаю, что меня останавливает, то ли это его «Вирна», то ли… сама не представляю, что.

Я ничего не отвечаю.

Ничего не пишу.

В конце концов хватаюсь за перо:

И он правда не дергает, все оставшееся время, даже когда мне самой невыносимо хочется отвлечься, я сижу и слушаю лекцию, потому что К’ярд ничего больше не пишет. Но он и так уже написал достаточно, и вчера тоже сказал более чем. Это была просто шутка, ничего кроме, но эта шутка почему-то не выходит у меня из головы.

С той минуты, как я вспоминаю это его «девушка», лекция окончательно идет боком, и все, что я делаю — это смотрю на часы. Время, как назло, тянется невыносимо медленно, и когда звенит звонок, я, едва попрощавшись с Кьяной и Харом, вылетаю из аудитории. До столовой не так уж далеко отсюда, и за парочку поворотов я заставляю себя сбавить шаг, чтобы не выглядеть запыхавшейся.

Впрочем, наверное, я все равно выгляжу', поэтому когда вижу его, на ходу поправляю волосы и спрашиваю как можно более небрежно:

— Привет. Ты про Эн хотел поговорить?

Он смотрит на меня, смотрит как-то слишком долго, и под его взглядом мне становится невыносимо жарко. Правда, еще горячее становится, когда К’ярд произносит:

— Про нас.

— Что значит — про нас?

То, что я спросила это, глядя ему в глаза, до меня дошло уже постфактум, горящими щеками и слишком откровенным желанием сбежать. Хотя куда мне от него бежать в Кэйпдоре? Нет, куда мне от него бежать в Ландорхорне? Куда мне вообще от него бежать?

— Про нас — это то, о чем не говорят на голодный желудок, — не дожидаясь ответа, меня подхватывают под локоть и увлекают за собой.

Сегодня в столовой на нас смотрят все без исключения, причем если раньше это был такой исследовательский интерес, то теперь во взглядах помимо любопытства зависть, насмешка, раздражение, любопытство: столько эмоций, что у меня начинает кружиться голова. Никогда раньше на меня не обращали столько внимания, и не обратили бы — даже если бы я доучилась до победного седьмого курса в Кэйпдоре и сделала бы открытие в области лиабиологии, которое изменило бы мир. Вся причина этого внимания — Лайтнер К’ярд, но что самое странное, страшное, невыносимое и вместе с тем восхитительное — так это то, что мне это нравится.

— Что будешь? — интересуется он, на ходу изучая интерактивное меню, и, кажется, тоже совершенно не замечает этих взглядов.

— У меня есть деньги, — говорю я и тянусь за картой.

К’ярд тяжело вздыхает.

— Деньги не едят, Мэйс.

Я смотрю на него.

— Ты меня прекрасно понял.

— В этом-то и проблема, — я не успеваю открыть рот, когда он уже делает заказ. На двоих.

Мне невыносимо хочется заказать себе отдельно, а потом посмотреть, как он будет все это есть, но я решаю, что лучше об этом говорить. Раз уж зашел разговор «про нас».

— Я не хочу, чтобы ты за меня платил, — говорю я, когда мы садимся за столик.

— Ты хочешь сказать, что я не в состоянии заплатить за свою девушку?

Нет, надо было все-таки взять себе что-нибудь отдельно. А воды попросить из холодильника, чтобы его полить.

— Я не твоя девушка, К’ярд.

— Да ладно? — Он приподнимает брови. — Почему?

Вопрос ставит меня в тупик.

— Потому что я человек, а ты въерх.

— Это должно меня смутить?

— Нет, это смущает меня.

— Почему?

— Я сейчас полью тебя соком.

— А я полью соком тебя, — замечает он совершенно серьезно. — Хороши мы будем, оба политые соком, правда?

С ним невозможно говорить серьезно. Несерьезно, впрочем, тоже: для сына правителя Ландорхорна не существует преград, границ, которые нельзя перейти, и я совершенно не представляю, что с этим делать. Почему на его месте не мог оказаться любой парень, обычный, простой, че-ло-век? Просто такой же невыносимый и такой же, к которому меня тянет со странной, все возрастающей силой… но похоже, он такой один. И с этим надо что-то делать, потому что если ничего не сделать с этим сейчас, потом будет поздно.