Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 46

Матрос помотал головой, стряхивая остатки сна, вылез и некоторое время стоял спиной к нагретым доскам.

– Вон там, у проселка, что?

– Трехтонка сгорела, немец утром пролетал, а те прохлопали, в тень свернуть не успели. Ну и…

Лейтенант махнул рукой.

– Пойду на кухню, я еще сегодня не получал еду. Потом надо все-таки лопату найти. Выпросить у кого, что ли.

– Постойте…

Матрос потянулся и прошел к горелой машине. Заглянул за кабину, отвалил закопченную дверцу, поднял ошметки сиденья:

– Ага, есть.

У ЗИС-5 бензобак под сиденьем. Он, конечно, сгорел, так что возле него никто не искал. А между баком и задней стенкой кабины у некоторых машин есть пространство – как раз лопатку спрятать.

– Вот, нашел. Только ручка сгорела. И сама лопата мягкая, отожженная теперь…

– Да сойдет, земля тут легкая! – Лейтенант обрадованно схватил сизо-фиолетовую от пожара железяку. – Сейчас на кухне топор возьму, ручку вытешу. А окалина сама вытрется, как начнем копать.

Матрос распрямился, отряхнул руки, вытер копоть о траву. Вытащил из-за пазухи все тот же пакет, повертел в руках и убрал.

Вздохнул и направился в полевую столовую, за кашей.

Каши нам пока что хватало: севернее Ровно припятские леса, там черт ногу сломит, немцы в них и не пробовали соваться. Оттуда Пятая армия Потапова имела вполне приличное снабжение, хватало и снарядов, и топлива, и крупы.

Не хватало… Черт знает, чего. Часа, дня, роты в нужной точке, двух танков за важным поворотом, воздушной разведки… Немцы успевали раньше. Пока мы с лейтенантом зарывались в суглинок одной на двоих лопатой, мотоциклисты немецкой разведки нащупывали ту единственную из многих дорогу, где по ним никто не стрелял.

Правда, от подобной тактики мотоциклисты быстро кончались: на других-то дорогах их вполне себе стреляли. Так что фюрер совсем не зря обещал железные кресты за двадцать пять рейдов перед наступающими войсками. Фюрер не разорился: мало какой герой доживал и до двадцатого.

Но ценой множества жизней мотоциклетный батальон отыскивал неохраняемый промежуток.

В найденную щель немедленно вламывалась кампфгруппа. Не голая танковая рота, как Ивашковский на Млынув. С немецкими танками ехали саперы, чтобы пересекать речки; на крюках за танками тащили два-три тяжелых орудия на случай встречи с бетонным ДОТом и одну-две зенитки тоже понятно, зачем; в грузовиках или бронетранспортерах батальон пехоты, чтобы прикрывать "панцеры" от фанатиков-коммунистов с гранатами. А главное – быстро устраивать оборону в занятых без выстрела деревушках, возле ключевых мостов.

Окопаться, укрыть противотанковые пушки – и пускай русские танки контратакуют, как они привыкли: сходу, без разведки, без пехотного прикрытия, без артиллерийской и воздушной поддержки. Как атаковал переправу через Случь капитан Горелов: развернул одну роту против немецких артиллеристов, и быстро пошел на их позиции. Противник вел огонь с места, прицельно, сосредоточивая его по головным танкам с разных сторон. Нашим же танкистам пришлось стрелять с ходу, маневрировать, отбиваться и от немецких танков, и от орудий прямой наводки. В результате за четверть часа сгорело четырнадцать новеньких Т-34, все пополнение.

При таких наскоках даже отличные танки у русских кончаются быстро. Уже через день "ролики" фон Клейста снова форвертс, нах остен!

Вот как это работало, и вот в каких шестеренках мы оказались песчинками.

Сражение при Дубно проиграли те, кто его выдумал. Немцы не одерживали победу в единственной крупной битве. Они уверенно перли по карте слева направо, в общем направлении Краков – Киев, отмахиваясь от суматошных наскоков на фланги. Рокоссовский стоит у Луцка крепко? Черт с ним, немцы обошли южнее, через Млынув и Дубно. Фекленко удерживает Ровно? Пусть удерживает, вот не прикрытая даже фиговым листком трасса на Острог, немцы поехали по ней. Справа там Каменецкие горы, вот бы где засад понаставить – но не успели. Привет Острогу, прощай, Новоград-Волынский.

Катуков удачно врезал в левый бок под Клеванью, разгромил батальон и даже взял пленных? Ну молодец, кто бы спорил. Но фланги у Катукова открыты, немцы обошли умника справа-слева – вот и горят все тридцать шесть БТ, вот и нет больше у нас двадцатой танковой дивизии. Вместо стальной лавины снова толпа пехоты, которой нечем даже пушки вытаскивать из окружения.

Люди? Население?

Вот мы колонной идем через поселок, танки цепляют углы, ломают плетни, груши… Не со зла: фрикционы давно лысые, машины дергаются, как ебущиеся собаки, пыль на лбу коркой, пот едкий, но мехводу глаза вытереть нечем – только отпусти рычаги, не угол, всю хату снесет к черту!

Жильцы никуда не идут. Куда им идти? Весь их мир – беленая хатка, на один удар снарядом, на один проломившийся через двор танк, на пять минут боя, на удачный – или на глупый, бессмысленный и бесполезный – маневр, перечеркивающий всю жизнь, за которую они это хозяйство по палочке собирали.

А пожалеешь и не поставишь танк за домик, не спрячешь в сарае или в самой хате – сперва ты сгоришь, а потом и люди эти пропадут от жалости твоей. Потому что местные еще могут питать иллюзии насчет ласкового фюрера и благостных эсэс, веселых айнзатцкоманд с игривыми овчарками и справедливых ОУНовцев с добрыми полицаями… А ты-то из будущего, ты знаешь, куда тут половина сел переехала…

Война плохая именно вот этим: люди в ней исчезают. Остается население. Мобресурс. Призывной контингент. Производственные мощности. Сельхозработники. Беженцы. Иждивенцы. Члены семей изменников Родины.

А людей не остается.

Война заканчивается, когда снимаются с людей ярлыки. Когда ты смотришь на парня и видишь не заряжающего, комсорга роты, а Гришку Ярцева, сучьего сына, что у тебя Таньку вчера на танцах прямо из-под носа увел.

– … Копай, матрос, копай, – сопит комсорг роты. В заряжающие слабаков не берут, и Гришка машет лопатой размеренно, на зависть экскаватору. – Сейчас налетят, устроят нам всем танцы. Ты чего без бруствера окоп делаешь? Неправильно же!

– Так авиаразведке хуже видно. А по их снимкам нас и бомбят и обстреливают.

– Откуда знаешь?

– Ленинградские ополченцы научили. С той войны еще, когда воздушные шары наблюдали.

– Тебя, что ли? А ты не молодой для такого?

– Ну отца, а тот меня – тебе вот разница? Копай давай!

… Если тебя съели, у тебя есть два выхода. Один я уже пробовал.

И что теперь, как Ода Нобунага из кино? "Меня такое развитие событий устраивает, ничего менять не стану".

А меня не устраивает. Но что вот прямо сейчас делать?

– Глубже копай, матрос, голова торчит.

– Голова – это у меня самое малоценное в организме. Проверено.

– Ну не скажи, а жрать чем? Ладно суп, а если мясо? В жопе зубов нету.

Шутка так себе, но без шуток вовсе край. Вчера начальник штаба, прочитав сводку, отошел в кусты и там полчаса проплакал, как баба. Потом сцепил зубы, морду водкой поплескал, чтобы объяснить всем красные глаза, и пошел дальше приказы писать, выводить буковки каллиграфическим почерком. Чтобы разобрали приказ и поняли правильно. Удачно там война началась или не очень, а на полпути не спрыгнешь. Надо жить и продолжать выполнение своих обязанностей… Как я, помню, удивлялся над этой строчкой Фадеева: зачем повторять очевидное?

Сейчас все очевидные вещи на вкус немного другие. То ли суглинок здешний на зубах хрустит?

Хрустит суглинок, бежит вдоль недокопаных траншей лейтенант, рукой машет, кривится и плюется:

– Кончай работы, грузимся. Немцы обошли через Аннополь. Отходим к Новоград-Волынскому.

Отступали через Новоград-Волынский. Прошли мимо расчета "сорокапятки", судя по ранам, их самолет подловил. Дальше лежала молодая женщина, рядом с ней ползал и кричал ребенок, наверное, чуть больше года. Затрясло всех, один матрос как стеклянный. Нагнулся, подобрал, понес на деревянных руках, шагая рывками, как танк со стершимся фрикционом. Куда пацана девать? Пошли стучать в ближайшие дома. Один, другой, нет никого. Под самый конец улицы вышла старушка, забрала мальчика. Сергей Отрощенко даже зубами заскрипел: