Свидетель канона (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 35

– Сколько раз объясняла: еще два года, и прирост реализуется. Где я вам в этом поколении возьму сорок тонн биомассы на квадрат? Рожу? Рицко-сенсэй, вот правда, что я смешного сказала?

Доктор и Джеймс улыбнулись тоже.

– Между прочим, я и в самом деле завтра должен освещать преобразование природы в Сенате, – Джеймс помахал рукой. – Скажите, доктор… Вы не слыхали ничего про этот новый корабль? Который то ли из будущего, то ли из прошлого, то ли вовсе из ортогонального времени?

Доктор пожал плечами:

– Меня другое беспокоит. Вот, к примеру, Балалайка обрела бессмертие. А ее люди стареют. Мы с вами…

– Никуда не денемся, – хмыкнул Джеймс, – но меня это нисколько не печалит.

– А все прочие? Массовое или точечное бессмертие еще бы туда-сюда, но у нас-то вот прямо сейчас реализуется третий вариант, наихудший. Бессмертие есть у многих, но далеко, далеко не у всех. Что с этим делать? Ждать восстания на этой почве? Или лучше в самом деле устроить очередную войну – так потери меньше?

… - Так потери меньше! И вообще, сойдите с моей руки!

– Простите, я не хотела.

– Еще бы вы этого хотели. Я порядочный кракен, кому попало щупальца не протягиваю. Я предлагаю, вот смотрите, добавить всего тридцать тонн закваски… Тридцать маленьких, жалких тонн закваски, ее же что Перл-Харбор, что Мауна-Кеа гонят миллионами. И тогда уже через два года у нас вот здесь прирост массы по гиперболе. А это уже заявка вот сюда, отсыпаем искуственный риф, и пошло развертываться вдоль течения…

– А два года?

– Ну, прекрасные леди, два года, исключительно ради ваших сияющих глаз, пососем шланги…

Джеймс хмыкнул и все же повторил:

– Так вы про новый корабль ничего не слышали?

Доктор пожал плечами:

– Спрошу Такао, но и она ничего такого не упоминала.

– Ну да, нам теперь не до новых проблем. А что с бессмертием делать, никто просто так не скажет. Как определить, кому таблетку давать? Эйнштейну? А как понять, кто нынче Эйнштейн, если это и через полста лет не всегда ясно?

Замигал красным приводной маяк. Прямо из неба сгустился самолетик, зашел вдоль освобожденного куска палубы, притерся и встал. Откинулся колпак, высунулась коротко стриженная, сильно загорелая брюнетка. Махнула рукой Такао, послала воздушный поцелуй мужчинам. Быстро нашла взглядом Ото-химэ, Рицко и Балалайку, крикнула им во все горло:

– Эй, подруги, слазь с тентаклей, выпускай кракена! Опять эти придурки из Индийского приперлись! Балалайка, sestra, давай помогай уже, мы в блокаде, Датч на вызовы не отвечает!

– … На вызовы не отвечает, флагман пробовала много раз. Не знаю, что говорить на совещании. Мы им посылаем сигнал – а нас посылают обратно. Физически мы этот неизвестный "Советский союз" так и не обнаружили, взять за жабры не можем.

– Хотя появилась и хорошая новость.

Макие повернулась к сидевшей поодаль малышке Дзуйкаку, аватаре самого мощного оружия Тумана – "корабля штурма и подавления":

– Слушаю вас внимательно.

Малявка в синем пуховике захлопнула коробочку с рыболовными принадлежностями – крючками, разноцветными блеснами, полосатыми поплавками – подняла голову и ответила голоском примерной отличницы:

– При необходимости мы сможем подавить все возмущения. Просто развяжем узел сети, и все линии выправятся.

– Но сам узел, то есть, ядро этого нового корабля – оно пропадет насовсем?

Дзуйкаку пожала плечами:

– А если ничего не делать, пропадет насовсем наш мир.

– Обязательно пропадет?

– С большой вероятностью. Но именно с вероятностью, как все в квантовой механике.

– Вот чего я никак не могу понять – переноса квантовой механики микромира на объекты макромира.

Дзуйкаку извинительно улыбнулась и посмотрела на Макие.

Японка вздохнула:

– Собственно, Туманный Флот и есть набор трансляторов квантовой сети на пространство Римана-Эйнштейна. Каждый транслятор – чье-нибудь ядро. Сгусток вероятностей, о который спотыкается течение мировых событий.

– Простите, а какое-нибудь четкое определение?

Макие Осакабе подняла глаза к безликому серому потолку комнаты для совещаний. Пошевелила губами, но потом передумала и только рукой махнула:

– Не зря же говорится, что в поэты идут люди, которым не хватило воображения для математики. Либо такие вот образы, либо зубодробительные гамильтонианы. Третьего не дано.

7

– … Третьего не дано!

Кричит комиссар, старается, рубит воздух ладонью. Солнце садится. Кровавый закат, на ветер.

– … Или мы, или они!

Бритые затылки, палатки, танки. Полевой лагерь, один из многих тысяч. Двадцать второе июня одна тысяча девятьсот сорок первого.

Утро началось с полутонной бомбы между крыльев П-образной казармы. Два десятка человек, посеченых битым стеклом, так и не узнали о начале войны.

Командиры ночевали кто в местечке, кто и вовсе в городе, километров за десять. К тому же, воскресенье. Пока всех командиров отловили по кинотеатрам и прогулкам, пока оповестили, пока те нашли себе транспорт, пока доехали… Дежурный приказал выдавать боекомплект, пулеметы и прицелы, приказал снаряжать машины. Танки ведь стояли даже без аккумуляторов.

В танке четыре батареи, одна батарея весит четыре пуда. Приносили вдвоем; на броню закидывать помогал кстати случившийся в полку здоровенный матрос Пинской флотилии. Как он сам сообщил – делегат связи от Припяти на Дунай, с прорезиненым опечатаным пакетом документов. Черт его знает, что в том пакете, но аккумуляторные батареи – а потом и снаряды – моряк забрасывал играючи, чем здорово ускорил дело.

Снарядов, кстати, в танке Т-26 последней серии, тридцать девятого года, двести пять длинных скользких штук. Если танк радийный, то сто шестьдесят снарядов. Каждый снаряд надо вынуть из ящика, обтереть, подать в башенный люк – аккуратно, чтобы не стукнуть! – и защелкнуть в укладку. Через люк механика подавать проще, но там сейчас механик же и возится, прикручивает обратно все, что неделю назад снимали на ремонт и переборку, и потому заправку пришлось отложить.

Всем хорош "двадцать шестой", а главное, тем, что за десять лет его научились-таки делать и в частях уже освоили. Опытные механики по стуку называют, какой цилиндр барахлит. У танков нового выпуска и антенна штыревая, и сама башня с наклонными стенками, под рикошет… Правда, броня всего лишь пятнадцать миллиметров, защищает разве от винтовок и осколков. Но двигатель и рессоры не безразмерные, толстую плиту не вопрешь. Или мотор захлебнется на подъеме, или разуется танк на косогоре – а вернее всего, что фрикцион, главная передача, сгорит.

Средних танков Т-26 в дивизии полтора десятка. Рота. Зато больше сотни маленьких плавающих "жужжалок" Т-37/Т-38, о которых если и говорилось доброе слово, то очень уж незлое и очень-очень тихое. Настолько, что никто не слышал.

Мечтать можешь хоть о трехголовом "двадцать восьмом", хоть сразу о пятибашенном "тридцать пятом", что на медали "За отвагу" прочеканен. А только, если собственный танк не любишь, он тебя убьет. Поэтому даже с мелочью возились тщательно: порядок в танковых войсках сам собой не появляется.

К обеду даже матрос упарился, сел в тенек. И потому остался жив, когда самолеты с крестами налетели еще раз, наспех прострочили парк огненными полосами, подожгли заправщик и убили командира второго взвода который дежурным стоял. На выходной эта должность обычно достается младшему.

Но к обеду в часть уже добрались почти все командиры, убитого заменили быстро. Начали заправку. Батальон – три роты по шестнадцать машин. В полку четыре батальона, плюс танки управления. В дивизии два полка – то есть, восемь батальонов сразу заправляется. Четыреста машин, сто сорок четыре тонны горючего, и всем прямо сейчас, немедленно, пока немец опять не прилетел. Понятно, что заправщиков не хватило, носили в канистрах и бочонках.