Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 38

Мы быстро собираемся, спускаемся в паркинг. Пикаю сигналкой, Мерседес последней модели подмигивает нам хищным глазом.

— Садись, а я пока переложу пакеты из Хаммера.

— Это твоя машина? — удивленно вскидывает брови Марьяна, поглаживая черный лакированный бок.

— Моя. Хаммер уж больно приметный. Нас на нем по любому засекут.

— А на этой — нет?

— На этой я еще нигде не успел засветиться. Не переживай. Садись…

Из дома нам действительно удается уехать незамеченными, а вот у садика нас ждет очередная толпа журналистов.

— Дерьмо, — ругаюсь и проезжаю мимо. — Похоже, придется выйти к ним.

— У меня есть идея получше. Там в торце, с другой стороны двора, есть еще одна калитка. Она почти незаметная, о ней мало кто знает. Давай попробуем так.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Чувствую себя гребаным шпионом, но… Какой у нас выход? К счастью, план Марьяны вполне рабочий. Она накидывает капюшон и незаметной мышкой протискивается на территорию детского сада. А еще через четверть часа — также незаметно возвращается с зареванной Полинкой.

— Что случилось?

— Обиделась, что пришлось забрать ее с репетиции.

— Ну, что ты, кексик… Мы порепетируем дома. Хочешь? — интересуюсь, поймав взгляд дочки в зеркале заднего вида.

— Ты будешь со мной танцевать танец снежинки? — всхлипывает та, растирая слезы.

— Ну, конечно! Я буду большой-большой снежинкой.

Подмигиваю Полинке, и та тихонько хихикает, забыв о слезах. Перевожу взгляд на Марьяну, которая сидит рядом, воткнувшись в телефон. Бледная и осунувшаяся, сейчас она выглядит такой беззащитной, что у меня сжимается сердце.

— Ну, что там?

— Да ничего! Бред всякий пишут… Уроды.

Она сердито пыхтит и прячет телефон в сумку.

— Мы сразу домой или к маме?

— К маме. Нам нужно будет ей все объяснить.

— А ты уже думала, что мы ей скажем?

— Конечно же, что это неправда!

Качаю головой, чуть сбрасываю скорость. Температура за бортом падает, и буквально на глазах дорога под колесами покрывается тонкой коркой льда, превращая асфальт в каток. Остаток пути мы молчим. Не знаю, о чем думает Марьяна, но сам я не могу избавиться от странной мысли, что все происходящее более чем правильно. Я должен был через это пройти. Еще тогда. Четыре года назад. Что, если это — мой последний шанс поступить правильно, а?

Паркуемся у дома одновременно с Вороновым. Сергей Михайлович выходит первый. Полинка мчит к нему и повисает, как обезьянка на пальме. Шумной гурьбой вваливаемся в прихожую, где нас уже ждет бледная, как смерть, Лена.

— Скажи, что это неправда! — требует она, вцепившись в косяк побелевшими пальцами.

— Мам… Ну, конечно, неправда! Ты что?! Вот от кого от кого, а от тебя я такого не ожидала.

Марьяна так идеально отыгрывает свою роль, что я готов ей зааплодировать. Лучшая защита — это нападение. Так, видимо, решает Марьяна и не прогадывает. Потому что Лена тут же тушуется. Выдыхает с большим облегчением.

— Господи… Извини, Демид. Я не должна была в это верить. Я же знаю, что ты на такое не способен. Просто… вся лента в этих статьях. Ужас какой-то!

Нерв на моей щеке дергается. Кажется, я не могу почувствовать себя еще более виноватым, но Лене удается невозможное. Ее слова просто нокаутируют меня. Она подходит ко мне вплотную и неловко приобнимет. Я на мгновенье зажмуриваюсь, чувствую себя так дерьмово… А когда открываю глаза, наталкиваюсь на взгляд Воронова.

— Ну, мы еще долго будем в дверях стоять? Или ужинать будем? — наигранно бодрым голосом интересуется Марьяна. Её мать отстраняется от меня, принимается суетиться, развешивать нашу одежду по крючкам, зазывать за стол. А мне с каждой минутой все более тошно.

За столом все разговоры крутятся вокруг предстоящей свадьбы. Сначала Лены и Сергея Михайловича, потом нашей с Марьяной. Но даже эти радостные темы не поднимают мне настроения. После ужина теща выпроваживает нас из кухни и, отказавшись от всякой помощи, остается там, чтобы убрать со стола, а мы плетемся в гостиную.

— Демид…

— Ммм?

— Посмотри на меня.

Я отрываюсь от шахмат, которые расставляю на доске, чтобы сыграть партейку с Сергеем Михайловичем, и сосредотачиваю взгляд на Марьяне.

— Мне не нравится то, что с тобой происходит.

— Со мной? Я вроде бы в полном порядке.

— А мне кажется, что нет. Выкладывай! Что тебя тревожит? И не смей мне врать. Понял?!

— Ты выглядишь очень воинственно, — через силу улыбаюсь я.

— А ты пытаешься спрыгнуть с темы! Так что не так?

— Я думаю, что, возможно, мне стоит рассказать правду, — наконец выдаю я то, что уже давно меня не отпускает. Это не первый раз, когда в моей голове возникают такие мысли, но никогда раньше я не испытывал такой решимости сделать это.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌- Ты спятил? — шипит Марьяна, упирая руки в боки. Обожаю ее такой. О-бо-жа-ю! Облизываю губ и приближаюсь на шаг.

— Мне надоело убегать от ответственности. Это неправильно.

— О, ну, замечательно! Тебя-таки загрызла совесть, и теперь ты решил, уподобившись хорошему мальчику, покаяться!

— Нет, послушай…

— Нет, это ты меня послушай! — Марьяна выглянула за дверь, чтобы нас, не дай бог, никто не услышал, и зашипела: — Ты хочешь снять с себя вину? Я могу это понять. Но за чей счет, Демид? За счет нашей дочки. За счет спокойствия моей матери?! За мой счет! Ты вообще о ком-то кроме себя думаешь?!

— Я думаю о вас каждую секунду моей жизни. Но правда всегда вылезет наружу! Пойми же… ты обращалась в полицию. Было заведено дело. Сейчас, когда поднялась шумиха, отыскать эти бумажки — не составит труда… И уж лучше я сам признаюсь в содеянном, чем…

— Чем что?! Ну, докопаются они. И что? Дело закрыто за отсутствием состава, так? Твоя вина не доказана. А то, что я обратилась в полицию… Ну, мало ли. На что только не способны сбрендившие фанатки.

— Ты не представляешь, что с тобой сделает пресса. Они камня на камне от тебя не оставят.

Марьяна медленно моргает. Ведет плечами, будто озябнув.

— Так это… ты меня пытаешься защитить? Не надо, правда… Я…

Она не может связать двух слов. В ее глазах закипают слезы. Я вижу, как она тронута, но я не для этого все затевал. Прежде всего, я действительно искренне хочу ее защитить от возможных последствий. Я не могу допустить, чтобы ее имя полоскали в прессе и смешивали с дерьмом.

— Нет никакого дела, — врывается в наш диалог голос Воронова, о присутствии которого мы совершенно забыли.

— Что?

— Нет никакого дела. Я его уничтожил сегодня. И в реестре подчистил. Вот.

— Сергей Михалыч… — потрясенно шепчет Марьяна.

— Это меньшее, что я вам должен.

— А если… если это выплывет наружу, вы же…

— Марьяш, ну, я сколько лет в этом всем варюсь, а? Думаешь, не знаю, как замести следы преступления?

Смотрю в смеющиеся глаза Воронова и не знаю, что сказать… и что чувствую? Облегчение. Признательность. Но, в то же время, опять это мерзкое чувство, будто я оставил незакрытым гештальт, так и не понеся наказания. К которому я уже был готов. И с которым смирился.

— Даже не думай! — шикает на меня Марьяна, а я не пойму, в какой момент она научилась чувствовать меня так тонко?

— Не знаю о чем ты…

— Даже не думай, что мне это надо. Мы уже закрыли этот вопрос. А никому больше ты ничего не должен.

— Правда? — обнимаю Марьяну за талию, откидываю в своих руках и пристально, до рези в глазах, вглядываюсь в её лицо. Мне нужно убедиться в том, что она действительно так думает, а не лишь пытается убедить меня… и, быть может, себя саму. Но, в противовес всем моим страхам и глупым опасениям, в ее голубых глазах царит океан безмятежности. И она, будто понимая мою в том необходимость, позволяет мне погрузиться на самое его дно.

— Спасибо, — шепчу и зарываюсь лицом в ее волосы, — спасибо тебе за все.