Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 24

Сглатываю. То, что мне рассказывает Демид — страшно. За время своей работы на скорой я в достаточной мере насмотрелась на жизнь. На её самые неприглядные стороны. Я своими глазами видела такие семьи. И тех несчастных, недолюбленных неряшливых и зачастую избитых малышей я видела тоже. Мне жаль… Мне действительно искренне жаль Демида. Как бы я ни ненавидела его взрослого, оставаться равнодушной к тому, что он мне рассказал, я просто не могу.

Не знаю, что сказать. Вряд ли ему нужна моя жалость. Поэтому молчу. Стоять на одном месте довольно холодно, и я начинаю энергично прохаживаться туда-сюда по расчищенной Демидом дорожке. А он все так же стоит и следит за мной внимательным взглядом. Так, наверное, затаившись, хищники наблюдают за своей жертвой, которой жить осталось всего ничего.

— Оставь этого малыша, Марьян. Пожалуйста. Мне… нужен этот ребенок. Поверь, я буду его любить.

Качаю головой, забираюсь на крыльцо и скрываюсь в доме. Меня колотит. Каждый раз, когда Демид затрагивает тему моей беременности. Сама я стараюсь об этом не думать. Отрицаю сам факт, понимаете? Я не позволяю мыслям о ребенке проникнуть в мою голову. Потому что до сердца там всего ничего. Я отчаянно душу в себе чувства… Но с каждым днем отстраняться от этой мысли мне все сложнее. Напоминания о беременности — они повсюду. В моих обострившихся чувствах, изменениях в теле, которые игнорировать чем дальше, тем трудней, в меняющихся вкусовых пристрастиях, но главное — в его синих неспокойных глазах. Вряд ли я продержусь долго… У меня один выход — бежать. От него… От себя… От всех этих событий, странным образом перевернувших мою жизнь. Но как? Я не знаю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍*

Проходят дни. Спадает мороз, меня регулярно тошнит по утрам, отчего мое и без того паршивое настроение скатывается в просто ужасное. Демид пытается меня расшевелить, но я будто впала в странную тягучую летаргию. Меня больше не раздражает его забота. Она… подкупает. Она усмиряет весь мой негатив. Я будто выгорела. И не осталось ничего. Даже страх ушел вместе с морозами. А в замен пришло разве что обреченное понимание неизбежности. Я беременная. Вот так, нежданно-негаданно.

Чувствую себя марионеткой. Говорит поесть — ем. Зовет кататься на коньках — шнурую ботинки. Гасит свет — поворачиваюсь на бок и засыпаю. Я, наверное, сломалась в какой-то момент. Иначе, почему позволяю Демиду решать все за меня?

А ещё я все чаще в неосознанном жесте прикладываю ладонь к животу. Чем бы ни занималась… Что бы я ни делала. Демид тоже это замечает. И смотрит на меня с такой надеждой, господи… Я просто не знаю, как его ненавидеть, когда он так смотрит. Я даже не знаю, почему до сих пор упрямлюсь. Ведь уже, наверное, и дураку понятно, что он победил. Сейчас, когда у меня появилось столько свободного времени, чтобы все хорошенько обдумать, я размышляю об этом постоянно. Анализирую… И понимаю, что даже если бы вовремя прошла освидетельствование и получила реальную возможность уничтожить Балашова, я бы… в конце концов, отказалась от этой мысли. Просто потому, что шумиха, которая бы непременно за тем последовала, наверняка бы меня уничтожила.

Спросите, зачем я вообще пошла в полицию? Не знаю. Может, мне хотелось, чтобы он понервничал. Испугался… Чтобы это не повторилось… с кем-то. Все равно, с кем. А может, я так наказывала себя… Унижением наказывала. За то, что позволила случиться тому, что случилось.

В моей голове столько мыслей, что мне все чаще хочется от них отдохнуть. Подхожу к окну, отодвигаю шторку и залипаю на открывшейся взгляду картинке. Неожиданная декабрьская оттепель изрядно потрудилась над пушистым снежным покрывалом, истончив его и выткав уже свой серебристо-серый узор, который наряду с сизой дымкой, идущей от земли, и будто затянутым фольгой небом создает совсем уж безрадостную картину. Ярким пятном на ней — красный свитер Демида. Он колет дрова. Так вот откуда доносятся эти странные звуки…

От нечего делать одеваюсь, шнурую коньки и, тихонько захлопнув за собой дверь, бреду к озеру. Лед кажется мне прочным. Я делаю один уверенный шаг, другой… И качусь, подставляя разгоряченное лицо сырому, пробирающему до костей ветру.

— Марьяна! — слышу резкий окрик. — Немедленно съезжай! Лед слишком тонкий.

Оборачиваюсь и прибавляю ходу. Не знаю, что на меня нашло! Может быть, надоело ему подчиняться.

— Ты слышишь, что я говорю?! — ревет Демид, замирая у берега.

— А то что?! Что ты сделаешь? Запретишь мне гулять? Привяжешь к кровати? — смеюсь, не слишком удачно подпрыгиваю, демонстрируя какое-то нелепое па, и застываю… потому что лед под коньками начинает трещать. Нет-нет, это совсем не тот звук, с которым ледокол ломает торосы, он едва слышен, но и этого хватает, чтобы вмиг остудить мой пыл. Я в панике оглядываюсь. Гладкое зеркало под ногами идет белыми трещинами. У берега Демид, матерясь, на чем свет стоит, опускается на его ломающуюся поверхность и по-пластунски начинает ко мне ползти.

— Ложись! Просто ложись на него! — кричит Балашов, но смысл его команд доходит до моего сознания с опозданием. Как раз в тот момент, когда лед подо мной ломается, и я с головой ухожу под воду. Последняя мысль — ну, надо же, как здесь, оказывается, глубоко.

— Девушка! Мы приехали, — трясет меня за руку грузная кондукторша, я качаю головой и удивленно оглядываюсь. Ну, надо же… Я проехала лишних две остановки. Хорошо, погода не подвела — до дома можно пройтись.

Выпрыгиваю из салона автобуса и неторопливо шагаю вверх по дороге. Заслышав размеренный гул мотора, прижимаюсь к обочине, но машина притормаживает рядом со мной.

— Марьяна? Привет. Ты домой? Садись, подвезу. Я тоже к вам еду.

Прекрасно! Только Воронова мне и не хватало для полного счастья. С трудом гашу в себе желание послать его куда подальше. Потому что это ужасно глупо. Потому что, взвесив все и обдумав, не могу не признать — его объяснения прозвучали довольно правдоподобно. И если на секунду допустить, что его слова правда — моя обида кажется совсем уж неуместной. Проблема в том, что мне сложно ее отпустить. Я столько лет за нее держалась…

В общем, колеблюсь я долго. Но в последний момент, тяжело вздохнув, все же обхожу машину и устраиваюсь на соседнем с водителем сиденье. В чужой новенькой машине пахнет хорошо. Кожей, вишневым ароматизатором и туалетной водой самого Сергея Михайловича. Довольно приятной, кстати сказать.

— Ты автобусом приехала, что ли?

— Угу, — «блещу» красноречием я.

— Марьян…

— Да?

— Мне действительно очень жаль, что тогда так вышло. Поверь, с этого дела я поимел лишь геморрой.

Закусываю губу и, отвернувшись к окну, киваю. Таким образом, наверное, Сергей Михайлович пытается меня убедить в том, что позволил Демиду уйти от ответственности не за взятку, а… потому что.

— Я бы и сама не довела до ума это дело.

— Из-за мамы. Да, я помню…

К счастью, мы доезжаем довольно быстро, и мне не приходится продолжать разговор. Радует уже то, что нам удалось поговорить нормально. Я очень хочу счастья для моей матери. И если этот мужчина, по какой-то насмешке судьбы — оно, кто я такая, чтобы мешать этому самому счастью?

Мама с Полинкой выходят нас встречать. Оказывается, они гуляли в саду, наслаждаясь последними теплыми деньками. Завидев нас вместе с Сергеем Михайловичем, мама не может скрыть напряжения. Черт, видимо, она все же что-то почувствовала в тот раз.

— Ну, вот и где вы нашлись?

— На дороге. Представляешь, я так замечталась в автобусе, что доехала до конечной.

— Хорошо, хоть обратно в город не вернулась по круговой, — улыбается мама. — Означает ли это, что твое свидание удалось?

— Сто такое свидание? — тут же ухватывается Полинка за незнакомое слово.

— Это такая встреча. И да, все прошло нормально. В ботсаду действительно красота. Тебе бы понравилось.

— Это точно.

— Так, может, съездим, Лен? — тут же подхватывает идею Воронов.