Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 19

— Я просто… удивилась, что ты помнишь такие мелочи.

— Я все помню, Марьяна. Все, что тебя касается.

Она закусывает губы и отвлекается на то, чтобы налить молока в чашку.

— Ты еще долго будешь меня избегать?

— Я тебя не избегаю.

— Избегаешь. И знаешь об этом. В том доме… тебе ведь было хорошо.

Если она соврет, не знаю… Не знаю, что тогда будет. Мне надоели эти игры. Шаг вперед — два шага назад, а я взрослый мужик. Мне хочется… черт, мне хочется нормальных здоровых отношений! Хочется любви и тепла. Хочет чего-то настоящего. Я просто не желаю тратить свою жизнь понапрасну. Потому что она проходит. Она летит с бешеной скоростью. И я не хочу, оглядываясь назад, думать о том, сколько упустил времени.

— Да… — Марьяна облизывает пересохшие искусанные губы. — Мне было хорошо. Но ты же не думаешь, что это что-то меняет?

— Серьезно? Хочешь убедить меня, что случившееся ни черта для тебя не значит? А, нет, погоди. Ты ведь не меня пытаешься убедить. И как оно?

— Что, как?

— Как оно — быть трусихой?

Она даже не протестует. Неопределённо ведет плечами и вертит в ладонях ложку.

— Это… спокойно, Демид.

— Спокойно? — недоверчиво качаю головой. — Спокойно, значит… Ты сама себя слышишь?

Вскакиваю со стула и веду руку ото лба до макушки, в попытке успокоиться. Но лишь еще больше завожусь, когда замечаю в ее глазах страх. Не могу… Не могу! Мне нужно с этим что-нибудь сделать. Сглатываю. Сжимаю в кулаки руки и иду к ней, удерживая ее взгляд своим взглядом. Я знаю только один способ заставить ее расслабиться. Один единственный чертов способ. И я собираюсь воспользоваться им. К черту, что будет потом.

Глава 13

Марьяна

Когда я была маленькой, бабушка частенько рассказывала мне о рае. Больше всего я любила истории о поющих ангелах. Мне так сильно хотелось их услышать, что я провела множество ночей, вслушиваясь в тишину уснувшего дома. Но, как не странно, я слышу их только сейчас. Спустя множество лет. Сидя на барной стойке в квартире Балашова и целуясь с ним, как безумная.

— Девочка моя, маленькая… — шепчет Демид, вливаясь в набирающее обороты звучание, которое, поднимаясь все выше и выше, замирает где-то под потолком на самой высокой ноте и вновь устремляется вниз.

— Демид…

Кусаю его губы, царапаю ногтями шею, спускаюсь ладонями вниз, по мощной спине, литым напряженным мышцам… Бесстыже сжимаю в руках шикарную крепкую задницу. И Демид рычит, разбавляя ангельское пение нетерпеливыми хищными нотками. Погружается языком в мой рот, прикусывает нижнюю губу, тут же зализывает место укуса и спускается вниз по шее. К моей груди. Я замираю, будто под гипнозом. Я почти не дышу. Мне так хочется, чтобы он сделал это, что… я закатываю глаза и поджимаю пальцы, когда он, наконец, прямо через одежду обхватывает губами мой вытянувшийся напряженный сосок и начинает с силой его посасывать. В такие моменты мой страх трансформируется. Меняет свою ипостась. Я больше не боюсь Демида. Но боюсь себя. Ту ненасытную голодную кошку, которую он во мне пробуждает. Хнычу, переношу вес тела на локти и запрокидываю голову. И в тот же момент Демид обхватывает мою беззащитную шею и что-то довольно бормочет, обжигая мои груди жаром своего дыхания. Я плавлюсь в его руках. Температура подскакивает. Моя горячая кровь лавой бежит по венам. А музыка в ушах становится громче…

Нет… Никакие это не ангелы. Это он! Он один… Тот, кто заставляет петь мое тело. Это он играет на нем симфонию страсти. Его одержимости мною. Моей одержимости им.

Демид ведет вверх по голой ноге, и я невольно сжимаю бедра. Они перепачканы влагой, и мне не хочется, чтобы он это понял. Но я опомнилась слишком поздно… Он уже там. И тиски моих ног лишь сильней прижимают его ладонь к моей изнывающей плоти. Я медленно расслабляюсь и разрешаю пальцам Демида сдвинуть в сторону мокрые насквозь трусики. Позволяю погладить меня и проникнуть внутрь… Медленно, тягуче, не спеша. Меняю положение, выпрямляюсь, обхватываю руками его шею и сжимаю зубы на выступающей трапеции. Демид шипит, надавливает большим пальцем на клитор и дергает пряжку ремня. Этот звук так сильно выбивается из стройной мелодии, звучащей у меня в ушах, что я вздрагиваю.

— Нет… Нет, погоди. Что ты делаешь?

Толкаю его в грудь двумя руками и отшатываюсь в сторону, насколько это вообще возможно в таком положении. Получается не слишком. Я не могу совладать с паникой. Балашов трясет головой и отступает в сторону. Мы замираем, глядя друг другу в глаза. И это… мучительно, да. Для нас обоих.

— Я не обижу тебя… — наконец шепчет он и взволнованно лижет губы. Уверена, на них все еще мой вкус. Отворачиваюсь. Осторожно слезаю с барной стойки. Мои ноги ощутимо дрожат. Первое время мне вообще кажется, что еще немного, и я упаду. А прожигающий, будто больной, взгляд Демида… он не добавляет мне стойкости, понимаете? Я чувствую себя такой запутавшейся…

— Прости. Пожалуйста, прости… — шепчу, сама не зная, за что я прошу прощения. Нет сил смотреть на него. Такого разбитого и побежденного. Он — лучший боец на этой планете. Самый сильный, самый тренированный, самый неуязвимый. Но прямо сейчас я отправила его в нокаут.

Пять баллов, Авдеева. Ты этого добивалась?

Кусаю губы и замечаю какое-то движение у двери.

— А кто тут у нас проснулся? — шагаю к зевающей дочке и, подхватив её на руки, отвожу от лица всклоченные во сне волосы.

— Папина плынцесса!

— Ах, вот как? — спрашиваю, старательно игнорируя невеселый смех Балашова. — И что же? Папина принцесса готова ехать к бабушке?

— А у нее есть конфеты?

— Думаю, для тебя найдется. Ну, что? Пойдем одеваться?

Оборачиваюсь и бросаю на Демида еще один виноватый взгляд.

— Я вас отвезу, — говорит он, играя желваками на скулах. В этот момент мне жаль нас обоих. Так чертовски жаль…

Полинка вырывается из моих рук и куда-то убегает. А я словно и не спешу. Останавливаюсь в пороге, нерешительно переминаюсь с ноги на ногу и, наконец, замечаю:

— Знаешь, если у тебя есть какие-то планы, мы можем доехать и на такси.

— Планы? Например, найти женщину посговорчивее? Ты же об этом опять толкуешь?

Вижу, как он начинает заводиться. Как черная ярость заливает радужку его синих глаз, растекаясь, будто чернила, случайно пролитые на бумагу. Он злится на меня и, наверное, имеет право. Но с другой стороны, разве это я виновата в том, что меня пугает мысль о полноценной близости с ним? Разве это я в этом, черт возьми, виновата?!

— Я стараюсь войти в твое положение.

— Избавь. Каждый раз, как ты пытаешься это сделать, случается какое-нибудь дерьмо.

— Ты о той актрисульке? Или модели Виктория Сикретс? — выпаливаю на эмоциях и тут же морщусь с досадой. Поверить не могу, что это сказала. Просто не могу в это поверить…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я — мужик, Марьян. Мне нужна женщина. А ты тогда сказала, что мне ни черта не светит, и, к слову, была очень убедительной.

Отворачиваюсь. Да. Это мои слова. После того, как мы едва не переспали два года назад, я действительно такое ляпнула. Потому что испугалась. Струсила. Потому что чуть было не поверила, что он меня действительно любит. И почти влюбилась сама. В того, кого даже простить не имела права.

— Папа-папа! Помоги мне надеть колготки!

Полинка влетает в кухню, волоча за собой колготки, и с разбегу запрыгивает на Демида. Вот так каждый раз. Когда мы оба рядом — она всегда выбирает его. Надеть колготки, почитать сказку или просто забраться на руки. Полинка — папина дочка на сто процентов. И, наверное, по-другому просто не может быть. Да, это я была беременна, но жизнь… жизнь Полинке дал Балашов.

— Пойду, тоже оденусь, — бормочу я и выхожу из кухни. У меня такой раздрай на душе, что просто нет сил. Мысленно отгораживаюсь от всего происходящего и быстро одеваюсь. Когда я возвращаюсь в комнату, Демид плетет Полинке косички. А она, как обычно, нетерпеливо вертит головой из стороны в сторону, мешая этому процессу. Мое сердце пропускает удар, я выхожу в коридор и опускаюсь на стул. Эти идеалистические картинки не дают мне покоя. Я то и дело примеряю их на себя. И это… это заманчиво, господи. Это так невозможно заманчиво…