Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 17

Открываю глаза и поначалу не могу сообразить, где нахожусь. Спускаю ноги с дивана, в шею отдает тупой ноющей болью. Оглядываюсь по сторонам, и только теперь ко мне возвращается память, а вместе с ней и паника такой силы, что я не могу вдохнуть. Он так и застает меня. С лицом, перекошенным от ужаса.

Падает на колени и резким окриком приводит меня в чувство:

— Дыши!

Я втягиваю воздух с громким надсадным всхлипом. Легкие горят, и от боли у меня темнеет в глазах.

— Дыши! — повторяет зачем-то, как будто я сама не знаю, что мне это нужно! Бросаю на него яростный взгляд. И снова глотаю, пью воздух… Но боль в груди, кажется, становится лишь сильней, будто кто-то кромсает мою плоть тупыми ржавыми ножницами.

— Я хочу домой, — всхлипываю жалобно.

— Тебе лучше? — игнорируя мои слова, спрашивает Балашов.

— Я хочу домой! — говорю громче, замирая на краю истерики.

— Ты обещаешь, что оставишь ребенка?

Гляжу на него, открыв рот, и не могу выдавить из себя ни звука. Он чертов маньяк! Я боюсь его до дрожи в коленях. Но я не могу… не могу ему пообещать то, что он хочет. Мне кажется, в этом случае я совру не только ему. Но и ребенку, которому не могу… просто не могу дать жизнь. Всхлипываю и качаю головой из стороны в сторону. Балашов встает, опираясь одной рукой о пол, а я почему-то вздрагиваю.

— Ты передумаешь, Марьян. А пока мы поживем здесь.

— Я все равно от него избавлюсь! Даже если для этого мне придется замерзнуть в лесу… — к концу предложения мой голос ломается. Беззвучные слезы текут по моему лицу.

— Что ж… Значит, мне придется проследить, чтобы этого не случилось.

Он выходит из комнаты, а я обхватываю себя руками и озираюсь по сторонам. Мне нужно выбраться отсюда, во что бы то ни стало. Я должна выбраться… Подхожу к окну, пальцы дрожат, я дергаю ручку, и, к счастью, та поворачивается. Ставня отъезжает в сторону. В лицо ударяет обжигающе-холодный ветер. И в то же мгновение слезы на моих щеках превращаются в тонкую корку льда. Он говорил, что я замерзну в лесу быстрей, чем найду дорогу к трассе. Сейчас я имею возможность в этом убедиться. Закрываю окно и касаюсь лбом холодного стекла.

— За окном минус двадцать шесть. Ближайшая дорога перекрыта. Только что передали по новостям. Так что мы вовремя проскочили.

Оглядываюсь. Балашов стоит в дверях, сжимая в руках… поднос? Может быть, это истерика, но я смеюсь. Ну, ведь смешно! Только передничка не хватают. Смешно и… страшно. Я совсем не знаю его. А то, что мне уже известно — не вселяет никакого доверия.

— Поешь.

— Не хочу.

— Поешь. Или я накормлю тебя силой.

Он смотрит на меня, не мигая, и этот синий взгляд… он будто к земле придавливает. Необъяснимо. Покорно плетусь к столу. Берусь за приборы… На тарелке лежит картофельное пюре со стейком в окружении маленьких корнишонов. Истерика вновь прорывает барьеры моего контроля. С губ срывается короткий смешок, но я тут же давлюсь им, когда Балашов говорит:

— Думаю, это почти то же, что соленые огурцы.

Несколько секунд у меня уходит на то, чтобы понять, к чему мне эта информация. А когда понимаю… не знаю. Не знаю, что испытываю! Мне хочется плакать. Потому что в этот момент мне трудно его ненавидеть. Сглатываю.

— Меня не тянет на соленые огурцы.

— А на что тянет?

В его глазах такой искренний интерес, что я даже теряюсь.

— Не знаю.

— Что? Тебе совсем ничего не хочется?

— Мне хочется домой.

— Кстати, о доме. Тебе мать звонила, когда ты спала. Вот, набери ее, только не делай глупостей.

Балашов протягивает мой телефон, и я хватаюсь за него, как утопающий за спасательный круг. Не знаю, почему так. В этой ситуации мама мне не помощник. Даже если бы я могла — ни за что бы не призналась ей, куда влипла. Она ведь не зря в этом чертовом санатории! У нее сердце… Так что же мне ей говорить?

— Мама? Привет! Ну, рассказывай, как твои дела?

Мы разговариваем ни о чем, но родной голос действует на меня успокаивающе. Я слушаю его и жую, а ведь когда Балашов позвал меня ужинать, я была уверена, что не смогу заставить себя съесть ни крошки. До сих пор не понимаю, что Демид наплел моей матери, как все выкрутил, но, похоже, она от него без ума. Вон, привет передает, перед тем как положить трубку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты ей рассказал о нас? — спрашиваю, размазывая вилкой по тарелке остатки картошки.

— Да так. Полуправду.

— А поконкретнее?

— Сказал, что мы недолго встречались. Потом я наломал дров, и ты меня послала. Ну, а теперь я, вроде как, стараюсь загладить вину, и все такое.

— Прекрасно. И она тебе, конечно, поверила.

— Я могу быть убедительным.

— Да уж. Особенно в разговоре со следователями.

Балашов темнеет лицом и на некоторое время замолкает.

— У тебя прекрасная мать, Марьяна.

— Думаешь, я не знаю?

— Нет, я вообще не о том.

— А о чем же?

— Ты тоже станешь хорошей матерью, если только захочешь. У тебя перед глазами был достойный пример.

Отбрасываю вилку и отворачиваюсь к окну. Я не собираюсь становиться матерью! И не стану ей. Хотя мысль об аборте пугает меня до трясучки.

— А как насчет тебя, Балашов? Какой пример был перед твоими глазами?

— Не очень хороший, — честно сознался он. И от этой честности мое сердце дрогнуло. Во второй раз за этот чертов вечер…

Глава 12

Демид

Не знаю, что чувствую, когда Марьяна благодарит меня за то, что я сам по большому счету и допустил. Нет, я понимаю, что когда-нибудь правда, один черт, всплыла бы наружу, но по моей вине это случилось гораздо быстрее, чем мы планировали. Вот, почему Марьяна злится. И, наверное, имеет на это полное право. Но мне надоело скрывать собственную дочь. Надоело! Я делал это три года. Три чертовых года я отмалчивался, слушая рассказы парней в зале об их детишках, хотя мне тоже было, что рассказать. Меня, как и их, переполняла отцовская гордость. Я хотел кричать на весь мир: смотрите, это моя девочка, и засыпать ее фотками свой Инстаграм. Мне хотелось таскать ее с собой на тренировки, как это иногда делали ребята из моей команды, да и вообще бывать с Полинкой как можно чаще. Но я, считай, жил на две страны, и когда дела вынуждали меня находиться в Америке, не видел дочку неделями.

— Где я могу умыться? — спрашивает Марьяна, отвлекая меня от не самых радужных воспоминаний.

— Вторая дверь направо. Тебе стоит тут чаще бывать.

Она никак не комментирует мои слова. Лишь опускает взгляд, сутулит плечи и выходит прочь из комнаты. А я иду в кухню, чтобы приготовить к ее возвращению кофе. Если есть в мире человек, который не может жить без этого напитка в принципе — то это Марьяна. Достаю чашки и невольно снова возвращаюсь на четыре года назад…

Марьяна уходит в отведенную ей спальню сразу же, после ужина, а я еще вожусь по дому некоторое время: складываю грязную посуду в посудомойку, протираю от пыли мебель, мою полы. Как вы понимаете, нашего приезда здесь не ждали. Мне только предстоит как-то объяснить хозяевам свое присутствие в их доме. И хотя я не думаю, что с этим могут возникнуть проблемы (в конце концов, Игорь сам неоднократно приглашал меня погостить), эта мысль, один черт, меня напрягает. Кошусь на часы. Всего-то девять. Беру телефон, отыскиваю контакт и прикладываю трубку к уху.

— Какие люди! Привет, брат. Я звонил тебе, наверное, тысячу раз, после того дерьма, что случилось…

Да уж. Случилось. Но мне совершенно не хочется это все обсуждать.

— Ага. Херово вышло. Только я тебе не поэтому звоню. Помнишь, ты как-то предлагал мне погостить в твоем лесном домике?

— Еще бы …

— И как? Это предложение до сих пор в силе?

— Конечно! Ты же знаешь! Приезжай в любой момент. Правда, сейчас там все замело по самую макушку, но как только метель уляжется и к дому сможет пробиться мой человек, чтобы прибраться, добро пожаловать!