Когда ты будешь моей (СИ) - Резник Юлия - Страница 10

— Демид… — шепчет Марьяна. Скольжу вниз по ее ногам, поднимаю юбку. Меня колотит. Касаюсь лбом ее плеча. Со свистом втягиваю воздух и осторожно, по миллиметру, продвигаюсь вверх по бедру. Свет в комнате гаснет в момент, когда мои пальцы достигают кромки чулка. И мои сомнения гаснут тоже.

Глава 7

Марьяна

В ординаторской тихо. Дело идет к вечеру, и работы не то, чтобы много. Сегодня спокойное дежурство, но все может измениться в любой момент. Если кто-то поступит по скорой или сам обратится в приемный покой с ребенком. Это случается довольно часто, собственно, поэтому мы и здесь.

— Марьяш, тебе кофе сварить?

Поднимаю голову и растерянно улыбаюсь Димке. Ему хорошо за тридцать, и по большому счету никакой он не Димка. Но из-за довольно мальчишеской смазливой внешности никто его иначе не называет. Санитарки с медсестрами и те Димкают за глаза. Он это знает и не обижается.

— В своей чудо-кофеварке?

— Угу.

— Вари. У тебя самый вкусный кофе во всем отделении. И даже вкуснее, чем в автомате на втором этаже.

— Вот так комплимент!

Улыбаюсь и тяну руку к зазвонившему телефону. Прекрасно. Фейстайм вызов от Балашова. Вот и как мне на него смотреть, после всего?

Бросаю беглый взгляд в зеркало, приглаживаю волосы и встаю из-за стола. Не хочу, чтобы у этого разговора были свидетели. Принимаю вызов и выхожу в коридор. На экране появляется счастливое лицо Полинки на фоне рельефной мужской груди. Сглатываю собравшуюся во рту слюну и натянуто улыбаюсь дочери.

— Привет. А я все думаю, что ты мне не звонишь?

— Мы с папой были в зоопалке.

— Серьезно? И тебе понравилось?

— Осинь. Сейтяс показу, какой он купил мне шалик…

Полинка слезает с отцовских колен и уносится в неизвестном направлении. Демид поднимает телефон выше. Теперь я вижу его мощную шею, квадратный подбородок с уже начавшим желтеть фингалом и смеющиеся глаза.

— Особенно Полинку впечатлил размер детородного органа жирафа.

— Ты шутишь? — щурюсь я.

— Если бы. Заходим в павильон, а он как на ладони за стеклом. И тут Полинка как заорет: «Папа, смотли, какой у него огромный писю-ю-юн!» Я оценил. Как и еще человек двадцать посетителей.

Балашов откидывает голову и смеется. Ведет рукой по лбу. Я вспоминаю, что эти руки делали со мной еще совсем недавно, и не могу выдавить из себя ни звука, чтобы поддержать его смех. Просто тупо на него пялюсь, как последняя идиотка. Демид тоже замолкает. Переводит на меня взгляд, и я вижу, как в его глазах гаснет смех, и появляется со-о-овсем другое. Отчего я перестаю дышать.

— Вот, смотли! Плавда класивый?

Полька возвращается, прыгает отцу на руки, и тот неожиданно ухает. Только сейчас я понимаю, как ему должно быть больно, после боя. Гашу в себе неуместную жалость. Шарик, кстати, я не вижу, лишь яркую розовую ленту, к которой он, по всей видимости, крепится, но послушно киваю головой:

— Красивый. Ты не голодная?

— Нет, Ася свалила мне макалоны с сылом.

Сердце обрывается и летит в какую-то пропасть. Кровь стынет в жилах, и я понятия не имею, о чем дальше говорить. Какая Ася? Какая, мать его, Ася? После того, что было вчера? У меня начинает дергаться веко. Чешу глаз, в попытке остановить тик. Рядом с Балашовым я каждый раз превращаюсь в истеричку. Он влияет на меня пагубно. Мягко говоря…

— Марьяш…

— Что? — цежу сквозь стиснутые зубы.

— Ася — это Ася Петровна. Домработница, которую мне прислали из агентства по найму, — мягко уточняет Демид. Его глаза такие понимающие! Делаю вид, что мне все равно, хотя от облегчения хочется разреветься. А еще… еще пнуть себя за то, что опять поддалась его обаянию. Ненавижу себя за это. Понимаете? Наверное, у меня запоздалый стокгольмский синдром. И чертова амбивалентность. Всего каких-то пять минут разговора с ним, и у меня парочка диагнозов в анамнезе. Это все, что нужно знать о наших отношениях с Балашовым. Это… все… что… о… них… нужно… знать! Дерьмо…

— Какие у тебя планы на завтра? — спрашивает Демид, когда пауза в нашем разговоре затягивается.

— Отоспаться.

— Тяжелое дежурство?

— Нормальное.

Сейчас я неоправданно груба, но терпеть его заботу нет сил. Мне так хочется в нее окунуться, что… это даже ненормально как-то.

— Ладно, — на секунду мне кажется, что Демид теряется. — Отсыпайся. Я тогда Полинку завтра вечером привезу, да?

— Угу. Если она не заскучает раньше.

— Марьян, кофе готов. Ты идешь? — выглядывает из ординаторской Димка. Киваю ему, понимая, что Демид все видит и слышит. И мотает на ус…

— Иду. Полинка, солнышко, я отключаюсь. Доброй ночи, мой Кексик!

Балашов поворачивает камеру к дочери, которая, потеряв к нам всякий интерес, возится с игрушками на полу. Мы прощаемся, и я трусливо сбрасываю вызов, стараясь не думать о том, как изменилось выражение лица Демида, когда меня окликнул Димка. Он не имеет на меня никаких прав!

И то, что случилось вчера, ничего не меняет. Или…

Плетусь в ординаторскую. Сажусь за стол и обхватываю озябшими руками керамическую чашку. Димка что-то рассказывает мне, пододвигает вазочку с арахисом в шоколаде, а я отвечаю невпопад и никак не могу сосредоточиться. Я снова возвращаюсь туда… В дом моей мечты, которую Демид воплотил в жизнь. И снова с головой погружаюсь в происходящее сумасшествие…

— Демид, Марьян! Все нормально… Что-то с электричеством. Мы сейчас разберемся. Здесь есть фонарик. Вам подсветить?

— Нет! — кричит Балашов прорабу. — Мы побудем тут, пока вы не решите проблему.

— Вас понял… Сейчас все будет в лучшем виде!

Я почему-то смеюсь и утыкаюсь лбом в грудь Демида. Он тоже хмыкает. Одной рукой поглаживает мои волосы, массирует голову, другой… неспешно водит по кромке чулка. Нам не стоит этого делать. Я уверена. Просто потому, что не могу сдаться. Это будет означать, что я простила ему то, что нормальные люди не прощают. Но это не так. Мне все еще больно, когда я вспоминаю о прошлом. Во мне все еще полным-полно горечи. Она отравляет мою жизнь. Каждый ее миг, каждую секунду…

Демид не позволяет мне додумать эту мысль до конца. И пока я нахожусь в сомнениях, запрокидывает голову и снова целует. Медленно, но так жадно и искушающе… Я не могу вспомнить, почему должна протестовать. Не понимаю, почему не могу получить сполна то, что мне предлагают. Он подхватывает меня под попку и несет. Я не знаю, куда. Мне все равно. Демид усаживает меня на широкий подоконник и замирает между моих ног. В воздухе пахнет строительной пылью и палой листвой. Но, главное, пахнет им… И мне так нравится запах его сильного разгоряченного тела. Веду по шее Балашова носом. Прихватываю губами кожу и вытаскиваю из штанов рубашку. Мои руки дрожат от нетерпения, когда я касаюсь его тела. Пальцы очерчивают идеальные кубики пресса, мощные мышцы груди. Стук сердца отдается в ушах. Мне так мало его… Так мало! Я нетерпеливо ерзаю, что-то бормочу, но он глушит мои слова губами. Горячие пальцы перемещаются к складке в промежности и замирают там. Я разочарованно хнычу. Наверное, я веду себя, как все его гребаные фанатки, но… с ним, наверное, просто нельзя иначе. Демид проталкивает язык в мой рот и одновременно с этим впервые касается клитора. С губ срывается протяжный стон.

— Тише, Марьяша, тише… — Демида тоже потряхивает. Не могу поверить, что это из-за меня, и не совсем понимаю, как вести себя тише, если я не могу? От эмоций меня рвет на ошметки.

— Не могу…

— Сейчас. Сейчас… Только для тебя, да?

Не понимаю, о чем он толкует. Опираюсь на руки и приподнимаюсь над подоконником. Сама не знаю, зачем. А Демид… Демид знает. Матерится, опускается на колени, закидывает мои ноги на плечи и начинает ласкать меня ртом. Это первый оральный секс в моей жизни. Даже смешно. Балашов для меня первый во всем… Я зарываюсь пальцами в его волосы, запрокидываю голову, упираясь затылком в прохладное запотевшее стекло, и тоненько хнычу. Мои туфли давно потерялись, я поджимаю пальцы на ногах и притягиваю его голову еще ближе. Демид ударяет языком по моему клитору и ритмично его посасывает. Уверена, что сделай он так в наш первый раз, я бы смогла его принять безболезненно — такая я мокрая. Мне нужно совсем чуть-чуть… Я замираю в шаге от чего-то неведомого, с губ рвется крик… Без слов понимая, что мне нужно, Демид вводит в меня два сложенных пальца, а другой рукой зажимает рот. И я кончаю, кусаю его ладонь и раскачиваюсь в такт утихающим волнам оргазма.