Камелии высокого и низкого полета
(С приложением «Записок петербургской камелии») - Кисету Граф - Страница 5

Все остолбенели. Никто не ожидал такой неожиданной развязки. Когда они опомнились, Сони уже не было.

Глава V

ЛЮБОВЬ В ПОЛНОМ ЦВЕТЕ

Часов в девять вечера, проходя мимо дома, где жила Соня, Посвистов увидал в окне огонь. Он постучался и ему отворили.

— Дома барыня? — спросил он у горничной.

— Лежат в постели, нездоровы. Вас приказали просить.

Посвистов вошел.

Соня, полураздетая, лежала на кровати; от давешней вспышки у ней сделалось нервическое раздражение и разболелась голова. Увидя Посвистова, она бросилась к нему на шею.

— Коля, голубчик мой, милый мой, — твердила она. Речь ее прерывалась нервическим рыданием: видно было, что она была сильно потрясена.

— Что с тобой Соня, голубушка, что с тобой? — заботливо спрашивал он.

Соня без слов упала ему на руки. Посвистов бережно отнес ее на диван и положил на него. Вбежала горничная; вместе с Посвистовым они начали приводить ее в чувство: терли ей виски уксусом, давали нюхать спирт. Соня очнулась.

Она тихо подняла руки, схватила ими Посвистова за голову и нагнула его к себе. Губы их встретились. Она поцеловала его долгим, страстным поцелуем, поцеловала так, как целуют женщины своих избранников, когда вместе с поцелуем они как будто хотят передать счастливцу и самую душу.

У Посвистова закружилась голова: он стал на колени и страстно прильнул к Соне.

Они остались одни.

Бывал ли ты молод, читатель? Любил ли ты когда-нибудь, и если любил, то вспомни все те страдания и муки, которых не променяешь потом ни на какие радости, те страстные порывы восторга и счастья, которые наполняли твое сердце после счастливых, ни с чем не сравниваемых минут, которые ты проводил «с нею». Вспомни те минуты заботы и ревности, так легко прогоняемые одной улыбкой милой; вспомни все это, и неужели ты не сознаешься, что ты жил в эти минуты полною жизнью, пил из полного кубка счастья? Да, эти минуты не забываются. В седой и дряхлой старости ты вспомнишь о них и перенесешься к ним мыслью: и тогда ты, может быть, богатый и знатный, а прежде нищий, не имевший ни имени, ни звания, ты, богач, позавидуешь нищему; ты с радостью побросал бы все, отдал бы все богатства и почести, чтобы хоть только час пробыть на месте этого нищего, видеть с любовью устремленные на тебя, полные огня и неги очи, обнимать стройную гибкую талию, целовать розовые, страстно вздрагивающие уста…

Когда сердце чем-нибудь потрясено и взволновано, когда чувство сильно возбуждено и оскорблено, нам бесконечно делается дорог тот человек, который в эти минуты тоски и тревоги сумел подойти к нам со словом сочувствия и привета.

Мы смотрим на этот шаг как на принесенную для нас жертву и, разумеется, стараемся сами отблагодарить его.

Посвистов попал к Соне именно в минуты подобного настроения. К тому же, он нравился ей; она любила его, поэтому понятно, чем он был для нее в это время; она отдалась ему вся и душой и телом.

На другой день Соня переехала к Посвистову. Зажили они славно. Утром Посвистов большей частью учился: готовился к экзамену. В два часа он возвращался и Соня, поджидавшая его, бросалась к нему на шею. Вместе они обедали, пили чай, затем уезжали куда-нибудь за город, где, взявшись за руки, они гуляли, шалили и бегали, как гимназисты, отпущенные домой на вакацию. Соня пополнела и похорошела удивительно, Посвистов также сделался похож на молодого супруга, наслаждающегося медовым месяцем.

В одну из своих загородных прогулок они встретили Адель. Адель, по обыкновению, сопровождала целая компания. С ней шли трое шутников, все они были также знакомы и Соне; это были известный Жорж, стяжавший себе бессмертную славу искусством танцевать канкан; другой, тучный и полный господин, был Глудов, московский купец и коммерсант, столь же известный своим богатством, как и многочисленными скандалами и мордобитиями, которые, благодаря деньгам, большей частью оканчивались миром; что касается до третьего, — то это был балетный танцовщик, из второкласных, среднего роста полная личность с лихо закрученными рыжеватыми усами, которую всегда можно видеть на всех московских бульварах, гуляньях, катаньях, в театральном маскараде и иногда даже на балах, личность, всегда втирающуюся к богатым и простым малым, крайне неприятную и подозрительную.

Увидя Соню, Адель бросила руку Глудова и подбежала к ней.

— Ах Соня! Как давно я тебя не видала, как я рада тебя встретить. M-r Посвистов.

Адель протянула ему руку.

Посвистов и Соня поздоровались.

— Ты не поверишь, как я рада тебя видеть, — тараторила звонким голосом Адель, — скука такая без тебя, что ужас. А Мащокин-то, бедный, все пристает ко мне, все спрашивает, куда ты девалась.

— Перестань, Адель, — перебила, покраснев, Соня, — ты ведь знаешь, что это меня нисколько не интересует.

Адель засмеялась.

— Я ведь только хотела уведомить тебя об участи твоих поклонников.

— Я тебе повторяю, что это меня нисколько не интересует.

В это время подошли кавалеры Адели.

Жорж был знаком с Посвистовым.

— Здравствуй, Посвистов, — сказал он, протягивая ему руку.

Посвистов поздоровался.

— Что тебя нигде не видно, — продолжал Жорж, — все, небось, взаперти сидит. Счастливчик! Как ваше здоровье, Софья Семеновна, — обратился он к Соне, — вы хорошеете с каждым днем.

— Разве вы меня видите каждый день, что так говорите? — обрезала его Соня. — Прощайте, господа, — обратилась она к остальной публике, — нам пора домой.

— Соня, m-r Посвистов, подождите, — крикнула Адель.

Те остановились.

— Пожалуйста, я вас приглашаю (на слове я Адель сделала ударение), я вас прошу, поедемте сегодня в парк.

— Вместе с этими господами? — спросил Посвистов.

— Ну да, конечно.

— Нет, не знаю, как Соня, я не поеду.

— Полноте, поедемте, они все такие милые, а Жорж ведь вам знакомый.

— Благодарю вас, я не могу.

Посвистов приподнял шляпу и они с Соней отправились. Долго долетал еще до них насмешливый пронзительный хохот Адели и голоса ее собеседников, затем все замолкло.

В другой раз они встретили Чортани. Чортани был, как и всегда, под хмельком, под руку с ним шла Agathe.

Agathe была несколько приличнее обыкновенного. На ней было надето какое-то шелковое платье и хорошенькая шляпочка, черномазое лицо ее как будто немного побелело.

Посвистов познакомил Чортани и Agathe с Сонею.

Agathe с завистью смотрела на Соню. Соня была для нее недостижимым идеалом. Agathe спала и видела, чтобы попасть в тот круг знатных и богатых шалопаев, в котором прежде вращалась Соня, и никогда не думала, чтобы желание ее могло осуществиться. Чортани, со своей стороны, завидовал Посвистову. Ему было досадно и обидно, что Посвистов, которого он считал новичком относительно женщин, этот самый Посвистов находился в интриге с очень хорошенькой женщиной и вдобавок, что было еще важнее в его глазах, с одной из известнейших московских камелий.

Разговор, впрочем, кое-как поплелся.

Чортани тотчас же отправился путешествовать в область невероятного.

— Нет, что в Москве, — ораторствовал он, — в Москве скучно. Поглядите-ка, как у нас в Нижнем! Вот так точно, чего хочешь, того просишь. Выйдешь на Волгу, например — что такое? прелесть: барок, пароходов видимо-невидимо, сядешь этак с хорошенькой барынькой в лодку да поедешь — гуляй, не хочу. А то свезешь ее на один из своих пароходов.

— Разве у вас есть пароходы, m-r Чортани? — перебила Соня.

— Как же, очень много, даже несколько пароходов, — не смущаясь, отвечал Чортани, — да я сам на одном из них капитаном был; рейсы делали такие, просто прелесть; матросы как у меня были научены: все знают. Глазом мигнешь — сейчас поймет, бестия. Раз я пароход на мель посадил.

— Ты смотри, сам-то на мель не сядь с своим пароходом, — смеясь, заметил ему Посвистов.

— Я-то? Я, брат, не сяду, а если и сяду, так сейчас встану. Так-то у нас, — отвечал Чортани, причем многозначительно подмигнул Соне.