Семь миров: Импульс (СИ) - Пикулина Светлана - Страница 39

— Не упрямься! — просила её она.

Женщина молча посмотрела на неё, затем недоверительно на Атлу и, осознав, что не может издать и звука, стала медленными и слабыми движениями рук рисовать что-то на своей тунике. Она макала палец в собственную кровь, струящуюся из уголков губ, и выводила витиеватый символ. Красная змейка, закрученная в спираль, села на ее белоснежное платье.

Знак символизировал запретную силу и был для оилов чем-то вроде сигнала «стоп». И Атла, и оилка расшифровали послание верно, но знак не остановил их.

Женщина с досадой махнула головою, демонстрируя, что игнорирует призыв своей умирающей подруги.

— Прости, но в таком случае я вынуждена украсть у тебя ее гордость.

Оилка схватила голову подруги руками и приподняла над ложем. Она направила ей в лицо прямой взгляд, приподняла её веки своими пальцами и стала вытягивать из той гордость Атлы. Выглядело это страшно. Их тела дрожали, а зрачки были сильно расширены. Стало жарко. Атла отпрянула назад. Но все быстро стихло, больная женщина, казалось, вовсе умерла, а живая оилка сидела скорчившись от боли.

— Смотри на меня! — резко вскрикнула она, потянувшись ладонью к подбородку Атлы.

Атла с трепетом и волнением посмотрела на оилку. Её зрачки по-прежнему вращались, постепенно разгоняясь, как колесо. Она не задерживала гордость в себе, а была лишь проводником. Атла стала ощущать, что наполняется чем-то новым — точнее, давно забытым. Да, это была её гордость. Та самая сильная, долгожданная, настоящая и живая, по которой она так истосковалась.

Атла глубоко вздохнула и прикрыла глаза, а открыв их, чуть было не ослепла от яркого голубого свечения, загоревшегося повсюду. Сладкое, приятное тепло разлилось по её телу. Ей стало легче дышать, хотелось плакать от счастья, но девушка сдержалась, ведь гордость уже была с ней.

Затем пришло осмысление. Атла нахмурилась, встала и взволнованно побежала из лазарета вон. Вырвавшись за дверь, она остановилась, отдышалась и медленно поползла по стене на пол. Так плохо и душно ей еще никогда не было. Её гордость была запятнана, попрана и обращена в лохмотья. Все внутри нее бунтовало. Атла почувствовала тошноту. В один миг она вспомнила все: гадкие туалеты, воровство, рабство, грязь, скверный запах, мерзких орущих людишек, подлость и беспринципность ее прежнего злого мира и её самой. В какой-то момент ей захотелось убить себя, стереть свою мерзкую, продажную, подлую, унизившуюся перед всем миром душу с лица вселенной. Слезы градом посыпались из её глаз. Этот позор ей не смыть с себя ни одной из великих вод. Оскорбленная душа великой крамовской жрицы взвыла в ней. Её руки тряслись, а глаза наливались ненавистью к проклятым оилам.

Тень Атлы мелькала за дверью. Оилы видели её буйство, но растерянно молчали.

— Что ты наделала! — простонала умирающая, выплюнув кровь.

Женщина растерянно и с раскаянием смотрела на неё, она и сама уже осознала, что допустила непоправимую ошибку.

— Ты недооценила её гордость! Можно было отдать ей любое другое чувство, но не гордость. Не поверила мне, той, что таскала всю эту тяжесть шесть лет. Она же вся соткана из неё. Мы навсегда потеряли эту девочку, — прошипела оилка и ушла в мир иной.

Мертвая рука бесшумно упала на металл. Женщина уставилась на спиралевидный знак и в испуге прижала ладонь к губам. Атлы уже и след простыл. Оилка кинулась за ней, но разгоряченную жрицу было не догнать. По пути встречались свежие трупы. У Атлы был смертельный луч, и она обезумела.

Сначала крамовка вытрясла из души мерзкой второй оилки свою жадность, она вспыхнула фиолетовым, отчего желание сиюминутно вернуть себе все краски только усилилось, затем она вырвала из сердца третьей рыжевласой бестии свой гнев, после чего, вооруженную свежим гневом и контрастом, её было не под силу остановить уже никому. Она крушила и уничтожала все без разбора. Жалкая попытка кинуться к ней и успокоить со стороны беременной оилки, хранительницы страха Атлы, закончилась тем, что девушка вернула себе свой страх в том числе.

— Постой! — молила её оилка, стоя на коленях и обвивая ноги Атлы руками. — Если ты заберешь у меня свой страх сейчас, моя дочь родится без страха! — рыдала она. — Потерпи недолго, и я верну тебе твой страх!

Но Атла больше не верила никому и больше всех не верила именно этой женщине. Схватив её за рыжие кудри, посмотрев ей в глаза, приставив смертельный луч к её округлому животу, она вернула себе весь свой страх сполна.

— Твоему ребенку страх не потребуется. Только бесстрашие сможет вас спасти, а на меня больше не рассчитывайте! — произнесла она и оттолкнула оилку.

Когда среди перепуганных, прячущихся по углам женщин Атла нашла ту, что хранила ее любовь, она трясущимися руками вцепилась ей в горло и стала вдавливать тело воровки в металл, направляя смертельный луч в глаза. Любовь вернулась к ней под страхом смерти, вся до последней капли. Атла остыла, осмотрелась, раскаялась и, дав волю слезам, побрела к выходу с целью раз и навсегда улететь от проклятого богом и ею народа призрачных оилов. Атла, не оглядывалась, прыгнула в челнок, за ней вслед вскарабкался пес. Она выбросила все оставшиеся мешки с алмазной крошкой в сторону оилов — последний дар бедствующему народу, захлопнула шлюз и со скоростью света понеслась в космическую пустоту.

В эту ночь Атла вернула себе всё. Гордость, жадность, гнев, страх, любовь, снова были с ней. Она осознала, насколько важны для нее эти чувства, но какой ценой? Она вспомнила, что такое гнев — резкий прилив горячей крови к мозгу и страшной силы взрыв, раздающийся в груди, заставляющий понять, насколько много силы и энергии скоплено внутри. Она вспомнила, что такое жадность — сверлящее, острое чувство, возвращающее разум и душу к реальности. Со сладостью и упоением она вновь почувствовала страх — давно забытые, резкие, частые, будоражащие удары сердца в груди.

Ей наконец-то стало страшно, страшно за себя, за свое прошлое и будущее, за свой народ и за судьбу всех Семи миров, темную и грязную сторону которых приходилось лицезреть все эти годы. «Куда катится мир?» — прикрывая лицо руками, думала Атла.

И наконец, любовь. Когда ее любовь вернулась к ней, первое, что появилось перед глазами, была Крама: её народ, дом, лицо отца и Татиды. Сильная тоска по ним, по родной красной планете, которую так глупо и безжалостно она предала, пронзила её сердце. Обвив руками теплую шкуру верного пса, который согревал ею обледеневшую душу, она стала рыдать.

— Вернись! — услышала она в своем разуме голос Татиды.

Атла вздрогнула и зарыдала еще сильней. Старая прорицательница не выходила с ней на связь шесть долгих лет, а теперь она вновь была в её голове и призывала вернуться. Как же хотелось ей упасть старухе на колени, уткнуться носом в седые ароматные волосы и уснуть так, как это бывало в детстве.

— Мы тебя ждем! — раздалось вновь.

Голос принадлежал отцу. Атла оторвала распухшее от слез лицо от мокрой шкуры единственного друга, поднялась и без малейшего сомнения направила свой потрепанный в скитаниях по мирам челнок на Краму, планету, которую она избегала все эти годы.

«Пришло время возвращаться домой», — подумала она и проложила курс.

На звездолетной площадке родного аэродрома её ждали Отец и Татида. Атла выходила робко, опустив глаза в пол. Верховный жрец кинулся к ней и крепко обнял, Татида подоспела за ним. В их лицах читалась растерянность, а в глазах стояли слезы. Казалось, вот-вот они раздавят свою исхудавшую, повзрослевшую, несчастную дочь.

Красивые, родные, сильные, окутанные ароматами, в сияющих одеяниях, весомых ветвистых диадемах и драгоценной обуви, они были похожи на богов.

Атла рыдала.

— Я… я… — пыталась она что-то сказать.

— Мы знаем, — перебила ее Татида, не позволив оправдываться и раскаиваться. — Это всего лишь часть твоей судьбы, — кивнула она, мягко улыбнувшись. — Иди же, вода вот-вот остынет.

Атла вытерла слезы, выпрямилась и улыбнулась.