Семь миров: Импульс (СИ) - Пикулина Светлана - Страница 36

Атла покрылась мелкими мурашками страха. Она слышала легенды об оилах, о загадочном погибшем мире воров и торговцев человеческими чувствами, и теперь, попав в их дом, постепенно убеждалась, что это не было только мифом. Она была в одном шаге от потери важных компонентов своей души.

Боль, любовь, страх, голод, радость, насыщение, ненависть, гнев, счастье, отчаяние, эйфория, гордость, уныние — что именно они хотят забрать у неё?

Атла знала, что каждое из чувств бесценно для гармонии её духа, ни одно не заменить и не восполнить. Ей нужен её страх, он ограждает её от риска, она не может не чувствовать боли, только это отличает её от мертвых, без чувства счастья она станет черствой, и у неё не будет стимула жить, без любви она потухнет, без гнева и злобы станет уязвима, без уныния и печали превратится в груду холодного льда.

«Как жаль, что я все ещё так слаба. Будь я в своей лучшей форме, ничего бы у них не вышло, но теперь я даже не слышу их мыслей, проклятые рыжие души!» — подумала девочка и с досадой глянула оилке прямо в глаза.

Та смотрела на неё кровожадно. Её зрачки уже вращались, и, хотя пока еще Атла не знала, что именно значит этот таинственный жест, она уже понимала, что это было предвестием большой потери.

— Что ты хочешь у неё забрать? — спросил оил.

— Я заберу у неё гордость!

— Глупая женщина, за гордостью еще никто не возвращался! Бери еще! Бери радость, или счастье, или любопытство!

— Нельзя, без этих чувств она не справится с заданием!

— Говорю тебе, бери еще! Обери её до нитки, только тогда останется шанс, что эта мерзавка вернется, чтобы забрать свое!

— Тогда я заберу у нее гнев!

— Бери гнев, гордость и еще что-нибудь… — не успокаивался супруг.

— Одна я все не унесу, придется звать на помощь!

— Зови! Но только прошу тебя, бери еще!

— Как хорошо ты подсказал мне… — улыбнулась ведьма, — я заберу у неё жадность!

— И это тоже, но все равно, кто станет возвращаться за собственной жадностью, гордостью и гневом! Мы погибаем, забудь про милосердие, стяни еще что-нибудь! Возьми любовь и страх, тогда она вернется к нам наверняка!

— Не слишком ли жестоко?

— Нет, она крамовка, а значит справится!

Атла сжала руки в кулаки, она все слышала и понимала.

Послышались легкие шаги других оилов. К её саркофагу стала подтягиваться толпа. По кругу в ряд встало пять пар, пять женщин и пять мужчин.

«По одному чувству на семью», — подумала девочка и, осознав, что выхода больше нет, стала с жадностью, которая пока еще была с ней, смотреть им в лица, стараясь сохранить их портреты в своем сознании с одной лишь целью — чтобы знать потом, с кого и что спрашивать. Такого раньше с ней не происходило, и она не знала, чего ждать.

— С каких начнем? — спросил один из них.

— Начнем с самого трудного, заберем любовь, а дальше все пойдет как по млечному пути.

— Кто возьмет на себя любовь?

Среди призраков вспыхнуло оживление. Да, похоже, от лишней любви еще не отказывался никто. Переглянувшись, пары отправились за смотрителем. Болеющего смотрителя, старейшего оила в шубе, сотканной из рыжих волос погибших оилов, которого, несмотря на голод и нужду, держали в тепле и сытости, принесли на носилках. Важно осмотревшись и подумав, он указал рукой на крайнюю пару и закивал. Его решение не подвергалось осуждению. Четыре пары синхронно отступили назад, оставив право позаимствовать у бедной девочки любовь за избранными.

Атла перепугалась. Так страстно и глубоко на нее не смотрел еще никто и никогда. Рыжеволосая бестия склонилась над ней и вцепилась взглядом в самую душу. Атла физически стала ощущать, как из неё вытряхивают любовь. Сначала она испытала слабое покалывание в груди, затем нечто похожее на освобождение. Боли не было, скорее опустошенность. Перемен в своем сознании она не ощущала. Бестия сверлила её глазами, но то, что выходило из нее, она не видела, лишь чувствовала, что становится холоднее. Мир вокруг стал бледнеть. Пропали яркие краски, исчезли желтые и оранжевые цвета, и окружение приняло унылый холодный тон. Женщина закончила, довольно улыбнулась и отошла в тень.

— Жадность! — произнес старейший и указал рукой на крайнюю пару в углу.

Вновь подошла женщина, видимо, в искусстве похищать чувства оилки были умелее, чем оилы.

Все повторилось вновь, те же эмоции. Странно, но различай между потерей собственной любви и потерей собственной жадности Атла не заметила. Разве что не стало больше фиолетового цвета в мире, который она видела.

— Гордость! — не давая ей передохнуть, продолжал старец.

Атла почему-то все ждала, когда подойдет уже знакомая ей пара, но и на этот раз пришла другая.

Гордость отняли все так же холодно и бесчувственно. Полностью исчез синий цвет.

Затем очередь встала за гневом. Когда у Атлы похищали гнев, тут-то её чувства всколыхнулись все разом. Расстаться с гневом было болезненней всего. Сердце колотилось изо всех сил, и, если бы её гордость все еще была при ней, она непременно бы сдержалась и смолчала, но гордости больше не было, и она истошно завопила, не стыдясь того, что проклятые оилы видят ее боль. Вместе с гневом пропала насыщенность. Черные цвета перешли в серые, пропал привычный ее глазу контраст.

— Страх! — произнес это страшное слово старец.

Атла съежилась, ее страх все еще был с ней, и пока она боялась. Подошла пятая пара, та самая, которая затеяла с ней эту страшную игру. В какой-то момент Атла подумала, уж лучше бы они ее съели, но, спохватившись, одумалась и поклялась себе, что во что бы то ни стало вернет себе свое.

Жуткие голубые глаза завращались над ней. Страх был тем самым чувством, на котором она существовала последние тридцать минут. В этот миг именно страх переполнял ее всю целиком, и терять его было все равно что умирать. Атла боролась, цеплялась за это чувство, и опытной оилке потребовалось потратить немало сил, чтобы справиться с крамовкой. Когда из Атлы вышел страх, она почувствовала перемены уже не только в зрении, но и внутри себя. От прежней девочки в ней мало что осталось. Потеря бордового цвета на общем фоне потерь не так ощущалась, но вот состояние духа было сломлено окончательно, и не заметить этого она не могла. Кровососы выпили её всю, но больше она не боялась. Пустота, бездонная пропасть и холод заполнили её сердце. Атле хотелось разгневаться, но она не могла, все внутри было сковано льдом, мир приобрел унылый, тусклый серый цвет. Слабо мерцал зеленый, некоторые предметы отливали бледно-голубым, самая малость коричневого и, пожалуй, все. Она словно умерла.

— Тебе выделят корабль, небольшой челнок, что мы выменяли у пилота крама, тебя снабдят списком того, что необходимо достать, тебе дадут денег, но их тебе не хватит, так что хитрость тебе оставили. Привези нам все, что указано на листе, и получишь свои чувства назад, и поспеши, пока мы не успели их продать. В твоем распоряжении год, наших энергетических ресурсов на большее не хватит. И помни, трупы назад чувства не отдадут!

Тонкие холодные струйки слез потекли у Атлы по щекам. Она ощутила себя слабой, безвольной рабыней, неспособной даже поморщить лоб. Сутки ей выделили на сон. Затем поместили в челнок и выбросили в открытый космос. Список был невообразимо длинным, а мешочек с алмазной крошкой не весил практически ничего. Атла чувствовала себя подавленной и разбитой. Безумно сильно ей захотелось вернуться домой. В глубине души она знала, что один её всхлип — и отец сметет с лица космоса всех оставшихся оилов, собственноручно свернув шею каждому, кто осмелился украсть у него дитя. Он вернет ей все её чувства, а Татида сделает так, что вся их рыжая раса не найдет покоя даже на том свете. Но поворачивать на Краму она не смела, и, хотя гордости в ней больше не было, оставался стыд и невообразимая решимость преодолеть свои трудности самой.

Посмотрев в зеркало, Атла нашла на своей юной голове пять белых, как свет, волос. Седина на черной голове выглядела жутко. Она видела свой монохромный черно-белый лик. Атла отбросила зеркало, оно разломилось пополам и исчезло. Девочка вновь принялась рыдать.