Золотая голова - Резанова Наталья Владимировна - Страница 3

– Тебе виднее. Но вряд ли – этой. – Я постучала кулаком по постели.

Всякий другой при подобном повороте беседы рассмеялся бы. Усмехнулся, по крайности. Но этот – нет. Лицо у него было как каменное. Обидно будет, если мой предполагаемый работодатель окажется дураком.

– А почему бы нет?

– Заполучить женщину в постель можно дешевле и с меньшими хлопотами.

– Решила, что дорого стоишь?

А вот это он зря. Я никогда не стану кичиться своей родословной перед нищим землепашцем или уличной торговкой, но господа дворяне должны помнить, что Скьольды происходят от богов.

– Сколько я стою, знаю лишь я. – После паузы добавила: – А еще я знаю таксу нашего магистрата. Ты заплатил дорого. Очень дорого.

– А может, я влюбился в тебя по слухам? На рыцарский манер?

Опять же, будь на его месте любой другой человек, можно было бы счесть, что он шутит. А по этому – ничего не скажешь.

– Тогда у тебя на редкость изысканный вкус…

Он немного помолчал, затем резко встал – так, что едва не опрокинул стол.

– Довольно. Я собираюсь еще расспросить тебя, но не желаю, чтоб ты в это время свалилась в обморок. Сейчас придет служанка, она поможет тебе умыться и привести себя в порядок. И принесет поесть.

После чего вышел.

Привести себя в порядок – так это в приличном обществе называется? Не помешает. Обморок… Голодный, что ли? Или он меня заранее пугает? А может, ждет, что, когда до меня, тупицы, наконец дойдет, что я и вправду избежала смерти, я начну рыдать и биться в истерике?

Такое бывает. Но я через это давно прошла. Много лет назад. Страшно вспомнить сколько.

Служанку, которая и впрямь появилась, белобрысую рыхлую женщину средних лет, я смутно припоминала по предыдущим визитам. Она притащила поднос с обедом, и у меня заурчало в животе. Экономные городские власти пренебрегли такой почтенной традицией, как последний ужин смертника (или они уже знали, что ужин – не последний), а я тогда как-то не расстроилась. Но сейчас у меня даже череп сдавило от голода, не говоря уж о желудке…

Обед был не то чтоб изысканный, но основательный. Суп из фасоли, говядина, тушенная с луком и морковью, и говяжий же заливной язык. Да полкаравая хлеба. Все это я смела без остатка, утолив жажду темным пивом. Вообще-то я предпочла бы выпить вина, но выбирать не приходилось. Служанка не сказала мне ни слова, тихо прибрала посуду и исчезла. Похоже, она боялась, но вовсе не меня.

Засим вернулся мой освободитель, он же тюремщик, он же возможный работодатель. Тоже, надо думать, отобедал. Убедился, что я не собираюсь освобождать место за столом. Однако на кровать садиться не стал. Подошел к окну, распахнул его (оно выходило в сад, и на яблоне, затенявшей комнату, еще не успели развернуться листья) и уместился на подоконнике. И, не глядя в мою сторону, сказал:

– Я слышал, будто всех Скьольдов перебили.

– Не всех, – сакраментально ответила я. Их не перебили. То есть не было бойни в старом добром смысле этого слова – со вспарыванием животов и отрубанием голов. Все сделала артиллерия. Иногда я уверена, что последней горькой мыслью дедули Бешеного, когда он погибал вместе со своим разбойничьим гнездом, было сожаление, что за него невозможно будет отомстить как положено, даже если кто-то из семьи выживет. Кому мстить? Дураку пушкарю, который палит, куда ему приказано? Это все равно что мстить чугунному ядру, которое разносит в труху вековые стены.

А может, он вовсе и не думал об этом, и я все сочинила.

– Как спасся твой отец?

– Втиснулся в щель стены. Единственной, что устояла.

– Он был сыном Ранульфа?

– Младшим. У старика их был добрый десяток. Все погибли.

– Сколько ему тогда было лет?

– Девять.

Выходит, владетель Тальви интересуется Скьольдами? Добро ему… Но если он хочет обнаружить всех, в ком течет кровь этого древнего рода, ему придется потрудиться. Ранульф, как некий король времен варварства, всех своих детей считал законными и держал при себе в замке, но на потомство сыновей правило сие, кажется, не распространялось. Братцы моего отца в пору его малолетства были сорока – и тридцатилетними мужиками и наверняка успели пошустрить в округе, но мои кузины и кузены за минувшие полсотни лет так и не объявились. Сначало было слишком опасно напоминать о своем родстве со Скьольдами, а потом и само родство это, за отсутствием выгоды, забылось.

– И его пощадили по малолетству. – Он не спросил, а произнес утвердительно.

Я кивнула.

Его действительно пощадили. Времена были уже просвещенные, зачем казнить ребенка, когда кара пала на целый род? Скьольды, этот позорный пережиток варварского прошлого, навсегда лишались дворянского достоинства, герб вычеркнут из Бархатных книг, а земли перешли короне, даже не герцогской, а императорской, и в качестве коронного владения запустели.

После этого несчастного отрока можно было и пожалеть, и даже великодушно дать ему образование за счет казны…

Знаю одно (хотя мне этого никогда не рассказывали): в тот день, когда императорские пушки превратили родителей отца и всех его близких и домочадцев в кровавое месиво, а его самого полуживым извлекли из-под развалин, что-то навсегда переломилось в его душе. С тех пор он старался жить честно, тихо и неприметно.

Но это его все равно не спасло.

– Как его звали?

Задумавшись, я забыла о присутствии Гейрреда из Тальви. Ладно, черт с тобой, любопытствуй за свои деньги…

– Рандвер Скьольд.

– Чем он занимался?

– Он был чиновником в Торговой палате Кинкара. А после женитьбы перешел управляющим к Тормунду Сигурдарсону.

– Это кто такой?

По-моему, Гейрред Тальви отлично знал кто и лишь проверял, не лгу ли я. Но я, к сожалению, не лгала.

– Владелец рудников. Компаньон Кортеров. Ну, если он еще прикинется, что не знает «Банкирского дома Кортеров»!

– Зачем он к нему перешел?

Дурацкий вопрос. Почему люди уходят с казенной службы? Но на дурацкие вопросы следует отвечать предельно понятно.

– Там лучше платили.

– Как звали твою мать? – Он впервые оторвался от лицезрения сада и посмотрел на меня.

– Грейне Тезан. Она была приезжей с Юга. Не знаю, почему я это сказала. Может быть, в надежде побыстрей отвязаться. Он подводил меня к тому, что я не любила вспоминать. Даже своего детства. Хотя оно было счастливым. Именно потому и не любила. Я уже тогда понимала, что это – исключение, а правило – все остальное.

Однако он сразу спросил:

– Как они умерли?

Все это он знал, знал прекрасно, и нечего распространяться.

– Обвал в горах.

– Почему она оказалась вместе с ним?

– Она часто сопровождала его в поездках.

– Где они похоронены?

– Под обвалом. – Мне не хотелось говорить подробнее.

– Как это?

– Так. Тел так и не нашли. Тут он себя и выдал:

– Это произошло между Белой дорогой и Эннетским перевалом?

– Точно. Послушай, почему бы тебе просто не свериться с моим делом? Он отвернулся.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Семь.

Очевидно, этот пункт в допросном листе был последним. Он соскочил с подоконника, оставив окно распахнутым.

– Ясно. Можешь отдыхать до рассвета, пока не выедем. Спать, как ты верно подметила, тебе придется одной. Во всяком случае, пока. От тебя слишком несет тюрьмой, даже при открытом окне.

И вышел. Я смачно зевнула. Действительно, так, между делом, и вечер наступил. И ничто на свете не помешает мне выспаться. Подумаешь, Гейрред из Тальви еще раз напоследок дал понять, кто он, а кто я. Он вообще очень расчетливо унижал меня. Он только не учел, как мало это меня волнует.

Открытое окно могло быть приглашением, которое я отвергла. Долги надо платить, в этом я была уверена. Должна же я унаследовать какие-то понятия от отца, а не только от дедушки Бешеного. А от всего прочего у меня был какой-никакой, а нож, прихваченный из столового прибора. Если у трактирщика хватит наглости поставить убыток в счет, пусть платит Тальви.