Тайна старой усадьбы
(Русский оккультный роман, т. XII) - Белинский Александр - Страница 14

На следующее утро я приказал заложить лошадей в коляску, и мы с паном Тадеушем поехали в Калиновичи.

Максим Иванович был дома и встретил нас очень приветливо. Я рассказал ему, что мы, копая яму в саду, нашли совершенно рассыпавшийся и полуистлевший человеческий скелет, пролежавший в земле, по-видимому, много десятков лет, и что я почел себя обязанным довести об этом до сведения Максима Ивановича, как власти предержащей, на тот предмет, что не найдет ли он необходимым произвести по этому поводу дознание, а самые кости подвергнуть осмотру, но добродушный Максим Иванович замахал на меня руками и, очевидно, считая инцидент с костями исчерпанным, кликнул девку Нюрку и приказал ей немедленно подавать водку и закуску.

Просидев у Максима Ивановича около часа, мы отправились к старосте еврейской общины. Узнав о цели нашего посещения, последний немедленно пригласил кантора местной синагоги и представителя от похоронного братства.

Пан Тадеуш по моему поручению рассказал целую историю о еврейской девушке, которая якобы давным-давно умерла в Борках, но, за отсутствием духовенства ее исповедания, была погребена без соблюдения надлежащих обрядов, и что теперь я, вступив во владение имением, якобы хочу это исправить и похоронить останки еврейки, что называется, по первому разряду. В заключение он добавил, что за расходами я не постою, лишь бы все было сделано, как того требует еврейская религия.

Добавление это произвело надлежащее впечатление, и церемониал предстоящих похорон был выработан немедленно во всех его подробностях.

Оставив евреям соответствующий задаток, мы зашли к Максиму Ивановичу и немедленно уехали в Борки к обеду, с которым нас ждали пани Вильгельмина и Ольга.

После обеда мы вместе с Ольгой прошли на площадку; там все было по-прежнему; та же куча ветвей, оставшихся от можжевелового куста, и тот же ящик с костями на небольшом возвышении.

Мы просидели на верхней скамейке не менее часа, обмениваясь впечатлениями о своих переживаниях за последнее время.

Ни я, ни Ольга абсолютно не испытывали никаких неприятных ощущений, наоборот, несмотря на близость костей, сложенных в ящике, мы чувствовали себя необыкновенно спокойно и радостно.

После ужина мы немедленно легли спать, чтобы завтра встать пораньше.

Следующее утро было очень хорошее: лучезарное и, как это бывает в конце августа, немного прохладное.

В восьмом часу утра во двор усадьбы въехал катафалк. На нем стоял специально изготовленный, ввиду необыкновенных условий погребения, гроб. За катафалком следовали дрожки, на которых прибыли представитель похоронного братства и командированное кантором лицо.

Мы сняли гроб и перенесли его на площадку. Здесь нас уже ждали пани Вильгельмина, Ольга и ее девушки. Гроб наполнили свежей зеленью и цветами и бережно перенесли в него из ящика останки еврейки вместе с ее браслетом и бусами. Затем все это было снова густо покрыто зеленью и к гробу была прикреплена его крышка, на которую Ольга возложила большой венок из свежих цветов.

После краткой молитвы, совершенной представителем кантора, гроб подняли и понесли на руках вдоль липовой аллеи. Спереди поддерживали его мы с Ольгой, которой помогал пан Тадеуш, сзади два еврея, а по бокам остальные.

Вынеся гроб во двор, мы поставили его на катафалк, и траурная процессия медленно двинулась в путь через ворота, выходящие в сосновый лес. Впереди следовал катафалк, лошадей которого вели под уздцы два бывшие при нем еврея, за ним в своем экипаже ехали представители братства и кантора, далее в коляске мы с Ольгой и, наконец, пан Тадеуш в своем тарантасе.

После долгого и утомительного пути, лишь около полудня, мы въехали в Калиновичи.

Здесь, в самом предместье, нас встретил кантор с хором певчих, и в торжественной процессии мы двинулись к синагоге, причем экипажи ехали сзади, а мы с Ольгой и паном Тадеушем следовали пешком, непосредственно за гробом.

У синагоги было совершено надлежащее молебствие, после чего процессия двинулась на кладбище.

Нас сопровождала огромная толпа евреев. Казалось, что все местечко было поднято на ноги. Это объяснялось, вероятно, как редкой для бедного населения пышностью похорон, так и тем, что эти похороны совершались русскими.

На кладбище, на одном из самых лучших и дорогих мест, уже была приготовлена могила. В отступление от порядка, в силу которого еврейские покойники погребаются без гробов, останки нашей еврейки были опущены в могилу вместе с гробом.

По окончании всех чуждых нам обрядов и непонятных молитв, могила была засыпана землей, и на образовавшемся на ней холмике остался лишь венок цветов, привезенный Ольгой.

Поручив обнести могилу оградой, убрать ее живыми растениями и цветами, воздвигнуть на ней по истечении установленного срока надгробный памятник и совершить надлежащее поминовение души усопшей, мы щедро расплатились с похоронным братством, кантором и хором и, напутствуемые почтительными поклонами со стороны собравшихся евреев, покинули кладбище и возвратились в Борки.

После позднего обеда мы прошли с паном Тадеушем на площадку, перенесли ящик, в котором были кости, на груду уже увядших ветвей можжевельника, прибавили довольно большое количество сухого хвороста и соломы и все это сожгли дотла.

На месте бывшего куста Ольга попросила пана Тадеуша посадить к будущей весне несколько кустиков сирени и жасмина.

— Ну, Оля, — сказал я сестре, сидя с ней на верхней скамейке, — мы сделали с тобой большое дело. Теперь в Борках можно с удовольствием жить и отдыхать, и ничто нас здесь не может беспокоить.

— Да, — отвечала она, — но мы сделали еще больше. Мы дали успокоение несчастной душе, которая мучилась, вероятно, в течение многих десятков лет.

— А ведь как все это странно… — и мы долго сидели с Ольгой и беседовали о случившемся с нами, столь необыкновенном и таинственном происшествии.

XIV

КАТАСТРОФА

С этого времени мы с Ольгой опять зажили в Борках тихой и спокойной жизнью, такой жизнью, какой мы жили здесь в первую неделю после приезда.

Между тем, лето приходило к концу, и надвигалась осень. Вечера стали длинными. Днем солнышко еще сильно припекало, и бывало жарко, но ночи становились холодными. Изредка даже появлялись утренники, свежие и бодрящие.

Мы с Ольгой по-прежнему продолжали купаться, хотя вода делалась все холоднее и холоднее, но купались мы уже только перед обедом, когда солнышко пригревало сильнее всего и с протоки исчезал туман, стлавшийся по поверхности воды каждое утро и иногда заползавший по саду до самого дома.

Хотя о каких-либо страхах уже не было никакой речи, но Ольга по привычке всегда ходила на пристань со своими девушками, с которыми она успела очень сблизиться.

Необходимость капитального ремонта нашего старого дома становилась все более чувствительной. Все расселось; дуло изо всякой щели, и по ночам мы с Ольгой дрожали, натягивая на себя всякие пледы и пальто.

Чувствовалось, что скоро необходимо будет покинуть наши милые Борки, которые после всего пережитого здесь стали нам такими близкими и дорогими; но что было делать, осень надвигалась быстрыми шагами.

Мы чуть не каждый вечер, переговариваясь с Ольгой из-под своих одеял через соединявшую наши комнаты дверь, назначали день отъезда, и каждое утро, радуясь лучам теплого солнышка и любуясь тихими и грустными картинами близкой к увяданию природы, опять его откладывали.

Да и что было особенно спешить? Опасность нам угрожала только со стороны дождливого периода осени, но собраться мы могли буквально в полчаса, а крепкие и хорошо выкормленные паном Тадеушем лошадки живо довезли бы нас до железной дороги во всякую погоду.

Наступили опять ясные и лунные ночи, которые осенью обладают особенной прелестью.

В одну из таких ночей я сладко спал, прикрывшись сверх одеяла своим пальто.

Не знаю, долго ли я спал, но вдруг что-то холодное, как лед, прикоснулось к моему лбу, и я, по-видимому, находясь еще во сне, отчетливо услышал чей-то голос, который проникал мне не то что в уши, а прямо в самую душу.