Леший
(Фантастическая сказка-поэма) - Рессер Сергей - Страница 1

Сергей Рессер

ЛЕШИЙ

Фантастическая сказка-поэма

ПРОЛОГ

Свет лампы, а в особенности с красным абажуром, всегда располагает к мечтательности… Эти дрожащие тени, блуждающие по стенам и мебели, более темные пятна, ложащиеся по углам, все это располагает к какой-то непонятной, тревожной истоме… И сама мечтательность какая-то тревожная… Пробуждается и мысль и душа… Нервы и слух становятся чуткими к малейшему шороху, к малейшему колебанию атмосферы.

В камине потрескивают дрова, и этот треск, усиливающийся с завыванием ветра в дымовой трубе, еще больше экзальтирует возбужденность. Присматриваясь к горящим дровам, начинаешь следить за происходящей с ними постепенно переменой… Словом, становишься наблюдательным, и эта наблюдательность переходит в конце концов в самую безнадежную сентиментальность.

Тепло и уютно…

Мне вспомнились теперь такие вечера. Вспомнились те тихие монотонные беседы, навевающие на душу ту же монотонность, вспомнились и участники этих бесед… Все это была молодежь… При другой обстановке резвая и жизнерадостная, она в такие вечера перерождалась, обновлялась… Эти минуты смело можно было назвать минутами, когда в каждом просыпается аналитическое чутье, критика всего, что до сих пор миновало, благодаря мелочности, наблюдательность.

Однако не всегда так было. Случалось, что, собираясь по вечерам у камина, мы сохраняли в себе частицу жизнерадостности, и эта жизнерадостность проявлялась в негромком, но искреннем смехе над каждым пустяком, в сдержанных, но веселых перебрасываниях каламбурами и остротами.

Самым любимым нашим занятием было рассказывать, рассказывать без подготовки, экспромтом. Да, я, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что это занятие было действительно для нас самым любимым, самым приятным.

Я люблю сказки… Люблю до наивности… Люблю не потому, что хочу подделаться под шаблон, вставивший сказку в рамки воспитательного смысла и значения, люблю не потому, что слежу за пороком и добродетелью, этими принципами, которые так рельефно до приторности оттеняет сказка, а просто потому, что в сказке, по-моему, можно гораздо больше применить художественности и красоты…

Я люблю сказку еще потому, что люблю бесконечность мысли… Люблю ее фантазию, неограниченную, свободную… Люблю эту мысль уже в ту минуту, когда она только начинает развиваться. Какой простор для нее!.. Вперед ли, назад, она всегда найдет себе выход. Ей не нужно ни строгой логики, ничего… Вольная, как птица, она с легкостью и изворотливостью уносится в пределы самого невозможного и, стройно формируясь, раскрывает перед нами чудный, таинственный мир… Сказке не страшны условности. Она анархистка, разрушает все преграды нашего ограниченного понимания… и я люблю ее за это.

Впрочем, не я один. Мы все любили сказки. И, рассказывая их, мы старались избегать обыкновенно неизбежной морали. Нас занимала таинственность содержания и та художественность, с которой это содержание излагалось. Если в те минуты в нас обострялась чувствительность, то эта чувствительность была эстетическая. Мы были эстетики.

Никто никогда не отказывался от своей очереди. И в смысле этой очереди у нас существовали строгие обязанности.

Я собрал эти сказки… Собрал на память, наизусть. Многое упустил, многое добавил. И, делая добавления, я не чувствовал угрызений совести. Ведь это сказка. Мысль — бесконечная, беспредельная…

Не знаю, придется ли читателям познакомиться со всем имеющимся у меня материалом, но пока я ознакомлю с одной из них, с одной из собранных у меня сказок.

Ее рассказал нам один из нашей компании, мастер по этой части. Рассказал в один из пасмурных декабрьских вечеров, в то время, когда на дворе была метель… Это подходило к настроению, вот почему, мне кажется, эта сказка глубже всего запала к нам в душу, глубже всего проникла в нашу память. Отражает ли сказка настроение? Не знаю… Не берусь резюмировать этот вопрос. Если сказка — фантазия, то отражать она может только подвижность ума, подвижность мысли. Можно ли судить по сказке о характере рассказчика? — Не знаю…

Борич рассказывал нам столько сказок, и эти сказки так разнообразны, что, мне кажется, говорить о характере его не приходится.

Скажу, пожалуй, вкратце, что человек он был мрачный, часто задумывался… В его словах зачастую сквозила желчь, насколько остроумная, настолько же и необузданная… Роста он был высокого, собой некрасив. Словом, по натуре человек скрытный, но безусловно честный и правдивый, он нас интриговал, интриговал и своим прошлым и настоящим. Теперь он умер и, говорят, при странных обстоятельствах…

Итак, одну из своих сказок он назвал «Леший». Предлагаю пока именно ее.

ЛЕШИЙ

Были ли вы когда-нибудь в лесу ночью?.. В густом таинственном лесу? Ночью, когда все кругом тонет в беспросветном мраке, мраке холодном, леденящем?.. Ночью, когда этот лес полон дикого хаоса самых разнообразных звуков, мрак его, угрюмый и как бы предостерегающий, полон непонятного шелеста, полон страха и ужаса?.. Не приходилось?.. Жаль… Значит, вам не приходилось, несмотря на свою храбрость, переживать неожиданный перелом духа, перелом, заставляющий неверие перейти сразу в самую обыкновенную трусость, страх?.. Не приходилось бежать от этого страха, бежать так, как будто за вами гонятся все силы ада, вся преисподняя?.. Не приходилось ощущать дрожь в спине, в каждом потрескивании валежника видеть и слышать что-то необыкновенное, намеренное и осмысленное? Не приходила ли вам в голову мысль, что весь этот хаос звуков — жизнь? Что крики сов, жалобные и стонущие, посвистывание пересмешника, пронзительное и как бы диссонирующее всему остальному — жизнь. Что шелест деревьев, вековых дубов и лип, стройных берез и елей — жизнь, жизнь осмысленная, кипучая.

Я часто бывал в таком лесу… Бывал в самой его чаще… Исхаживал сотни его тропинок, перепутанных, как нитки в клубке, десятки овражков и мелких болот. Забирался в самые отдаленные его уголки… Я искал сердце этого чудовища, сердце этого гигантского леса… Я знал, что у него есть сердце, знал, что в этом сердце прячется все, что живет ночью, прячутся феи и нимфы, безобразные сатиры, лесные духи, словом, весь тот сонм необыкновенных существ, понятие о которых окружено среди нас, обыкновенных смертных, полупрозрачной дымкой таинственного тумана.

Итак, представьте себе такой лес… Лес, в котором есть сердце, лес дышащий, как мы с вами, живой… Представьте себе опушку его, редкую и холмистую, залитую белым светом выплывшей из облаков луны. Густые тени ложатся от деревьев на густую траву… на папоротник… Около опушки тянется дорога, простая проселочная дорога с глубокими ровными колеями, образовавшимися от недавних дождей… В стороне поле… И там, в этом поле, где-то далеко-далеко мелькают желтоватые огоньки изб небольшой деревеньки…

Итак, опушка… Между редким кустарником, не скученным, а разбросанным по всему холму, пробирается чья-то темная фигура. Тень от этой фигуры каким-то странным безобразным пятном скользит по земле и изредка неподвижно останавливается. Останавливается, замирая, и как бы прислушивается… Наконец один из кустов раздвигается и странная фигура вместе со своею тенью стремительным прыжком появляется на дороге… Подозрительно оглядывается и, только удостоверившись, что все кругом спокойно, лениво потягивается и присаживается на пень. Странен и безобразен вид появившегося существа. Место открытое и луна освещает и пень и то, что, скорчившись, примостилось на этом пне… Стоит ли распространяться? Не достаточно ли будет определить это явление одним словом? Не достаточно ли будет сказать, что это леший, да-да, леший, леший такой, каким его представляет нам наше суеверие… Впрочем, наше суеверие слишком односторонне, и представления, которые мы себе создаем порывом якобы фантазии, так же односторонни и неосновательны… Представляя себе ведьму, мы мысленно рисуем себе образ чего-то безобразного, фею представляем себе чем-то идеально-прекрасным; лешего — чем-то средним между собакой и лошадью… Я с этим не вполне согласен. Не согласен, по крайней мере, в последнем случае, когда лешему присваивают, как сатиру, козлиные ноги и зад, вместо рук — копыта, вместо головы — собачью морду… Это неточно и, даже скажу больше, неправильно.