Слишком долго мы были затеряны в безднах (СИ) - "Smalta" - Страница 11

– Тсс, тихо, Чарльз, – шепчет Эрик хрипло на ухо, цепляя зубами мочку, – мы же не хотим, чтоб фрау Хольц за стеной услышала нас?

И закрывает рот Чарльза широкой ладонью. Ксавьеру кажется, что еще немного, и он кончит только от того, как Эрик накрывает его своим телом, едва толкается бедрами навстречу бедрам самого Чарльза и горячей сухой ладонью запечатывает губы генетика, с которых рвутся приглушенные стоны. В этот момент вторая рука Эрика ложится на напряженный член Ксавьера, и того подкидывает на постели. Леншерр крепко обхватывает член длинными пальцами, неторопливо с оттяжкой дрочит, ласкает чувствительную головку, проходится большим пальцем по уздечке. Чарльз теряется в ощущениях и престает контролировать себя – вскидывает бедра, мокро вылизывает ладонь Эрика, которую тот по-прежнему держит на его губах. Чарльз чувствует, как нарастает напряжение внизу живота, скручиваясь в тугую пружину, и кусает руку Эрика, кончая. Леншерр удивленно выдыхает, когда белесые капли оседают на пальцах.

– Прости, Эрик, я… – Чарльза потряхивает после оргазма, но он чувствует себя сконфуженно, потому что продержался совсем недолго, и вообще нужно было предупредить, что он уже близко, и… Эрик видит, что Чарльз опять начинает накручивать себя и нервничать, ласково убирает прилипшие ко лбу волосы, целует, прерывая этот ненужный поток извинений.

– Все хорошо, Чарльз, – Леншерр сыто улыбается и размазывает сперму по животу Ксавьера.

Тот откидывается обратно на подушку, и тут до него доходит – Эрик все еще возбужден.

– Эрик, ты же не…

– Все в порядке, Чарльз, правда, – Леншерр садится на колени между широко раскинутых ног Ксавьера.

Чарльз тянется рукой к члену Эрика, вскидывая вопросительный взгляд на Леншерра:

– Можно..? – и не дожидаясь ответа, проходится кончиком пальца по выступающей венке. Завороженно смотрит, как Эрик толкается бедрами в его руку, и покрасневшая от возбуждения головка появляется и исчезает в кулаке. Ксавьер поднимает сверкающий взгляд – рот Леншерра приоткрыт, с губ срывается тяжелое дыхание, а челка опять упала на покрывшийся испариной лоб. Тогда Чарльз делает то, что так давно хотел сделать: зарывается пальцами свободной руки в отросшие волосы Леншерра, откидывает их со лба и притягивает Эрика к себе. Целует, целует, целует и не может оторваться. Леншерр хрипло стонет в губы Чарльза и кончает ему на живот. Чарльз ждет, пока дрожь в теле Эрика стихнет. Они лежат и обмениваются дыханием. Леншерр чмокает генетика в нос, перекатывается на бок и собственнически притягивает разомлевшего Ксавьера к себе.

– Надо бы в ванну, – расслабленно мурлычет Чарльз, обнимая Эрика.

– А я-то хотел предложить выпить по чашечке чая, – фыркает тот в ответ, поглаживая бедро своего англичанина, и получает в ответ тычок под ребра.

Чарльз вытирается полотенцем после вторичного принятия водных процедур, когда Эрик заглядывает в ванну:

– Твоя одежда не просохла, да и дождь до сих пор идет, – и после непродолжительной паузы, – останешься?

– У тебя одна кровать, и та – односпальная, как мы поместимся?

– Ну… ты на мне или я на тебе, как пожелаешь, – губы Леншерр изгибаются в бесстыжей улыбке, – нет, серьезно, уж как-нибудь да уляжемся. Оставайся, – и, видя, что Кавьер почти готов согласиться, добавляет, – я и чай уже заварил!

Чарльз смеется.

Спустя две недели после их первой проведенной вместе ночи, Чарльз торопливо идет в сторону театра, потому что Эрик ждет его уже почти десять минут, а Леншерр очень не любит, когда опаздывают. Ксавьер залетает в аудиторию и готов с порога объяснить причину опоздания, но с удивлением видит, что Эрика нет на месте. Чарльз недоуменно поправляет очки, сползшие на кончик носа: Эрик, как, пожалуй, и все немцы, невероятно пунктуален. В их паре опаздывать и забывать разные мелочи – прерогатива Чарльза. Ксавьер не успевает толком возмутиться, как двери за его спиной хлопают, и в аудиторию входит запыхавшийся Эрик.

– Прости, я опоздал, – они снова идут на встречу друг к другу. Чарльз, приподнимаясь на носках, целует Леншерра в щеку.

– Что-то случилось?

– Нет, преподаватель задержал после лекции. И через 20 минут собирается старостат. Не знаю, сколько все это продлится, поэтому не жди меня, иди домой, – Эрик достает из кармана ключи и протягивает Чарльзу, – в столе, в правом ящике, я спрятал от тебя шоколад, – и, видя, что у Ксавьера от несправедливости происходящего округляются глаза, поясняет, – это чтобы ты не съел все сразу!

Чарльз забирает ключи, и гордо вскинув голову, шествует к двери:

– Я съем все один, ничегошеньки тебе не оставлю!

– Себя главное оставь, глупый, – усмехается Леншерр, срывает с губ ретивого студента поцелуй и убегает в сторону кафедры.

По дороге домой Чарльз заходит в булочную и покупает рогалики, которые Эрик так любит есть по утрам с кофе, и не спеша идет в сторону квартиры Леншерра, довольно щурясь на солнышке. Вообще, за пару недель Ксавьер успел перетащить в квартиру Эрика половину своих вещей, и теперь чувствовал себя там, как дома. Поэтому, закрыв за собой дверь, Чарльз первым делом направляется в комнату – к письменному столу – и открывает верхний левый ящик. Никакого шоколада нет и в помине. Зато есть куча каких-то папок и листов, сшитых вместе. Чарльз начинает поднимать все эти бумаги, надеясь, что сладости где-то под очередным отчетом, но ничего не находит. Перерыв все до последней папки, генетик, уже потеряв надежду найти шоколад, приподнимает ее и видит на самом дне небольшую черную книжку. Он сам не знает, что заставляет его вытянуть книжицу из-под всей этой кипы макулатуры, но достав, понимает – это не книга вовсе. Дневник. Личный дневник с имперским орлом на обложке[1]. Чарльз замирает на секунду. Он знает, что не должен лезть в личные вещи Эрика, но в тот момент это сильнее него. Ксавьер трясущимися руками открывает первую попавшуюся страницу, и, пробежав глазами по строчкам, написанным таким знакомым каллиграфическим почерком, чувствует, как в горле встает комок.

«2 ноября 1942 года

Новости совсем не утешительные. Фюрер не позволяет Паулюсу прорвать кольцо советских войск и уйти от Сталинграда. Письма от отца приходят все реже, но и в них он не может написать всего. Ясно лишь, что этот город словно заколдованный, перемалывает все новые и новые полки и дивизии, как вражеские, так и наши. Главное, чтобы папа остался жив».

Чарльз торопливо переворачивает страницу и читает следующую запись:

«9 декабря 1942 года

Отца больше нет. Погиб в рукопашном бою с русским солдатом. Нам прислали извещение о смерти и личные вещи: серебряный портсигар, нашу с мамой фотографию, документы. И “мертвую голову”[2]».

И дальше:

«20 октября 1944 года

Гитлер объявил всеобщую мобилизацию населения[3]. Я ухожу в следующий вторник, наконец-то буду приносить пользу своей стране в составе Гитлерюгенд[4]! Мама плачет и боится отпускать меня, думает, что я, как и отец, останусь на этой войне. Но это же все ради нашего народа, ради будущего. Мама проклинает Фюрера, Геббельса, Гиммлера – всех, кто развязал эту бессмысленную (по ее мнению) войну. Увы, но матушка ничего не понимает».

Чарльзу страшно, он не хочет больше ничего знать, но и остановиться вот так – на полпути – не может тоже. Поэтому пролистывает еще пару страниц, читает очередную запись и находит ответ на свой главный вопрос. Без сил опускается на стул и закрывает лицо руками:

«2 февраля 1945 года

Я никогда не думал, что запах паленой человеческой плоти въедается так глубоко. Он внутри меня, и от этой вони никак не избавиться.

Я никогда не видел, как умирают солдаты в горящем танке; до сегодняшнего дня не видел. Не могу вспомнить, как заряжал “Фаустпатрон”[5], как целился, как стрелял. Помню лишь, как зарево пожарища, что охватило советский танк в один миг, осветило руины, в которые превратился город. Из танка доносились крики горящих заживо людей, а я стоял и смотрел».