Трое из Леса. Трилогия - Никитин Юрий - Страница 29

А Таргитай снова играл, слагал новые песни. Зарина смотрела влюбленными глазами.

На третью ночь Зарина поднялась, стараясь не разбудить Степана и Снежану, неслышно выскользнула из землянки. Ночь была тихая, звездная. Громко стрекотали кузнечики. На самом краю развалин негромко играла свирель.

Ноги сами понесли, едва касаясь земли, но Таргитай услышал, мгновенно обернулся, подхватил на руки:

– Ладушка моя!

– Тарх, – выдохнула она, прижимаясь к его широкой и твердой, как камень, груди, – какой ты чуткий… Никак не застану врасплох!

Он засмеялся:

– Я чуткий? Услышал бы это Мрак!

Она села рядом, Таргитай сбросил душегрейку, набросил девушке на плечи. Зарина зябко повела плечами. Шкура была волчья, а шерсть густая и длинная. От нее все еще пахло страшным таинственным Лесом.

– Без вас мы погибли бы, – сказала она вдруг. – Тарх, а что теперь? Вы останетесь?

Таргитай от неожиданности поперхнулся. Он не думал о завтрашнем дне. За него думали Мрак и Олег. Если бы он хоть минуту думал сам, давно бы упыри растащили его косточки.

– Не знаю, – ответил он наконец. – Я нашел тебя, моя светлая… Но Мрак, Олег? Сейчас они заняты, о завтрашнем дне не думают, но мужчина не может жить без женщины. Боги проклянут.

Зарина невесело улыбнулась:

– Есть Оксанка и Любаня, но твоим друзьям ждать их долго. Ты прав, они захотят уйти. А ты?

Таргитай обнял ее за плечи, она покорно положила голову ему на грудь. Они слушали тихую перекличку кузнечиков, потом Зарина предложила:

– Я расскажу тебе наши кощуны. Мой дедушка был волхвом-кощунником, я многое слышала с детства… А ты сложишь красивые песни. Вы, невры, не знаете наших богов, они новые для вас. Мы чтим и Велеса, но он не главный, а только старый бог. Следит за скотиной. Мы не охотимся, как вы, но скот держим. Степняки увели, а то были коровы, овцы, козы, свиньи, гуси, утки…

– А кто ваши боги?

– Главная – Апия, матушка сыра земля. Еще Дана, богиня самой могучей реки, что течет далеко-далеко на востоке. Молодняк чтит Ярилу…

– Ярилу у нас тоже чтят!

– Молодого бога с человеческим черепом на поясе? У нас одни боги, мы ведь один народ… У вас есть кощуна о великом герое, побившем трехголового злодея?

– Есть. Его Трита побил.

– Трита… Значит, ваше племя осталось в Лесу сразу после возвращения ариев из Индии. Слава великого боя не меркла, но имя стерлось в памяти, люди живут не так долго, как боги… Через века героя стали звать по-разному. В Индии, где осталось много ариев, – Трита, у парфян – Траетона, у эллинов – Таргелий, а когда пелазгов сменили ахейцы, то имя вовсе забылось, стали называть по росту и силе – Горакл, а трехголового Горыныча нарекли трехголовым великаном Герионом…

– Откуда ты все знаешь? – ахнул Таргитай.

– У нас большое племя, – напомнила Зарина. – И много кощунников. Одни заносят на бересту чертами и резами, другие пишут на телячьей коже, третьи передают по памяти… Оставайся с нами! Я расскажу про великана Пурушу, первого человека на свете. Он был так огромен, что головой доставал до седьмого неба, а самые высокие горы были ему по щиколотку. Он был первым смертным, но его мать, богиня, выпросила у Рода особую милость для сына. Его не могли убить или ранить ни боги, ни упыри, ни чугайстыри, ни исчезники, ни полканы, ни дивы, ни звери, ни птицы… Она обошла весь белый свет, упросила каждый стебелек, чтоб не обидел ее ребенка…

– Но как же тогда?..

– Оставайся, все расскажу. Про далекий Экзампей – столичный град страшных степняков. Там правит могучий каган – это он имеет орды. Расскажу про витязей, богатырей… Про великого царя, который подчинил себе самого могучего чугайстыря. Велел построить несокрушимую стену вокруг терема, чтобы никто не смог проникнуть. Ни человек, ни зверь, ни упырь, ни бог. Чугайстырь построил. Довольный царь долго осматривал стены, нигде не отыскал слабого места. Но когда захотел выйти…

Она замолчала. Таргитай легонько потормошил ее:

– А дальше?

Она засмеялась легким серебристым смехом. В темноте блеснули, как звездочки, ее хитренькие глаза.

– Оставайся! Я буду целый год рассказывать тебе кощуны, которых ты никогда не слыхивал. А потом отыщем кощунников из других сел. Не все же погибли?

Она прижималась к нему все теснее, ее губы приоткрылись. Таргитай заглянул в ее глаза, что вдруг стали темными, бездонными, отыскал своими губами ее губы, нежно опустил девушку спиной на землю. Она вздрогнула, закрыла глаза. Ее тонкие белые руки обвились вокруг его шеи.

– Я останусь, – сказал он медленно. – Я останусь, Зарина…

Слабый рассвет падал на ее похудевшее лицо. Она лежала навзничь, не отводя от него взгляда и не пытаясь закрыть свою наготу. Таргитай, наклонившись над ней, с нежностью смотрел на ее худенькое тело, на невысокую грудь с ярко-красными столбиками сосков, измочаленных его поцелуями.

– А твои друзья?

– Если они решат уйти, я все равно останусь. Я уже нашел то, что искал.

Она медленно одевалась, ее руки дрожали. Над головами торопливо пронеслась уродливая тень: летучая мышь торопилась вернуться в нору. В светлеющем небе медленно проступали белые облачка.

– Мы отстроим деревню, – сказал он убежденно.

– Деревню? – повторила она. – Ах да, от слова «дерево». Мы говорим: весь… Да, снова заселим. Олег говорил, что вы, невры, оставляете только самых здоровых детей, самых крепких, а мы, поляне, каждому ребенку рады. Нет, Тарх, не потому, что вы злые, а мы добрые! Просто землепашцы могут прокормить всех, Олег вчера говорил правду. У нас с тобой будет двадцать детей, и все двадцать будут жить, играть, помогать нам в хозяйстве…

Он даже зажмурился от счастья, представив себе множество маленьких таргитаев. Зарина поднялась с земли, глаза ее сияли. Рука об руку они пошли обратно к далекой землянке.

– Эти степняки пришли недавно, – сказала она. – До них были торки. Те налетали малыми отрядами, пользуясь, что мужики в поле… Пока мужики хватают секиры, бегут со всех ног к селу – торки уже выскакивают из хат, на лошадей да ходу!.. А бабы уже наловчились: едва торки врываются в село, они бьют горшки, распарывают подушки, чтобы перья по всей хате, а сами прячутся… Заскочит торк, видит: кто-то успел раньше, пограбил! Выскакивает, бежит в другую хату.

– О боги, – вздохнул он, пораженный не столько жестокостью жизни, сколько покорностью полян, привыкаемостью.

– В позапрошлом году мои мама и братишка сгинули, – продолжала она безнадежным голосом. – Мамка и горшок разбила, и перья пустила, а сама залезла под лавку. Ивашика еще раньше сунула в подпол. Торк забежал в хату, глядь: опять раньше его поспели! Ругнулся, уже повернулся уходить, как увидел на столе луковицу. Схватил, откусил, голодный был. Скривился, слезы из глаз! Говорит: «Какой кислый пастернак! Какой дурень такой ест?» Шасть на порог, а маманя не утерпела, крикнула: «Сам ты дурень! То не пастернак, а цыбуля!» Ну, торк и выволок ее. Она в слезы: «Ой, Ивашка, из-за моего дурного языка и ты сгинешь в подполье!» Так торк и увел обоих…

Голос прервался. Таргитай погладил ее по голове, толкнул дверь землянки. Степан и Снежана спали, обнявшись, на куче тряпья, девочки посапывали возле очага. Олег сидел за столом, читал книгу. Перед ним горела лучина, а на полу валялось множество огарков. Лицо волхва было бледное, осунувшееся, но глаза радостно блестели.

– Доброе утро, – сказал Таргитай. – Ты не ложился? А где Мрак?

– Мрак… Мрак пробует новый лук. Нашел в развалинах. Натянул тетиву, настрогал стрел… Что-то вы какие-то странные. Случилось что?

– Я остаюсь с полянами, – сказал Таргитай. Он прямо взглянул волхву в глаза. – Что бы ты ни сказал, что бы ни сказал Мрак, я остаюсь. Теперь это мое племя.

Мрак стоял с луком в руках. В полусотне шагов он прислонил к развалинам очага уцелевшую дверь. Четыре стрелы уже торчали в самой середке, Мрак неспешно целился, опускал лук, подтягивал тетиву, снова накладывал стрелу.