Мой самый любимый Лось (СИ) - Фрес Константин - Страница 28

И Анька, чтобы скрыть свое смущение, снова склоняется над его членом, ловит губами упругую головку и слышит полный удовлетворения хриплый вздох мужчины. Он обнимает ее, шире разводит ее бедра, крепче прижимается ртом к ее мокрому возбужденному лону, гладит все ее тело, словно закутывая в кокон мягкого ласкового тепла, поощряя к дальнейшим действиям, и Анька отвечает ему такой же нежностью, снова целуя его член и принимая в рот подрагивающую от ударов пульса головку.

Мягкая нежная ласка кажется ей не опасной, но понимание того, что мужчина целует и вылизывает ее самое чувствительное и тайное местечко, заводит ее. Он наслаждается ее возбуждением и мягкостью ее сладковатого тела, ее чувствительностью — каждое его прикосновение находит отклик, он чувствует малейшую игру мышц под своими руками. Ее бедра начинают инстинктивно двигаться, девушка поглаживаться сама возбужденной точкой о ласкающий ее язык.

Она честно старается отплатить таким же удовольствием ласкающему ее мужчине, но возбуждение вкрадчиво прорастает в ее животе горячей частой пульсацией, и девушка вынуждена выпустить член из горячих губ, потому что вместе с дыханием их них уже рвутся стоны и крики.

А сильные ладони крепко удерживают ее бедра разведеными, жадно тискают, мнут мягкие ягодицы, и девушка понимает, что снова попалась и снова беспомощна, и горячий рот не перестанет целовать и ласкать ее там, снизу, где прикосновения почти невыносимы. Она заходится в жалобных стонах, закусывает губы; до дрожи, до каменной твердости напрягает бедра, чувствуя, как ее горящее огнем лоно дразнят, щекочут, поглаживая, пальцы, и почти задыхается, ощущая, как возбуждение откатывается, освобождая ее от навалившегося на плечи жара, и неудержимой волной накрывает ее вновь, так, что уже не выбраться. И она кончает, рыча, короткими рваными толчками выдыхая свое наслаждение, выгибаясь, стараясь высвободиться из удерживающих ее рук, отстраниться от ласкающих ее губ, которые безжалостно прижимались к ее горящему лону, сокращающемуся в мягких спазмах.

— Умница, девочка.

Анька лежит на животе, все еще вздрагивая, и чувствуя, как ее слабые бедра поглаживают горячие ладони. Она пытается протестующе стонать, но мужчина все равно разводит ее ноги, и жадно гладит ее там — мокрую, только что кончившую, раскрытую, — прихватывая грубовато и отчасти болезненно. Но в этом жесте много откровенного желания, и Анька млеет, позволяя овладевать собой, нетерпеливо и грубовато. Лось подается вперед, наваливаясь на нее всем телом, его напряженный жесткий член входит в нее туго, полно, жестко толкается, выбивая жалкий стон из ее губ, еще, еще и еще. Анька изнемогает; она уже не в силах шевелиться, она покорна, как жертва, но это только распаляет мужчину. Он принуждает ее подняться, встать на дрожащие колени, и продолжает толкаться в ее узкое тугое лоно, заставляя ее стонать совершенно обессиленно.

На этот раз ее возбуждение слишком быстрое и острое, настолько острое, что наполняет ее кровь огнем. Анька выгибает поясницу и вопит от жестких немилосердных толчков, крепко зажмуривается и сжимается, содрогаясь во втором оргазме, чувствуя, как жесткие пальцы до боли стискивают ее бедра, наставляют синяки на ее ягодицах, и Лось кончает, толкаясь в нее грубо, жестко, сильно, так, что у нее перехватывает дыхание и теряется голос.

— Поели блинов, — шепчет Анька, но сама себя не слышит.

Глава 17. Мадам Лосиха

Утром Анька проснулась от звонка телефона.

Вечерняя страстная возня не ограничилась одним заходом, плавно перешла в ночную оргию и выжала из нее все силы, а потому Анька, не разлепляя глаз, с трудом отыскала орущий назойливую мелодию аппарат.

Даже если бы это был ее отец, она готова была послать его ко всем чертям. Ну, должно же быть у него чувств такта?! Ранний час, Лось рядом сопит…

Впрочем, положив руку на место, где должен был лежать Лось, Анька с некоторым изумлением еще толком не проснувшегося человека поняла, что Лося-то рядом и нет, и место его, прикрытое одеялом, уже успело остыть.

— Какого черта надо, — ответила она абоненту весьма неласково, не прекращая своих попыток вслепую нашарить Лося рядом. Может, в уголок закатился, кто его знает.

— Спишь еще?

Гаденький голос Акулы бодрит с утра больше ведра ледяной воды на голову, и уж тем более — лучше чашки кофе. От незатейливых слов, сказанных этим подлым, скользким голосом, в котором причудливо переплетались хорошо завуалированная угроза и сладкая, как отравленная мышьяком патока, угодливая вкрадчивость, Анька подлетела, как ошпаренная.

— Краба тебе за воротник! — рявкнула она, мгновенно просыпаясь и вытаращивая заспанные глаза. — Какого черта ты лезешь снова! Ну тебе что, мало показалось?! Серьезно?! Ты дебил?!

— Мало, — хмыкнул Акула, прерывая поток ее брани. — Куда мне больше — родной брат выставил из дома, выгнал как собаку.

Анька запнулась на миг, перед глазами встал Лось, неспешно расстегивающий куртку, стаскивающий заснеженную шапку с головы. Он что, лично вечером выкидывал трусишки Акулы на мороз? А потом, как ни в чем не бывало, лопал ее, Анькины, блины?

— Ты сам виноват, огрызнулась Анька. — Кто тебя просил устраивать этот цирк? Могли бы нормально существовать рядом, если бы ты вел себя по-человечески!

— Э-э-э, нет! — тихо и гадко засмеялся Акула, и у Аньки мороз по коже пробежал. Так в третьесортных фильмах ужасов смеются маньяки, говоря гадости жертве по телефону и наслаждаясь ее мучениями. — Мирно существовать мы не можем. Думаешь, я могу просто так смотреть, как женщина, которую я хочу, развлекается с моим братом?.. Я привык добиваться и получать то, чего хочу. Это вообще свойственно людям — хотеть и стремиться к тому, чтобы обладать объектом желания… Иногда хочется так сильно, что никакой здравый смысл не поможет остановиться, отступиться, — Акула снова тихо, озорно рассмеялся, словно ему удалась какая-то неимоверно остроумная шутка, и Анька нутром почуяла неладное. Можно было б заорать в панике — «что ты натворил?», — но те же самые фильмы ужасов научили ее, что именно этого и поджидают маньяки, и потому она смолчала, сглотнув ком, вставший в горле.

— Ингрид уже приехала? — прекратив ненормально ржать, поинтересовался Акула, видимо, утомившись ждать, когда жертва начнет слезно ему умолять выдать свои планы. — Вот кого слова и здравый смысл не останавливают, уж воистину…

— Какая Ингрид? — подозрительно произнесла Анька, и Акула снова разразился зловещим клекотом, видимо, ловя чистый кайф от этого ее вопроса. Наверное, он долго его ждал; смаковал и то, как она спросит, и то, что он ответит.

— О-о, дорогая! — со смехом выдавил он. — Добро пожаловать в нашу большую семью, где отщепенцев и изгоев намного больше, чем добропорядочных и надежных — таких, как Анри!

— Кто такая Ингрид? — упрямо повторила Анька, игнорируя Акульи витиеватые издевательства.

— Супруга Анри, — сладко-сладко ответил Акула, и Анька почувствовала, как под ней расступается, исчезает кровать, и она валится, летит прямиком в Ад, в страшный грохот, жар и скотский, сатанинский хохот. — Ты же не думала, что он дожил до тридцати двух лет, и у него за плечами нет ничего? А прошлое — чистый, незапятнанный лист? Нет? Что?! Серьезно, ты так думала?!

И Акула так и покатился со смеху, наслаждаясь ее потрясенным молчанием.

Однако Анька быстро оправилась от шока, намного быстрее, чем Акула досыта упился ее ужасом, смятением и болью. Может, она уже выработала иммунитет к его гадостям и грязным словам, и всегда помнила, с кем имеет дело, а может, мелькнувший на периферии памяти образ отца подействовал на нее как отрезвляющая оплеуха, и Анька вышла из ступора одним рывком, из липкого ломающего кошмара вернувшись в реальность.

— Не свисти, ротожопый, — так же грязно и агрессивно рыкнула, она, — если б Анри был женат, папа его б ко мне на пушечный выстрел не подпустил. А он сам помог Лосю меня сюда затащить.