Сны
(Романы, повесть, рассказы) - Кондратьев Александр Алексеевич - Страница 18

Недовольно хмурясь и протирая глаза, уселась она, глядя вверх, откуда раздались приветственные громкие слова.

На уступе скалы, свесив мохнатые ноги, сидел, задумчиво глядя на рыжеволосую деву, ее давнишний знакомый, юный сатир Гианес. Недовольным голосом, сердито обратилась к нему Пирсотриха:

— Слушай, ты, мальчишка, мешающий спать утомленным, к чему пришел ты меня беспокоить? Или ты забыл, что между нами все кончено… Неужели ты хочешь, чтобы я исполнила свою угрозу и подвергла тебя позорящей каре?!.

— Ты не сделаешь этого, Пирсотриха! Мы с тобой были когда-то так дружны…

— Да, были, но теперь ты не друг мой. Зачем ты явился сюда непрошеный?

— Я пришел посмотреть на тебя, о Пирсотриха. Мы давно не виделись. Я хотел бы знать, хорошо ли ты живешь и как веселишься…

Искренний, слегка грустный тон Гианеса подкупающе подействовал на его бывшую подругу. Сатиресса, помолчав немного, начала изливаться в горьких жалобах.

— Хорошо ли живу я?! Ты сам знаешь, как я живу. То же твердое ложе в темной низкой норе, в которой совестно даже принимать гостей. Недавно одна нимфа не успела ко мне влезть, как тотчас же запросилась обратно. Она ссылалась на то, что у меня слишком блестят глаза в темноте и ей страшно…

— Что же, ты отпустила ее?

— Да, она скоро от меня ушла… Ты представить себе не можешь, как эти нимфы капризны и несносны.

— Мы, сатиры, не обращаем на это внимания; когда женщины чувствуют силу, они перестают быть капризными, — важно произнес Гианес.

— Это твою-то силу чувствуют женщины?! Или ты забыл, как в прошлом году колотила тебя Амфиноя? Ты сделался хвастлив, Гианес, как лесной зобатый петух.

— Нет, я не хвастаю. С некоторых пор я заметил, что женщины, кто бы они ни были: смертные, дриады, горные нимфы или даже гамадриады, — быстрее всего покоряются, если чувствуют впасть. Я убежден, что они даже любят уступать насилию…

— Может быть, ты и прав, мальчишка, но я не из таких. Когда старый хромой циклоп из Черного Ущелья поймал меня за косы (я тогда их носила), я тотчас же вышибла ему камнем два передних зуба. Он выплюнул их вместе с кровью и заревел, как старый козел… Кровь и слезы текли у него по длинной седой бороде, а сам он так и трясся от досады…

— Будь посильнее твой циклоп, ты не отделалась бы так дешево…

— Да, случалось и мне терпеть обиды. В особенности когда я была красивее и моложе… Теперь я сама обижаю… Но расскажи мне, как поживаешь ты? Что такое случилось недавно в ваших краях? Что за сатиресса появилась на берегах Кинеиса?

— Кто она такая, я не знаю этого, о Пирсотриха. Говорят, будто она тайная дочь Артемиды и Пана… Белоснежная мягкая шерсть на ногах… На голову выше тебя. Лицом подобна богине… Нимфы от нее без ума, хотя и скрывают это. Теперь ее подруга маленькая Напэ. Ты, кажется, никогда не видела этой кроткой девочки. Она такая послушная… Прежде за ней ухаживал сын Керкиона, Антем. Ты его видела. Он пас деревенское стадо и, говорят, не дал тебе увести однажды козла… Когда белая сатиресса его убила, юная Напэ очень быстро ей подчинилась и теперь повинуется ей во всем… Она такая послушная, эта девочка…

— Я слышу волнение в твоем голосе, Гианес. Ты со мной неоткровенен. Вероятно, тебе понравилась эта девчонка?

— Ах нет, Пирсотриха! Я совсем ее не люблю.

— Посмотри мне в глаза… Не верю! Твое лицо изменилось и похудело, как у влюбленных. Ты смешон, дорогой мой. Удивляюсь, как мог ты иметь успех когда-либо у нимф гор и лесов… Впрочем, я тебя помню, ты всегда любил шляться по ночам, когда тебя трудно было разглядеть и легко смешать с другими… Так она беленькая, эта новая сатиресса?

— Да, у нее совсем светлые волосы, темно-карие глаза, неподвижное лицо и белое тело. Уши у нее не такие длинные, как у нас, и вовсе нет бородавок на горле. Она страшно сильна и недавно еще победила в единоборстве одного сатира… Он вынужден был прыгать от нее в Кинеис.

— Глубоко было в том месте?

— По пояс, и около берега было довольно грязно. Сатиресса боялась замочить или запачкать свою белую шерсть, а потому и не прыгнула в воду вслед за ним. Кажется, она стала искать на берегу камень, а сатир в это время успел скрыться в тростнике.

— Ты брешь, мой друг, и что-то скрываешь… Где же встречаются эта девчонка и сатиресса?

— «На песчаном мысу, где растут тростники, недалеко от устья реки», — запел вполголоса Гианес отрывок из какой-то человеческой песни; затем он засмеялся неестественным, деланным смехом и убежал.

Молча и пристально глядела ему вслед Пирсотриха.

«Мальчишка влюбился в эту белую сатирессу. Впрочем, нет, сатиры редко нас любят. Скорее Всего, ему нравится та молоденькая нимфа, о которой он говорил… Надо будет ее посмотреть», — думала сатиресса, почесывая свои плоские мохнатые бедра.

Гианес лежал на нагретой солнцем скале и травкой дразнил богомолку. Насекомое отмахивалось передними лапами, сердито пятилось, но вовсе покидать место, где находилось, не желало.

«Вероятно, как я, поджидает кого-нибудь», — подумал молодой сатир и прислушался… По сторонам трещал сплошной хор кузнечиков; в соседней долине блеяли козлята; в небе пищал, плавая на широко раскинутых крыльях, высматривающий добычу ястреб.

«Не пойдет сегодня, пожалуй», — решил Гианес, озираясь по сторонам.

В это мгновение послышались легкие постукивающие шаги, и внизу, на каменистой тропинке, пересекавшей долину, показалась Пирсотриха.

Рыжая шерсть сатирессы золотилась под солнечными лучами. Она шла, обмахиваясь клейкой веточкой черного тополя, мелькая в кустах и спугивая порой притаившихся в вереске куропаток.

Гианес, припав к траве, внимательно следил за сатирессой, и, когда она, пересекши долину, исчезла за холмистой грядой, юный полубог спешно слез со скалы и, пригнувшись, побежал по ее следам…

Сомнений быть не могло, Пирсотриха отправлялась к устью реки искать Аглавру и Напэ…

Она проснулась рано, и первой мыслью ее была юная, серебристая нимфа. Недавний разговор с Гианесом разом всплыл в уме Пирсотрихи. Ей страшно захотелось поймать синеглазую Напэ, душа которой была так покорна, ласкать и баюкать ее на своих мозолистых твердых коленях, сделать серебристую нимфу своей подругой…

Созданный воображением Пирсотрихи образ этой нимфы властно стоял в ее разгоряченной голове. Чтобы освежить ее, сатиресса подошла к ручью, стала среди густых прибрежных кустов на колени и наклонилась к темной боде. Оттуда взглянуло на нее бледное, худое лицо с заострившимся носом и короткими непослушными кудрями.

У Пирсотрихи стало тяжело на душе, и она, зажмурясь, решительно погрузила голову в холодную благу… Легкая, приятная дрожь пробежала по спине сатирессы, и она открыла глаза. Каменистое дно было покрыто мелким песком. Серебристая рыбка испуганно блеснула в зеленоватой боде и скрылась под корнями. Два черных жука на самом дне отнимали что-то друг у друга, царапая лапками по тонкому слою ила. Маленькие пузырьки воздуха светлой струйкой поднимались на поверхность.

Пирсотриха вынула голову и, запрокинув ее, поднялась на ноги и стала вытряхивать воду из длинных, покрытых золотистым пушком, заостренных кверху ушей. Холодные капли текли у нее по спине и по груди… Это было так приятно…

Вымыв все тело, освеженная, она выжала мокрые волосы и легкой походкой направилась берегом ручья к тем местам, где, по словам Гианеса, происходили свидания белой сатирессы и Напэ…

Гианес не упускал ее из виду, то прячась в кустах, то припадая к земле.

Его план понемногу исполнялся. Надежда и радость заставляли биться сердце молодого сатира.

«Словно какая-то птица поет и прыгает в моей груди, — сказал он сам себе. — Когда Пирсотриха отнимет у нее Напэ, моя богиня станет грустить и одиноко бродить по долинам. Издали я буду играть ей печальные песни на свирели Антема. Ее тронет моя преданность, и она полюбит меня. И я буду счастлив, потому что сердце мое принадлежит ей…»