Atem (СИ) - "Ankaris" - Страница 83

— В чём проблема?! — взвизгнули ножки стула, скользнув по кафельной плитке пола, и Ксавьер обернулся. Знаю, насколько я сейчас жалок и капризен. Однако мне невыносимо опротивел тот факт, что Ксавьер сутками напролёт торчит у моей кровати, будто я вот-вот да сдохну. Я был благодарен за всю его заботу, но превращаться в мою личную сиделку — это уж слишком. Моё состояние давно пришло в норму, по крайней мере, не требовало обязательной госпитализации.

— Я тут с ума сойду.

— Сходи. По возвращении домой найдём хорошую психиатрическую клинику, — сказал он и опять повернулся к монитору. А я почувствовал себя дряхлым безмозглым стариком, с мнением которого никто не считался.

— Заразиться не боишься?

— Заражусь — перееду из отеля сюда.

— Я не понимаю, какого чёрта ты это делаешь?

Ножки стула снова взвизгнули. И он стал отчитывать меня как щенка, обоссавшего его отлакированные ботинки.

— Тебе напомнить какое сегодня число?

— Последнее время, ты делаешь это чаще, чем мой календарь, — уже откровенно нарывался я на скандал. Но мне это было нужно, как тем ребятам, что, надравшись в баре, вертят головами по сторонам в поисках косого взгляда или острого словечка — любого незначительного жеста — лишь бы устроить потасовку, сломать пару стульев или носов.

— Сраное четвёртое января — официальный релиз сраного сингла! А ты сраный, мать его, эгоист, просравший сраную презентацию! Том и Рене должны подписывать эти сраные диски вместе с тобой! — вылил он на меня поток своего «дерьма» и, шарахнув дверью, вышел из палаты. А я испытал прилив сил. Последние недели я получаю удовольствие от любой формы саморазрушения. Это уже превратилось в извращённый вид мастурбации.

Он вернулся вечером. Я смотрел новости. Впервые в истории гонок Ралли «Дакар-2008» были вынужденно отменены из-за «международной политической напряжённости». Ксавьер остановился у моей кровати и стал заинтересованно слушать, а потом заключил, что это именно то, что нам нужно.

— Пристрелить пару французов и развязать международный конфликт?

— Я был уверен, ты ограничишься одной, — сказал он и протянул мне какую-то бумагу. Я не успел открыть, он тут же пояснил: — Завтра утром рейс до Франкфурта. Собирайся. У меня там есть знакомый, занимается дистрибуцией «Харлейев». Заскочим к нему, узнаем, когда открытие сезона.

Я только промычал в ответ, не имея ни малейшего представления, о каком сезоне вообще шла речь. У меня не было ни желания, ни должной физической формы. Всё, чего я сейчас хотел, — выбраться из этой пижамы, палаты, страны, закрыться с гитарой в своей студии и, возможно, напиться.

34

Начало десятого. Солнечно и ветрено. Аэропорт Франкфурта. Просто «аэропорт» — «Flughafen Frankfurt am Main», без всяких там политических имён. Я был уверен, Ксавьер откажется от собственной идеи «повидаться с приятелем» ещё в самолёте, но он остался непоколебимым и потащил меня на другой конец города, на завод «Harley-Davidson», где, как выяснилось, нас уже ждал какой-то Маттиас Корте.

Маттиас Корте, чем-то похожий на канадского Карла, выглядел как типичный самоуверенный калифорниец. Не слишком длинные седые волосы, потёртые синие джинсы, чёрная рубашка с логотипом марки на нагрудном кармане и солнцезащитные очки — стандартный набор «бравого» байкера. Но в отличие от Карла, Корте стоял во главе немецкой компании «Харлейев». Сейчас же он стоял перед громадной стеклянной стеной фабрики, разговаривал с двумя мужчинами, но заметив Майера, приветливо махнул нам.

Мы зашли внутрь здания. Выстроившись рядами, в просторном зале стояли десятки новеньких мотоциклов, сверкающих в солнечном свете. Пахли они резиной, кожей и металлом. А в воздухе витал привкус бунта и свободы.

— Тебе для съёмок или себе? — спросил незаметно подошедший Корте и хлопнул Майера по спине.

— После твоего вопроса уже теряюсь с ответом, — почесал Ксавьер макушку, продолжая осматривать представленный тут ассортимент.

— Ну, ты пока думай! — засмеялся Корте и скрылся за служебной дверью.

— Может, устроить промо-сейшн? — Вопросительно взглянул на меня Ксавьер, поглаживая сиденье стоящего рядом байка.

— Думаешь, он им нужен?

— Думаю, он нужен вам. Достаточно веская причина, чтобы наконец побриться? — толкнул он меня в плечо. Теперь понимаю, почему мы тут. Да, это и впрямь взбодрило.

Мы пробыли во Франкфурте до вечера воскресенья. За это время успели обсудить с «Harley-Davidson» условия контракта о сотрудничестве. Фотосессия должна состояться в конце следующего месяца. Фото будут опубликованы в трёх музыкальных журналах и одном о мотоспорте.

После беседы с Корте взяв в прокате фабрики два байка, мы поехали за город, где сняли номер в придорожном мотеле. Два дня пролетели грязевыми брызгами, вырывающимися из-под наших колёс. Два дня затерялись в бесчисленных магистралях, дорогах и тропах, переплетающихся между собой серыми лентами километров и музыкой холодного ветра.

Я не предполагал, что подобная «разрядка» сработает лучше врачебных пилюль. Если бы не мокрый январь и моё подорванное здоровье, то всё это ощущалось бы иначе. В последний раз я сидел за рулём байка летом, когда группу пригласили принять участие в телешоу о мотоциклах. Сейчас же, выжимая газ, следом за мелькающими вдоль обочин деревьями, картинки в сознании начинали вращаться маленькими стихийными торнадо, спутывая мысли, вызывая головокружение и свидетельствуя о том, что мне всё ещё нужно соблюдать предписания докторов.

В полночь мы прибыли на вокзал Бохума. Я не планировал сходить здесь, хотел поехать домой, но почувствовал себя плохо. На тело навалилась слабость и сонливость, и я решил заночевать у Ксавьера. Не хватало ещё, чтобы меня разыскивали по вагонам или вокзалам Германии.

Оказалось, моё безумие не осталось запертым в больничной палате Парижа. Оно вырвалось из сознания здесь, в ночной синеве продрогшей улицы. Но, как бы то ни было, я не могу проводить дни на колёсах, подавляя воспоминания и чувства, которые с новой силой рвутся наружу, вышибая стальные двери и срывая замки, всё потому что мы вышли на Курт-Шумахер-Платц к башням отеля «Mercure» — пристанищу моих фантазий.

35

Три неимоверно долгих недели меня не было дома. В последние дни в больнице я так отчаянно рвался обратно, сюда, глупо полагая, что всё дело в Париже и этой чёртовой гнетущей французской атмосфере, а оказалось… Мой собственный дом превратился в ад. Ни это ли я выбирал, бросаясь громкими словами и коверкая строки священных писаний?

Я принял таблетку снотворного, но сон так и не наступал. И я просто лежал и ждал. Смотрел на часы у двери. 16:37. Закрываю глаза, открываю — 16:37. Смотрю на красное пламя заката, перевожу взгляд на красные цифры — 16:37. Девять секунд спустя загорается цифра «8» — 16:38. Но нет, это была не «восьмёрка», а минута «бесконечности». Тишина комнаты зашипела, точно святая вода, окропившая кожу грешника. Перед глазами стали вспыхивать туманные образы, едва уловимые сладкие запахи и чуть различимые низкие звуки. Её силуэт, освещённый тусклым светом уличных фонарей, застывший в сантиметре от меня. Словно мраморная статуя, потом вдруг ожившая, точно как в мифе о безнадёжно влюблённом Пигмалионе и Галатеи, жизнь в которую вдохнула сама Афродита. И снова я теряю контроль над собственным разумом и не могу стереть из памяти мучительные фотографии воспоминаний, заточённые в комнате и проявляющиеся на плёнке сознания, лишь когда спальня погружается в сумрак. Жар её дыхания и влажные губы, касающиеся моей шеи; её шёпот, её стоны; мои пальцы, скользящие по её телу — всё это ещё здесь и ещё слишком реально. И, прихватив подушку, я направился в студию, где позже меня разбудили Том и Рене. Оба в чёрных толстовках с логотипом фирмы-поставщика гитар.

— Который час?

— Семь, — ответил Рене. — Здесь сейчас будет репетировать группа. Вставай.