Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна - Страница 52

– Ты настоящий воин, Яри-сан! – сжала она маленькую мозолистую руку Ярика, и тот словно стал выше ростом.

– Когда войдем, кланяемся! – возбужденно просуфлировала Чаёку. Ивановичи только хмыкнули: казалось, в Вамаяси и метра нельзя было пройти без поклона.

В беседке распорядитель вежливо направил их к правому бортику, разводя соперников, словно на поле боя.

Император улыбнулся состязантам, проговорил несколько общих приветственных слов и перешел к делу:

– В это нежное утро мы собрались здесь, чтобы услышать и оценить вдохновенные труды сих юных поэтов. Прошу строгое жюри быть беспристрастным и благосклонным, ибо расцвет искусства наших юных Хокупи Шинагами еще впереди, а бутон, пораненный в завязи, может никогда не стать цветком.

Четверо судей кивнули. Ярик, посчитав это разрешением начинать, откашлялся… но был прерван слегка фальшивым смехом распорядителя:

– Яри-сан из Рукомото, наверное, не знает, что в состязании поэтов начинает тот, кто вошел первым.

– Извините, – потупился мальчик. – Я никого не хотел обидеть.

– Я уверена, что Обормоту-сан никогда не таит обиду в своем сердце, – сладко улыбнулась Лёлька. Взгляд ее договорил: "Он сразу вколачивает ее палкой в головы противникам".

– Обормоту-тян, – император дружелюбно кивнул. – Прошу тебя, начинай.

Сегунёнок, важный и самодовольный, сделал шаг вперед, развернул свиток, до сих пор обитавший у него подмышкой, и снова поклонился, демонстрируя попутно качество бумаги, узоры на ней, летящие иероглифы стиха темно-зеленой тушью и веточку чайного куста с первыми нежными листочками, прикрепленную шелковым темно-зеленым шнурком.

– Прекрасное оформление, прекрасное, – одобрительно заперешептывалось жюри. – Если стихи будут хоть вполовину чудесны, старина Шинагами станет икать в своей могиле от зависти.

"Ну, валяй", – с наивамаясьнейшим прищуром мысленно обратилась к нему Лёлька. И Обормоту свалял.

При первых словах рот Лёки открылся, на второй строчке вытаращились глаза, на третьей набралась полная грудь воздуха – опустошившаяся на полчетвертой. Если они сейчас завопят, что это Яркины стихи, найдется тысяча свидетелей, видевших, как Обормот их писал! Выяснится, что десять тысяч читали черновики Обормота! Сто тысяч подтвердят, что он рассказывал им этот стих два дня – или вообще десять лет – назад! А их черновиками повара вчера растопили очаг!..

Багровая, скрипя зубами, Лёлька вцепилась в руку брату, не зная толком, удержать его желая от вспышки, или поощряя. Путь воина! Меч наголо, призвать лукоморское "дао "хусим" – и очертя голову в бой!..

Краем глаза она заметила, как Чаёку стиснула руки перед грудью, и глаза ее стали совсем не вамаясьскими. Ярик, не белый, как обычно в опасности, а ярко-алый стоял справа, задыхаясь и сжимая кулаки. Зато Змеюки и Обормоту лучились гордостью и ощущением победы.

– Неплохо! Очень неплохо! Чтобы не сказать хорошо! И даже замечательно! – закивали наперебой судьи, не сводя взглядов с жены Миномёто: видела ли Змеюки-сан, что они поддержали ее отпрыска? Оценила ли? И если оценила, то во сколько?

– Теперь черед Яри-тян представить на суд собравшихся свой труд, – проговорил Маяхата Негасима.

– А известно ли уважаемому императору, – едва совладав с собой, чтобы не заорать, проговорила княжна, – что труд Яри-тян только что был представ…

– Я готов, – как воин-поединщик, Ярик вдруг вышагнул вперед.

– А где же твой свиток, мальчик? – удивленно приподнял брови худой придворный в полосатом кимоно. Но не обращая внимания на риторические вопросы и не давая сестре задать экзистенциальные, Яр вскинул голову и начал читать высоким звенящим голосом:

Лёлька прижала пальцы к губам. Это же один из стихов, которые так нравились ей и Ярику и отвергнутые Чаёку как неверные по форме и слишком эмоциональные!

На этой строке посредине беседки, откуда ни возьмись, появились зеленые холмы в легкой дымке с петляющей между ними речушкой с высоты птичьего полёта. Пепельное небо изливалось в низины туманом, дымка превращалась в пелену, а сердце вдруг защемила тоска. Лёлька метнула взгляд вправо и ахнула: Чаёку! Создавала иллюзию!

Яр продолжал, словно не замечая происходившего в беседке, но с каждым его словом тучи наползали на холмы, смыкаясь, погружая в холод и мрак склон за склоном.

С последним словом края туч вспыхнули золотом, и единственный луч солнца упал на окутанную сумерками землю.

Туман развеялся – вместе с призрачной картиной. И первыми словами, прозвучавшими в завороженно замершей беседке, были:

– А я полагал, Чаёку-тян, что научил тебя, когда нужно использовать магию, а когда – бумагу.

– Я помню твои уроки, отец, и не перестаю благодарить тебя за них. Ты научил меня, что магию нужно использовать, когда предает бумага, – поклонилась Чаёку, не сводя взгляда с Нероямы, но Змеюки при этих словах вздрогнула как от прикосновения кинжала.

Император меланхолично полуприкрыл глаза. Пальцы его поглаживали подвеску на золотой цепочке – огромную жемчужину размером со стеллийский орех.

– Почтительные дети – самое великое благословение человечества… после хороших стихов, – произнес он.

Намек судьями был понят.

– Видно, что юный буси из Рукомото старался, – с видом "умерла любимая бабушка" покачал головой полосатый и прикусил губу передними зубами, похожими на заячьи. – Не его вина, что классическая форма стихосложения Вамаяси оказалась для него слишком сложна. Надо родиться вамаясьцем, впитать с молоком матери дух этой земли, чтобы стихи могли литься так же непринужденно и свободно, как река в половодье, и поражать в самое сердце как прекраснейший клинок, как строки, принадлежащие кисти Обормоту-сан.

– Да, вполне, вполне согласен, – закивал длиннолицый юноша, сидевший рядом. – Такой талант, как у Обормоту-сан, не скроешь, и под личиной отменного бойца, как мы все убедились, скрывался еще и великолепный поэт. Правда, и у Яри-сан была одна строчка, запомнившаяся и произведшая неплохое впечатление. "Стою перед тобой", если не ошибаюсь. Очень сдержанно, ёмко и образно. Может быть, это вершина творчества Яри-сан, и из всего им когда-либо написанного он запомнится родным и близким именно этой строкой.

– Потенциал в нашем иноземном почетном госте, безусловно, имеется, – вступил третий жюрильщик, усатый толстяк в красно-белом кимоно. – Но эта рифма… Слишком по-детски. Слишком наивно. Настоящая поэзия бежит от рифмы, как масло от воды. Если в стихе Обормоту-сан мы услышали вполне зрелые мысли и образы, достойные и признанного стихотворца, то в творении юного буси из Рукомото слишком много незрелого. Но яблоки созревают с бегом недель, и цыплята вырастают, и большая вода приходит и уходит… Так что может быть, лет через несколько Яри-сан сможет достойно выйти на новое состязание с Обормоту-сан… – проговорил он, бросил взгляд в сторону Змеюки и торопливо закончил: – …и проиграть более достойно.

– Творение Обормоту-сан, – перехватил эстафету Извечный, – было оформлено рукой мастера. Кто из нас не оценил этот изысканный почерк! Там нежное нажатие, словно весенний ветер коснулся цветка сакуры, тут – жирный штрих, как удар катаной, в самое сердце сути иероглифа. Напомнило руку мастера Куроэмона Писучи, преподающего грамоту в доме юного буси, солнца нашей поэзии. Как учитель, говорю вам, что нет ничего приятнее, чем видеть настолько старательного ученика…